– Да и зачем это ему? Грязь – она и есть грязь. С ней нужно бороться, вот и все. Он должен заниматься только тем, чем ему положено заниматься для эффективного правления страной. А разыгрывание из себя нищего этой цели никак не служит.

И тут неожиданно ее новая сила опять дала о себе знать; даже не успев сообразить, что делает, Сибил внезапно обратилась к мужчине спокойным и уверенным голосом:

– А ведь, наверное, ни один король не может быть эффективным правителем, если он по-настоящему не знает свой народ, весь свой народ.

Мужчина смерил ее презрительным взглядом. Отложив книгу в сторону, он встал.

– Что, дорогой? – с изумлением спросила его жена. – Тебе нечего на это сказать?

Повернувшись к Сибил спиной, мужчина заявил:

– Если я с человеком не разговариваю, ему вряд ли стоит рассчитывать, что я отвечу, когда он что-то говорит в мой адрес.

С этими словами он встал и удалился, успев напоследок пробормотать себе под нос что-то насчет «этих идеалистов-американцев».

Его жена с извиняющимся видом улыбнулась Сибил и поднялась, чтобы последовать за ним.

– Простите моего мужа. Он с большим трудом выносит, когда приходится спорить с другими мужчинами. И должны пройти еще годы, прежде чем он будет чувствовать себя комфортно в споре с женщиной. Если такое вообще случится.

Но грубость мужчины нисколько не задела Сибил; он сам произнес слова, побудившие ее к действию, это был его выбор. Поэтому, когда его жена тоже ушла, она встала и подошла к перилам палубы.

«Если я с человеком не разговариваю, ему вряд ли стоит рассчитывать, что я отвечу, когда он что-то говорит в мой адрес».

С того момента как «Мавритания» покинула Нью-Йорк, она уже много раз пыталась наладить контакт между собой и той Клеопатрой; каждый раз она зажмуривала глаза и искала какой-то глубокий потаенный уголок внутри себя. И каждая такая попытка напоминала старания найти путь через комнату, погруженную в кромешную темноту и полную тишину, где ей не могло помочь ни одно из чувств.

Да, раньше она обращалась к той женщине мысленно, иногда – тихим шепотом. Но чтобы по-настоящему пообщаться с ней, делать это нужно было в редкие моменты их связи. А до тех пор как вообще можно было рассчитывать на какой-то ответ?

Сибил поспешила обратно в свою каюту. Она стала намекать Люси, чтобы та прошлась по палубе, подышала свежим морским воздухом. Люси сначала заартачилась, но быстро сообразила, что это, собственно, не предложение, а приказ.

Оставшись в одиночестве, Сибил долго сидела и мучилась над точной формулировкой своего послания и в конце концов, выбросив в корзину для мусора несколько смятых листов бумаги, остановилась на одном варианте, который, с ее точки зрения, мог сработать.

Послание должно быть простым и четким. Если следующий эпизод их контакта будет таким же, как предыдущий, у нее будет всего одна-две минуты на то, чтобы донести свое сообщение до женщины, которая в тот момент сверхъестественным образом видит мир глазами Сибил.

Записав свое послание, она еще некоторое время сидела, глядя на него.

Нужно ли ей постоянно носить его с собой, чтобы вытащить из кармана при первых признаках потери ориентации? Был ли этот лист бумаги достаточно большим? А может быть, ей следовало бы написать эти слова помадой на зеркале в ванной комнате, рискуя тем самым, выставить себя перед Люси окончательно свихнувшейся?

Вероятно, если ее первая попытка провалится, она поищет другие способы, но в настоящее время она просто оставила записку на комоде, чтобы та всегда была под рукой.

Меня зовут Сибил Паркер. Расскажите мне, как вас найти.

18

Пароход «Орсова»

Тедди проснулся от грохота.

Он донесся из туалетной комнаты их каюты. Клеопатра лежала, распростершись на полу, и содрогалась всем телом. У нее случился еще один приступ, а Тедди его прозевал. Он выпил едва ли не весь кофе на борту, но все равно был не в состоянии постоянно бодрствовать.

Какой же он неудачник. Несчастный и жалкий неудачник. Он ведь заверял ее, что будет спать как можно меньше. И что будет готов поддержать ее, если вдруг она вновь окажется в тисках нового страшного видения.

Когда он приподнял Клеопатру и обнял ее, в глазах его стояли слезы.

Она растерянно смотрела на него широко раскрытыми глазами. Невозможно было определить, в сознании она либо лежит без чувств, полностью изможденная приступом необычайного наваждения.

– Я здесь, – прошептал он. – Я здесь, любовь моя, моя прекрасная богиня Клеопатра.

При виде того, как это непостижимо прелестное создание умирает у него на глазах, он чувствовал, что сердце его разрывается. Вероятно, тело ее все-таки выдержит, но что будет с ее мозгом? Не получится ли так, что со временем эти приступы участятся, превратив ее в красивую, глупо моргающую куклу, безумную, как обитатели лондонского Бедлама?

Он не мог этого допустить, но как такое предотвратить?

«Вся надежда только на Рамзеса. Мы должны добраться до Рамзеса».

