– Очень расплывчато – и совершенно непонятно… – пробормотала Джорджетта. – Нельзя ли без загадок?

Бенедикт улыбнулся.

– Говорить загадками – исключительная привилегия брата! Но если вкратце… Мое самолюбие сдало позиции, и я решил, что пора впустить в свою жизнь другого человека.

– Как сентиментально…

– Может, и так… – Снова улыбнувшись, Бенедикт протянул сестре руку. – Пойдемте дальше, миссис Кроу?

– Прошу, не называй меня так. Это была идея Хьюго. – Или ее собственная? Джорджетта уже не могла вспомнить, кто из них первым предложил назваться вымышленными именами. Ох, всегда что-то птичье…[2] Наверное, ей следовало улететь, пока была такая возможность, как птичка с гобелена в доме сэра Фредерика. – И это было очень неразумно. Но с другой стороны… Разве можно ожидать чего-то разумного от лорда Хьюго Старлинга?

– А я сказал бы, что он-то как раз очень разумен, – заметил Бенедикт, неспешно шагая рядом с сестрой. Одной рукой он придерживал ее локоть, а другая рука – с тростью – осуществляла его связь с внешним миром, эхом сообщавшим ему о своем существовании. – Странно, что ты этого не заметила, хотя провела с ним гораздо больше времени, чем со мной.

Но Джорджетте не хотелось говорить о Хьюго, и она, чтобы сменить тему, сообщила:

– Я уже заплатила за дилижанс. За себя и за Линтон, то есть за Харриет. А твои деньги мне не нужны. Тем более что ты не получил награду Королевского монетного двора. Но если так… – Джорджетта нахмурилась. – Тогда откуда же у тебя деньги?

– От продажи книжного магазина наших родителей. Я думал воспользоваться ими иначе, но… игра не стоила свеч. – Бенедикт улыбнулся и добавил: – Но, возможно, я хотел слишком много… Как бы то ни было, деньги от продажи магазина в целости и сохранности. И половина принадлежит тебе.

– Бенедикт, мне не нужно, чтобы ты отдавал мне деньги из чувства вины. Я и прежде не ждала от тебя помощи, не жду и сейчас.

– Откуда такое высокомерие? Всем необходима поддержка других. В дороге тебе помогал Хьюго – своим временем и деньгами, – теперь буду помогать я.

Ох уж эти братья!..

– Если хочешь, чтобы я толкала тебя впереди кареты, то ты на верном пути, – пробурчала Джорджетта.

Бенедикт рассмеялся:

– У меня отличные рефлексы, сестренка. А когда ты говоришь, что не примешь ничьей помощи, то просто отрицаешь все то хорошее, что делают для тебя другие.

Джорджетта невольно вздрогнула при этих словах брата. Подобная мысль ей не приходила в голову… Итак, отказ от помощи – своего рода эгоизм? Или еще хуже: принимать помощь, но при этом заявлять, что эта помощь ей вовсе не нужна.

И Хьюго терпел это. Терпел раз за разом. Что бы ей ни потребовалось во время их путешествия, Хьюго все для нее устраивал. Одна жертва за другой… Как же она могла этого не видеть?

А что, если… Что, если он ничем не жертвовал? Что, если он хотел того же самого? Например – найти золото для своей больницы. Для своей идеальной больницы… Когда же она захотела помочь ему в этом, он велел ей уезжать. Ради ее же блага, сказал он. Чтобы ей было хорошо.

Видимо, для нее помощь означала «я вас люблю», и она не желала никакой помощи, если не могла убедиться, что эта помощь – проявление любви. А со стороны Хьюго помощь была проявлением доброты. Да-да, он не приносил никаких жертв, просто был добр к ней. Она поцеловала его первая. А потом увлекла в гардероб и сказала, что хочет любви. Но он не полюбил ее – просто пожалел, вот и все.

Выходит, она сама себя обманула, и это разбило ей сердце. Но сердце лишь малая часть тела, а со всем остальным в ее теле был полный порядок.

И ей пора понять: она сможет осуществить свои мечты лишь в том случае, если будет полагаться только на себя. Жаль, что нельзя создать себе любовь. Зато можно создать дом, и она этого так или иначе добьется.

Так или иначе. Дом у нее будет. Она найдет способ.

– Знаешь, давай не будем называть это помощью, – сказал Бенедикт. – Позволь мне назвать это справедливостью. Я хочу тебе дать отнюдь не «деньги из чувства вины». И это будет вовсе не «помощь». Просто ты этого заслуживаешь, не больше и не меньше.

Джорджетта вытаращила на брата глаза.

– Ты корчишь мне странные рожи, – сказал Бенедикт. – Я знаю, потому что ты изо всех сил вцепилась мне в локоть. Сестричка, в чем дело?

– Бенедикт, при чем тут справедливость?

– А… вот что тебя смущает. – Брат взмахнул тростью, описав ею широкую дугу, прежде чем снова стукнуть о тротуар. – Дело в том, что мы с тобой дети наших родителей. Несправедливо, если все, что у них было, достанется мне просто потому, что я старший сын.

– Но это… – Джорджетта задумалась.

– Я рассуждаю разумно, не правда ли? По крайней мере, мне так кажется.

Да, действительно разумно, если так поставить вопрос. Но родители-то все оставили брату, а про свою дочь и не подумали.

