– А почему ваша мать вас не учила?

– Она читала только на французском. Папá хорошо говорил по-французски, так что… Полагаю, она не видела причин для того, чтобы как следует выучить английский. Плюс папá все время твердил, что отправит меня в школу. – Ее голос стал напряженным. – Когда война закончится и они поженятся. Чего так никогда и не случилось.

Максимилиан знал, каково это, когда родители, которым ты доверяешь, лгут тебе вновь и вновь, однако он и представить не мог, что родитель может быть настолько легкомысленным, чтобы не научить свою собственную дочь читать.

– А он не мог отправить вас в местную школу грамоты?

– Тристан в нее ходил, однако школ для девочек в округе не было. – Она заговорила тише. – Кроме того, маман не хотела, чтобы я появлялась в деревне, где меня называли «дочерью французской шлюхи». Тристан легче переносил унижения в наш адрес со стороны местных.

При мысли о маленькой девочке, которую оскорбляли просто за то, кем она родилась, Максимилиан с трудом подавил желание выругаться.

– Английские крестьяне могут быть весьма недалекими, – произнес он сердито.

Лизетт развела руками.

– Особенно когда страна воюет с Францией. – Выражение ее глаз стало печальным. – Кроме того, когда жена папá умерла, каждая незамужняя женщина на двадцать миль вокруг надеялась заполучить его себе в мужья. И то, что он хранил верность своей «французской шлюхе», приводило их в бешенство.

– Представляю.

– Правда в том, что мы всегда были здесь чужими.

– А во Франции не были?

Отставив бокал, она поднялась и начала убирать со стола.

– Были. Здесь я – наполовину француженка. Там – наполовину англичанка. Я везде чужая.

Максимилиан очень хорошо ее понимал. До смерти Питера он был вторым сыном, а когда того не стало, внезапно превратился в наследника герцогского титула. Затем его отец сошел с ума, и к Максимилиану перешло еще и это ужасное наследие, груз которого с каждым годом становился все тяжелее. День, когда он стал герцогом, был радостным и печальным одновременно. Однако тогда Максимилиан, по крайней мере, знал, что является герцогом Лайонсом.

А теперь?

Теперь он вновь не знал, кто он. Именно потому вся эта история с Бонно так его злила.

– Значит, вы из Девоншира, да? – решилась спросить его Лизетт, соскоблив ножом остатки пищи с тарелок и составив их одну на другую.

– Не совсем. Я не живу в своем девонширском поместье, хотя и приезжаю туда время от времени. Я живу в Исткоуте15, в Мосбери-хаусе.

Она посмотрела на него, выгнув бровь.

– В смысле, когда вы не в своем лондонском доме или еще каком-нибудь из ваших многочисленных владений? Полагаю, у вас их немало. Для того чтобы быть настоящим герцогом, у вас должно быть как минимум пять поместий.

Максимилиан подумал о том, чтобы сказать ей, что большинство людей считает грубым и вульгарным так вот нагло обсуждать богатство. Однако Лизетт, вероятно, и сама об этом знала, и ее это совершенно не волновало. И он находил это довольно интригующим.

– У герцога Веллингтона всего одно, – заметил он.

– А у герцога Девонширского – восемь, не считая его лондонского особняка. – Она с прохладой смотрела на него. – Так сколько у вас? Десять? Одиннадцать?

– Семь, не считая моего «лондонского особняка», – ответил Максимилиан раздраженно.

Всем, кого бы он ни встречал, его богатства внушали благоговение. А она вела себя так, словно эти богатства были его недостатком. Впрочем, чего еще можно было ожидать от француженки, чья мать выросла в нищете во времена Революции?

– Насколько тяжело было во Франции после войны? – перешел в наступление Максимилиан, желая увести разговор от темы презренного металла. – Вам троим удавалось самим выживать в Руане?

Она мрачно на него посмотрела.

– Я никогда не жила в Руане.

– Значит, в Париже, – сказал он многозначительно.

Скрестив руки на груди, Лизетт сверкнула на него глазами.

– Вы только что попросили меня не лгать вам. Потому перестаньте пытаться выяснить, откуда я, или вы не оставите мне выбора.

– А, но тогда я получу еще один поцелуй, – не сумел сдержаться Максимилиан.

– Только если будете знать, что я солгала, – парировала она, и ее глаза блеснули.

– Нечего возразить, – хохотнул он.

Она была единственной женщиной из всех, кого он встречал в своей жизни, которая ему по-настоящему нравилась. Или, по крайней мере, единственной, которая заставляла кровь в его венах течь быстрее.

Именно это сейчас и происходило. Вид того, как Лизетт занимается домашними делами, напомнил Максимилиану о том, что она – женщина, а он – мужчина. Женщина и мужчина, которых тянуло друг к другу. И они были в этой комнате одни, так что никто не мог указывать им, как себя вести.

Словно ощутив его мысли, она залилась краской и вновь начала прибираться.

– Для этого, знаете ли, есть слуги, – сказал Максимилиан.

– Только если один из них заглянет сюда до утра, – ответила Лизетт раздраженно. – Трактир забит под завязку, и обслуга, похоже, не торопится нами заняться. А мне не нравится беспорядок вроде этого.

