Один из них был наиболее жутким. Тот, в котором она смотрела на красивого мужчину восточной внешности, который при виде нее пришел в ужас. Его испуг вначале просто озадачил ее, пока она не увидела свои тянущиеся к нему руки, иссушенные чуть ли не до костей. Она услышала треск раскалывающегося дерева, звон разбитого стекла, и уже в самый последний момент перед своим пробуждением догадалась, что выбирается из какой-то витрины.

Еще через неделю ей приснилось, что она своими руками душит женщину также восточной внешности, наблюдая по ее глазам, как жизнь медленно покидает ее тело. И, словно первые два сна доставили ей недостаточно страданий, ей приснился и третий кошмар. В нем из ночной темноты на нее неслись два огромных поезда; они двигались навстречу, с противоположных направлений, и ярко светившие прожекторы на их локомотивах напоминали глаза разгневанных богов. Затем она почувствовала, что уносится в небо на ложе из огня, и проснулась с пронзительным криком, который разбудил всех в доме.

Невозможно было забыть эти кошмары. Но где-то в глубине души она определенно чувствовала: эти сны представляют собой обрывки чьего-то жизненного опыта или переживаний, которые она пока не могла осмыслить и которым у нее не было объяснения. Поэтому ей было важно сохранить все фрагменты в целостности на будущее.

Спустя несколько минут Сибил немного успокоилась и перестала судорожно хватать ртом воздух; дыхание постепенно стало глубоким и размеренным, а комната опять вернула обычные очертания ее спальни.

Кричала ли она во сне и на этот раз?

Видимо, нет. В противном случае к ней бы зашла Люси. Или кто-то из других горничных. А может быть, кто-то из ее братьев, Итан или Грегори – тот из них, кто еще не упился до беспамятства.

Мощные порывы ветра со стороны озера Мичиган постоянно трепали их огромный дом. Некоторые ставни окончательно разболтались и сейчас ритмично стучали в каменные стены – звуки эти напоминали тяжелую неровную поступь какого-то раненого великана.

Их дом, Паркер-хаус, был одним из первых особняков, построенных на месте осушенных болот к северу от делового района Чикаго, и родители Сибил оставили его ей, исключительно ей, чтобы эта недвижимость не стала жертвой пороков ее младших братьев. С семейным бизнесом родители поступили похожим образом, устроив Итана и Грегори на малозначительные должности, создававшие только иллюзию власти и влияния, тогда как более квалифицированные работники следили за тем, чтобы братья не натворили глупостей.

На протяжении всей жизни Сибил снились очень яркие запоминающиеся сны. И вплоть до последнего времени это были длинные и обстоятельные сны, навеянные и подпитываемые многочисленными книгами, которые она жадно читала с детских лет. Это были сны о романтической любви, приключениях и дальних странах. Записывать наутро их содержание в дневник было для нее настоящим наслаждением. Многие из старых ее дневников по сей день были источником вдохновения для написания маленьких рассказов, как насмешливо называли их ее братья, и это несмотря на то, что эти самые маленькие рассказы в настоящее время приносили львиную долю всех доходов семьи.

Сколько она себя помнила, ей постоянно снился Египет. Не счесть, сколько раз она плавала вместе с Клеопатрой на знаменитой барже наслаждений, возлежа на подстилке из лепестков роз. Чудесные улицы Александрии были для нее столь же реальными, как и Мичиган-авеню, и в детстве она частенько лила слезы по поводу того, что живет в современном убогом Чикаго, а не в древнем роскошном Египте.

– Ты слишком начиталась Плутарха, – посмеивалась над нею ее мать.

Но она читала о Египте не только у Плутарха, а и у многих других авторов. Она жадно поглощала все, что могла найти о последней царице Египта, начиная с тонких детских книжечек и заканчивая обнаруженными ею в библиотеке объемными подборками фотографий археологических раскопок. Каждый новый артефакт, каждая иллюстрация с изображением прекрасной древней Александрии с ее знаменитыми, но давно разрушенными музеем и библиотекой порождали новые фантазии и новые сны, настолько яркие, насколько и возбуждающие. И лишь ее отец заметил в этой ее детской одержимости и игре воображения первые проблески таланта.

– Когда вырастешь, дорогая моя девочка, – сказал он ей однажды, – ты поймешь, что не все вокруг начитаны так, как ты. Не все так же хорошо владеют родным языком. В тебе, без сомнения, угадывается слишком повышенная чувствительность, но даже она может тебе пригодиться в жизни. И твои слезы по поводу краха Клеопатры и Марка Антония – это не просто результат какого-то болезненного нервного возбуждения. У тебя дар, Сибил, редкий и замечательный. Ведь слова для большинства людей – это всего лишь записанные на бумаге символы, обозначающие определенные звуки. А для тебя они способны создавать новые миры в твоем сознании.

