«Ян, привет! — сказал он тогда, голос его дрожал, хотя он и старался придать ему будничный тон. — Вот, послушай эту запись, только что скачал на плёнку». В трубке зазвучала песня, модная в то время: «Я так хочу быть с тобой! Я так хочу быть с тобой…». Я сидела и молча слушала, по лицу текли слёзы. А ты, мама, смотрела на меня обескураженно, и твои глаза наполнялись слезами. Когда песня закончилась, он спросил: «Ну… как?». А я ответила этак непринуждённо, хотя мои глаза были на мокром месте: «Фристайл. Что такого?». «Ты только это и поняла, да?.. — Он бросил трубку, а я зарыдала в голос. Ты, мам, гладила меня тогда по головке, как маленькую.

А помнишь, как я принесла из садика какое-то матерное слово, даже не понимая его смысла, употребила с гордостью. А ты не заострила на нём внимание, перевела разговор на другую тему, а гораздо позже, когда мне уже было лет девять, сколько ненормативной лексики я слышала от пацанов, с которыми якшалась! И ты мне сказала однажды: «Доченька, уберечь тебя от грубых слов, употребляемых другими, я не в силах. Но ты растёшь в семье, где ругань не принята. Слышала ли ты подобные слова от своего папы? Нет. И ни от кого дома ты их не услышишь. Значит, придерживайся тех же правил. Не опускайся до уровня грубиянов. Ты — девочка, тебе к лицу только нежность… А грубые слова — словно лягушки и змеи, выскакивающие изо рта». Так я до сих пор этих лягушек и змей вспоминаю. Сколько я себя помню, мамочка, ты всегда доверяла мне, хотя, теперь уже понимаю, как ты при этом рисковала…

— Да, доченька, рисковала. Как-то, когда тебе было лет девять-десять, ты заявилась домой и с порога произнесла:

— Мам, пацаны на великах отправляются на гору Кок-Тюбе, можно я с ними? — Ты ждала моего мгновенного ответа. А я, признаться, тут же подумала, что дорога на эту гору пустынная, а пацанам уже лет по двенадцать-тринадцать. Ума ноль, уже гормоны юношеские заиграли. Я подумала, как тебя уберечь, если приставать начнут. Я приняла решение и спросила тебя:

— Кто там у вас старший?

— Джон, из соседнего подъезда, ты его видела.

— Веди-ка его сюда!

Через три минуты явился соседский Женька:

— Здрасте, тёть Марин!

— Женя, ты самый старший. Отвечаешь за Яну головой. Согласен быть её защитником во время поездки?

Джон распрямился, стал даже немного выше и совсем по-мужски произнёс: — Даже не сомневайтесь, тёть Марин! Замётано!

— Смотри, Джон, полагаюсь на тебя!

Как ты теперь, наверное, понимаешь, Яна, мне, конечно, боязно было отпускать тебя с этой ватагой, но вспоминая честные глаза Джона, я успокоилась.

— Да, мама, так что не наговаривай на себя: ты уделяла мне достаточно времени. Может, и не сюсюкала, не очень часто нежничала, но в нужный момент всегда оказывалась рядом.

— Да, Яночка, пока растишь детей, из каких только ситуаций не приходится искать достойный выход.

Ладно, мы отвлеклись, солнце моё! Для чего, детка, я затеяла этот разговор, вспоминая твоё детство? Да для того, чтобы вселить в тебя (да и в себя заодно) уверенность в том, что ты достаточно самостоятельна в жизни ещё с детства, что в тебе есть практическая сметка, что ты не кисейная барышня. Ты воспитана улицей, но благодаря этому, способна постоять за себя, в любой обстановке будешь чувствовать себя, как рыба в воде. Я знаю, что ты справедливый человек, никому не причинишь зла, не поведёшься на чужую провокацию. Я верю в тебя.

Я, конечно же, поеду с вами, посмотрю, какая там семья, что за люди. Если мне не понравится, увезу вас обратно. Хотя… по их законам, я слышала, ребёнок при разводе всегда остаётся с отцом. Как бы не отобрали у нас с тобой Стеллочку… Ладно, давай надеяться на Саида, он, всё-таки, показался мне порядочным парнем. А, судя по тому, как он без конца звонит, есть надежда, что он любит тебя, иначе зачем стал бы звать к себе? Там мать ему другую невесту прочила… Ну что — решено, берём билеты на самолёт?..

Яна помолчала, но вдруг решительно сказала:

— Едем! Завтра надо узнать, по каким дням туда летают самолёты.

Вечером после возвращения Евгения Ивановича с работы жена и дочь объявили ему эту новость. Он только недоуменно пожал плечами и сердито взглянул на Марину:

— Куда тебя всё время несёт, Марина? Живём, вроде, нормально. Яна учится и работает. Ребёнок развивается, всем обеспечен. Чего вам, бабам, вечно не хватает? За чем, или за кем, вы решаетесь броситься в тьмутаракань? Не пойму я вас!.. Делайте, что хотите! Заварили кашу — расхлёбывайте теперь!