Максимилиан встал.

– Да, похоже, они довольно невнимательны. Им уже давно следовало бы прийти и поинтересоваться, нужно ли нам что-то еще. Придется сходить напомнить им, кто за все это платит.

Она расхохоталась.

– Что здесь такого смешного? – спросил он сердито.

– Вы – управляющий, помните? – ответила она довольно едко. – Не думаю, что мистер Кейл покажется им настолько же угрожающим, как герцог.

Проклятье. Он забыл об их маскараде.

– Зато они явно не откажутся от его золота.

– И это привлечет к нам еще больше внимания. Вы и так уже привлекли его достаточно, заняв эти апартаменты.

Максимилиан фыркнул.

– Это вряд ли можно назвать апартаментами.

– Нет? Когда мы с Домом ехали в Лондон полгода назад, я делила комнату в трактире – и кровать – с пожилой женщиной, которую никогда до этого не встречала, а он делил другую с ее сыном.

– Господи боже, – пробормотал он. – Люди действительно так делают?

– Постоянно. – Ее глаза шаловливо блеснули. – Не считая, по-видимому, богатого мистера Кейла, управляющего, который может позволить апартаменты для себя и своей жены, несмотря на его утверждения о нежелании привлекать к себе внимание.

Максимилиан сузил глаза:

– Вам это доставляет удовольствие, не так ли?

– Огромное, – ответила она, ухмыльнувшись. – Хотя мне не следует подначивать вас по этому поводу. Мне и правда нравится иметь собственную комнату и собственную кровать. – Внезапно на ее лице появилось выражение смятения, и она вновь стала настороженной. – Точнее, собственное место для сна, поскольку вы, разумеется, захотите занять кровать, а поскольку мы определенно не будем спать вместе…

– О, во имя Господа, за кого вы меня принимаете? Я не стану заставлять вас делить со мной постель и, черт возьми, точно не заставлю вас спать на канапе. Я лягу здесь, а вы – в спальне.

Она посмотрела на него с сомнением:

– Вы уверены? Это канапе не выглядит таким уж удобным. – Ее тон стал напряженнее. – А если вы прокрадетесь ко мне в кровать посреди ночи…

– Я бы такого не сделал. Заприте дверь спальни, если вы мне не доверяете. – Он выпрямился. – Одну ночь я могу поспать и не в кровати.

– Как скажете. – Она развернулась, собравшись идти в спальню, однако затем замерла. – Но есть еще одна проблема. Мне нужно, чтобы кто-нибудь помог мне… эм… расстегнуть платье и развязать корсет.

– Гори оно все синим пламенем, – пробормотал Максимилиан тихо.

При мысли о том, как она раздевается, его самого словно охватило пламя.

Лизетт повернулась к нему. Ее щеки алели.

– Что?

– Я приведу вам служанку.

Он поспешил к двери.

– Было бы хорошо, спасибо, – сказала она с явным облегчением. – Хотя их может удивить, что вы сами не помогаете жене в таком деле.

– Пускай удивляются.

С этими словами Максимилиан вышел.

Однако внизу его ждал полный хаос. Похоже, некий богатый баронет приехал в Брайтон покутить с уймой друзей, и вся обслуга трактира суетилась, стремясь ему угодить. Сразу стало очевидно, что он и его «жена» на фоне этого благородного сэра значили очень мало. Какая ирония!

После череды бесполезных попыток привлечь чье-нибудь внимание, неизменно заканчивавшихся просьбой подождать, Максимилиан смирился с тем, что ему самому придется помочь Лизетт, какой бы пыткой это ни было. Поднимаясь по лестнице, он задумался о том, как часто во время путешествий его прибытие поднимало в трактирах переполох. Справедливости ради следовало заметить, что в поездках Максимилиан и его друзья обычно останавливались в одном из его собственных домов, однако иногда им все же приходилось квартировать в трактирах.

Тогда все было совсем по-другому. Он отправлял своих слуг вперед, чтобы они все подготовили заранее, занимал настоящие апартаменты и ужинал как полагается. Единственным неудобством была кровать, отличавшаяся от привычной.

Войдя в их нынешнюю комнату и оглядевшись, Максимилиан подавил гримасу. Ладно, быть может, он действительно слишком привык к роскоши. Треклятое канапе казалось все более неудобным с каждым мгновением.

Лизетт нигде видно не было – должно быть, она ушла в спальню, устав ждать его возвращения. Максимилиан постучал в закрытую дверь. Ответа не было. Подергав ручку и поняв, что дверь не заперта, он ощутил удовлетворение. По крайней мере, в этом она ему доверяла.

– Я вхожу, Лизетт, – предупредил он, открывая дверь.

Войдя в комнату, Максимилиан увидел, что она уснула, даже не раздевшись.

Лизетт лежала на боку спиной к нему. Подойдя ближе, он заметил, что она подложила руки себе под щеку подобно маленькой девочке. Его грудь сжало от незнакомого нежного чувства. В своей безмятежности она напоминала ангела. Ее грудь мерно поднималась и опускалась, а волосы разметались по подушке. Должно быть, она их распустила, поскольку заколок на ее голове видно не было.