– Я была им не нужна. Маме и папе то есть. Я всегда это знала и изо всех сил старалась быть… твоим маленьким братиком.

– Да, не нужна, – согласился Бенедикт.

При этих его словах у Джорджетты подкосились ноги, и она, остановившись, замерла. О господи!.. Долгие годы она думала, что готова это принять, но бывают незаживающие раны и удары, с которыми нельзя смириться, как ни готовься.

Протянув руку, Бенедикт коснулся ее плеча и тихо произнес:

– Это жестокие слова. Прости, Джорджетта! Но я им тоже не был нужен. Они вообще не хотели детей, потому что дети им только мешали. Но мы с тобой в этом не виноваты.

– А они?

– Не знаю. – Бенедикт поднял к небу незрячие глаза. – Но они все же оставили нам наследство. Таким образом, родители сделали для нас все, что смогли.

Джорджетта погладила руку брата и воскликнула:

– Нет, я не согласна! Они могли бы сделать больше!

Старшие Фросты никогда не обнаруживали теплых чувств, но могли бы быть поприветливее с собственными детьми – как хотя бы с покупателями. Родители могли бы ценить их как членов семьи, ведь нравилось же им, что дети помогали в магазине!

Бенедикт снова коснулся ее плеча и со вздохом проговорил:

– Это правда, Джорджетта. Я всегда думал о них… с точки зрения ребенка. Но сейчас я, взрослый человек, оглядываюсь назад и понимаю: они были плохими родителями.

– Но ты-то ведь от них уехал, а я осталась…

Бенедикт криво усмехнулся.

– Мне пришлось уехать. Ты не представляешь, как ужасно расти среди книг, заполненных словами, которые ты не в силах толком прочесть. По крайней мере, не так хорошо, как хотелось родителям. Но они были уверены: стоит мне приложить побольше усилий – и буквы перестанут расплываться и прыгать у меня перед глазами с места на место. Да-да, им казалось, что стоит мне по-настоящему захотеть – и я полюблю книги той же пылкой любовью, что и они. Но я не мог, понимаешь? Когда тебе исполнилось три года, ты уже читала лучше, чем я, а ведь мне тогда было уже двенадцать!

В те годы Джорджетта была еще слишком мала, поэтому плохо помнила время, когда брат жил дома. Она тосковала по нему, как тоскуют по мечте. Брат был для нее реальностью не большей, чем вожделенный дом или замок из волшебной сказки.

Но замок-то она все же увидела. А теперь появился и брат.

– Наверное, мне следовало уезжать, – сказал Бенедикт. – Нельзя было оставлять тебя одну.

– Я отлично справлялась. А ты не был бы счастлив, если бы не ушел. И мне это тоже не прибавило бы счастья.

Джорджетта вовсе не была уверена, что сказала правду, однако брат вздохнул с облегчением. Похоже, ее догадка оказалась правильной. Есть разные пути к счастью. И путей этих столько же, сколько людей в мире.

В конце концов, родители давали ей кров, еду и одежду, заботились обо всех ее телесных потребностях. Увы, ребенку, который жаждал любви, этого было недостаточно. Но теперь она стала взрослой женщиной и знала, что недостаток любви – это не смертельно.

Заставив себя улыбнуться, Джорджетта сказала:

– Мы с тобой отлично выкрутились, правда? Мы оба не хотели оставаться в книжном магазине. Да и зачем? Наши родители всю жизнь занимались тем, что им нравилось, но мы можем сделать то же самое, верно?

Бенедикт снова протянул сестре руку, и они зашагали обратно, в сторону постоялого двора.

– Джорджетта, так я и намерен поступить.

– Опять уйдешь в плавание? Знаю, ты необыкновенный человек. Но, разумеется, Королевский флот этого тебе никак не сможет позволить.

– Да, разумеется. Но я все-таки мог бы путешествовать, хотя бы время от времени, или стать писателем.

– Писателем?.. – переспросила Джорджетта.

– Что, сомневаешься? Но я парень весьма сообразительный и к тому же начал сочинять… всякие истории. Правда, большинство из них совсем не предназначено для сестринских ушей.

– Чепуха! Неприличные истории – они как раз самые смешные.

– С этим не поспоришь, – отозвался Бенедикт.

Джорджетта какое-то время молчала, наконец тихо проговорила:

– Знаешь… мне страшно. Я боюсь, что больше никогда не увижу тебя, если ты отдашь мне деньги, вырученные от продажи книжного магазина. Ты обещаешь, что не исчезнешь навсегда?

Брат обнял ее и крепко прижал к себе.

– Ты же знаешь, что этого не случится. Я буду приезжать в гости, где бы ты ни жила. Надеюсь, что и ты станешь меня навещать, как только я осяду на постоянном месте.

– Не помни мою шляпку! – Джорджетта со смехом вырвалась. – Она уменя единственная. Да, я буду к тебе приезжать.

– А что ты будешь делать сейчас? Я мог бы доехать с тобой до Лондона. Мог бы заняться и собственными делами. Подал бы заявление об отставке… и стал бы обычным человеком.

– Ради дамы, для которой ты не хочешь быть ракушкой на ее днище? Так поезжай и сделай то, что нужно. Мы с мисс Линтон отлично доберемся до Лондона сами.

– В образе уличных мальчишек?

Джорджетта закашлялась.

– Не думала, что ты об этом знаешь…