– Сибил Паркер, – неожиданно прошептала она удивительно осмысленным тоном.

– Кто это?

– Она сообщила мне свое имя. – Их глаза встретились впервые с того момента, как он обнял ее. – Я увидела эти слова. Когда наступило видение, я увидела эти слова. Они были написаны. По-английски. «Меня зовут Сибил Паркер. Расскажите мне, как вас найти».

Клеопатра резко села, почувствовав внезапный прилив энергии. Тедди это поначалу очень обрадовало, пока он не понял, что эта энергия была вызвана не гневом или шоком от неожиданного прозрения, а отчаянием.

– Она угрожает мне, как ты не поймешь? Она угрожает похитить мои воспоминания.

– Похитить твои воспоминания? Но как это возможно, моя царица?

– Тот корабль… корабль, который отвез меня в Рим, к Цезарю. Я больше не вижу его, Тедди. Когда я очнулась в твоем госпитале, я еще помнила его. Я могла его описать. А теперь, когда я пытаюсь сделать это, я словно беспомощно царапаю ногтями каменные стены гробницы. Образ корабля пропал, Тедди. Ушел. Его вытравили из моей памяти. А есть и другие туманные воспоминания… Например, лицо Цезаря. Оно расплывается, оно приобретает чужие черты. Черты тех людей, которых я мельком видела на нашем корабле. И теперь я не понимаю, где же на самом деле он.

Тедди никогда еще не сталкивался с отчаянием такой силы. И никогда не видел симптомов безумия в сочетании с такого рода пугающим озарением.

– И пока мои воспоминания покидают меня, она уже тут как тут. Снова и снова. Эта женщина, эта Сибил Паркер. Она отбирает их у меня. Это точно она. А теперь она еще хочет меня найти.

– Нет, – сказал Тедди, прижимая ее к себе. – Не поддавайся такому объяснению. Только не теперь. Держись, пока мы, по крайней мере, не доберемся до Рамзеса.

При звуке этого имени она содрогнулась. Но потом притихла в его объятиях.

Ее жалобные стенания заглушались резким океанским ветром, свистевшим за иллюминатором их каюты. От качки медные крепления мебели мерно позвякивали – в начале их путешествия это звук действовал на него успокаивающе, но сейчас почему-то казался насмешкой над ними обоими.

– Кто я, Тедди? – горестно прошептала она. – Что я за существо?

Он схватил ее за плечи и едва не встряхнул, но сумел вовремя остановить себя. Все свое отчаяние он вложил в слова:

– Ты – Клеопатра VII, последняя царица Египта! Одна из величайших правительниц, каких только знала история человечества. Ты ведешь свой род от Александра Великого. Ты правила империей, которая кормила весь Рим, а твоя столица была центром образования и искусств. Центром всего мира. А ты была его царицей. Ты и твой сын. Цезарион. Он пережил тебя и стал…

На мгновение ему показалось, что его тирада захватила ее. Однако при упоминании старшего из четырех ее детей лицо ее исказилось.

Что, эти воспоминания были слишком болезненны для нее? И с его стороны было ошибкой говорить об этом? Он тоже читал книги по истории, которые покупал для нее. Цезарион пережил ее совсем ненадолго и был уничтожен людьми Октавиана. Но Тедди думал, что ей поможет побороть скорбь напоминание о том, что с ее самоубийством, совершенным как признание своего поражения, род ее не оборвался окончательно.

– Цезарион. – Она произнесла это имя так, будто никогда не слышала его прежде. – Цезарион… – Она точно старалась распробовать его на вкус.

Но затем она заметила мелькнувшую в его глазах тревогу, и на лице вновь появилось страдальческое выражение.

– Кто такой Цезарион? – дрожащим шепотом спросила она, и по щекам ее покатились слезы.

Тедди не смог заставить себя что-то произнести.

– Это мой сын? Ты сказал, что это мой сын?

– Да, – подтвердил он. – Это ребенок, которого ты родила от Цезаря.

Она замотала головой, как будто таким образом пыталась вернуть утраченные воспоминания о нем.

Но это не помогло.

Он предпочел бы, чтобы она в ярости разнесла каюту. Или, воспользовавшись своей силой, снова швырнула его об стену. И то и другое было бы ему намного легче перенести, чем наблюдать ее безутешное отчаяние.

Она содрогалась от рыданий. Он отнес ее на кровать и дал ей попить.

Сначала – воды, потом – остатки черного кофе, надеясь, что это, возможно, поможет ей собраться и как-то прояснит ее сознание.

Но глупо и напрасно было уповать на это. Чем такой обыденный напиток, как кофе, может помочь такому эксцентричному созданию, как она?

И что мог сделать для Клеопатры он сам?

Это вопрос продолжал мучить его, когда она, свернувшись клубочком, доверчиво прижалась к нему.

Всхлипывания ее вскоре затихли, и стало казаться, что ее сознание покинуло эту комнату, хотя тело продолжало лежать в его объятиях. Глаза остекленели, взгляд стал отсутствующим; в тревоге он ежеминутно теребил ее, чтобы убедиться, что она не впала в транс.