Ее отец был убежден, что сны Сибил были отражением ее врожденного таланта, и поэтому поощрял то, что она их подробно описывала, и таким образом первым ее по-настоящему литературным произведением стал дневник с записанными сновидениями. Сейчас, став автором примерно трех десятков популярных романов, действие которых происходило в Древнем Египте, она знала о том, как люди реагируют на печатное слово, даже, наверное, больше своих родителей. Возможно, это и не было образцом высокой литературы нынешней эпохи, но книги Сибил волновали ее преданных читателей и расходились успешнее, чем, например, произведения Генри Райдера Хаггарда, Артура Конан Дойла и еще целого легиона других популярных англоязычных писателей.

Но та роль, которую в ее творчестве играли сны, оставалась ее тайной. Правда, с недавних пор ее сновидения были полны страха и мучений, и выглядело это так, будто какая-то темная сторона ее натуры, прежде где-то глубоко похороненная, теперь вдруг вырвалась на поверхность в результате какого-то потрясения. Вот только какого?

Могла ли стать причиной этого ее скорбь по родителям? Но ведь прошло уже три года с тех пор, как они оба утонули в результате ужасного несчастного случая на воде.

А может быть, виной всему пьяные выходки ее братьев? Если так, то почему многие ее странные сны связаны с далекими краями и почему она видит их как бы чужими глазами, глазами незнакомки, способной на убийство? Если причиной ночных кошмаров были Итан и Грегори, то почему они сами в них ни разу не появились?

Непонятно, можно ли было считать это подсказкой свыше, но только в этот момент из прихожей снизу послышался шум и поднялась суматоха – это явились домой ее братья.

– Сибил! – прогремел со стороны лестницы голос Итана. – Джину! Джину всем!

«Мои дорогие папа и мама, – начала молиться она, – прошу вас, как было бы здорово, чтобы ветер принес домой ваши души и вы врезали бы вашему сыну, этой ужасной неблагодарной пьяни, прямо по его противной физиономии!»

– Сибил! Просыпайся! Мы пришли не одни! – Теперь к Итану присоединился и Грегори. – Если, конечно, ты там не с поклонником. В этом случае мы приносим свои соболезнования!

Это его замечание вызвало внизу взрыв хохота, в том числе женского.

Было три часа ночи, вся прислуга спала на мансарде, и ее звали в качестве служанки. Чтобы прислуживать кому? Какую приличную компанию можно было ожидать в три часа ночи?

Сибил опустила ноги на холодный деревянный пол и, запахнув халат, обвязала вокруг талии пояс.

Она вышла на верхнюю площадку широкой массивной лестницы, и ее братья вместе со своими подругами недовольно уставились на нее снизу вверх, так, как будто Паркер-хаус был гостиницей, а они четверо – запоздалыми посетителями, которых нагло заставляет ждать медлительная консьержка.

Итан был намного выше брата. Он был бы чертовски красив, если бы из-за постоянного пьянства не перестал следить за своими роскошными черными волосами, превратив их в лохматую гриву; кожа на его лице была покрыта нездоровыми пятнами, нос покраснел, опух и стал похож на луковицу. У Грегори, который был едва ли не вдвое ниже старшего брата, фигура напоминала грушу; он носил пышные рыжеватые усы, но исключительно из-за того, что так он казался себе старше и выглядел более солидным бизнесменом, чем был на самом деле.

Их подруги в этот вечер были одеты в скромные, свободно спадающие платья, которые и прикрывали, и в то же время каким-то образом оголяли их длинные ноги. Этот стиль моды совсем недавно стал популярен среди девушек, особенно среди частых посетительниц джазовых клубов. Сибил это не особо интересовало, и поэтому она всегда забывала название этого стиля: что-то отрывистое, резкое – слово, напоминающее какую-то птицу.

Обе дамы лишь мельком взглянули на нее, после чего переключили свое внимание на окружающую обстановку – на большие напольные часы в прихожей, которые принадлежали еще их деду, и на ведущую наверх великолепную лестницу под куполом, украшенным витражами, которому позавидовало бы даже здание муниципалитета.

– Сейчас начало четвертого утра, – тихо сказала она. – Вы действительно думаете, что я буду вас развлекать?

– А сколько комнат в этом доме? – спросила одна из девушек.

– О, множество, детка, – ответил Итан. – В Паркер-хаусе масса комнат, и мы собираемся их вам все показать. А где Люси?

– Тише, я здесь, – послышался запинающийся голос Люси. Ох, бедняжка Люси. На лестнице, ведущей с мансарды для прислуги, застегивая на ходу халат, появилась любимая служанка Сибил. Яркий свет люстры слепил ее спросонья, и она часто моргала заспанными глазами.

– Экскурсию вы можете провести утром, – сказала Сибил, спускаясь по лестнице. Люси шла следом за ней. – Или в какой-нибудь другой день. А сейчас мы обе, Люси и я, хотим спать.

Ее братья побледнели при мысли, что придется ждать еще несколько часов в обществе подруг, чтобы удовлетворить свою похоть.

– Джину, Люси! – проревел Грегори. – Джину всем!

– Люси, ты можешь возвращаться в постель, – строго сказала Сибил.

– Только принеси нам выпить, Люси, – крикнул Грегори.