Ночью Марине не спалось. Женя, было, уснул на своей раскладушке, утомившись за день на работе, а Марина всё ворочалась с боку на бок, вздыхала, а потом и вовсе расквасилась, зашмыгала носом. Встала, пошла на кухню, присела на край Жениной раскладушки. Муж проснулся:

— Маришка, ты чего?

— Ох, страшно, Женька! Куда я заталкиваю дочь свою? Моих мозгов не хватает, как правильнее сделать. Я ведь хочу поступить справедливо — не только по отношению к дочери, но и к Саиду. Он любит Яну, не отказывается от отцовства, за что он-то должен мучиться? В чём он виноват? Ну, может, и не следовало ему пускаться в сексуальные отношения с девушкой, если он не готов был взять на себя ответственность за ребёнка, но… двадцать восемь лет! Мужик взрослый, не удержался. Но ведь и Янка не перечила. Сделал предложение как порядочный, рискуя собой, нарушая свои традиции… Так что… жалко мне их всех. Да и ребёнок… в чём он виноват? Пусть попробуют всё же, семью построить. — Слёзы опять потекли из глаз Марины. Женя, сев на раскладушке, обнял жену, стал нежно и горячо целовать её.

— Ты, Мариша, просто святая какая-то! Рискуешь дочерью, такой чудной внучкой во имя высшей справедливости… Сколько живу с тобой, не перестаю тебе удивляться!

— Жека, что бы я без тебя делала? Какое счастье, что ты у меня есть! — шептала Марина.

— А у меня — ты! Иди ко мне!.. — Как уж они поместились на узенькой раскладушке, известно только двоим. Не приспособленная для любовных утех «кроватка» запела с выразительным стоном.

— Женька, тише ты! Только не хватало, чтобы кто-то проснулся! Ну вот, кто-то уже идёт!.. — Марина привстала, прислушиваясь. На пороге кухни возник Ральф. Горя возбуждённым взором и виляя хвостом, он вперился в них.

— Пшёл отсюда, псина бесстыжая! — Марина махнула рукой, но пёс не сдвинулся с места, ему, наверное, было завидно.

— Да пусть себе смотрит и облизывается! Расслабься, Маришка… Любимая!.. — В тот момент не было никого на свете счастливее их, и не важно, что ложем влюблённых была простая, хранящаяся в доме с советских времён, раскладушка.


На следующий день завертелась канитель со звонками в справочное аэропорта. Там сказали, что в Карачи есть только чартерный рейс, отправляющийся дважды в неделю. Его фрахтуют в основном турфирмы.

— Надо же, туда ещё и туристы летают! — удивилась Яна. В конце концов, выяснилось, что билеты можно приобрести только через казахстанскую турфирму, возившую «челноков». Оказалось, что они приобретают там прекрасный хлопчато-бумажный трикотаж. На нашем рынке тогда превалировал китайский кустарный ширпотреб, собственные же предприятия приказали долго жить.

К вечеру билеты для Марины Михайловны, Яны и Стеллки были приобретены. Вылет предстоял через три дня.

— Женя, а как ты тут выдержишь — с Мулей и Ральфом? — спросила со вздохом Марина.

— Дорогая, не переживай! Как-нибудь перебьёмся. Справимся, правда, Муленька?

— Да я-то что? Мне много не надо: утром и вечером Женя накормит, а в туалет и в ванную как-нибудь, потихоньку, на ощупь доковыляю!

— Ну, уж потерпите, дорогие мои, я быстро вернусь, через неделю. Если, конечно, всё нормально будет.


Стояли последние дни июня. Стеллке на днях должно было исполниться пять месяцев. Марину мучил вопрос, как же Саид собирается выдать такого, уже достаточно большого, ребёнка за трёхмесячного? Внучка, к тому времени, уже уверенно сидела, и вообще, была очень смышлёной девочкой.

Яне пришлось уволиться с работы. Всё было поставлено на карту во имя воссоединения её семьи.

И вот настал день отъезда. Евгений Иванович провожал женщин в аэропорт. Зарегистрировав багаж, он крепко обнял жену и дочь с внучкой. Глаза его увлажнились.

— Ну, Янка, счастья тебе, родная!

— Папочка, да я приезжать буду, вот увидишь!

— Ладно, ладно, доченька! Ты, главное, покажи им там, что наша нигде не пропадала!

Через сорок минут самолёт уже пробивал облака. Для Яны и Марины Петренко начинался рейс… в неизвестность.


Глава 12. ПАКИСТАНСКАЯ ТЁЩА

Стеллка спала на руках Марины. Самолёт часто проваливался в воздушные ямы — и, как это бывает на качелях, захватывало дух. Оба салона чартерного рейса были заполнены «челноками», устремившимися в южную страну за трикотажем, натуральными шубами, кожаными куртками, чтобы потом с выгодой, по меньшей мере, за двойную цену перепродать товар дома, на вещевых рынках. Народ в самолёте собрался говорливый и разношёрстный, в основном женщины средних лет. Марина обратила внимание, что кое-кто красовался в топиках с тонкими бретельками и шортах, видимо, знали, в какой климат попадут. Другие были в джинсах, свободных майках с длинными рукавами. Эти, наученные опытом, отдавали дань культуре и обычаям чужой страны, где женщине не следует демонстрировать своё лицо, а также ноги выше ступней и руки выше запястья.

Видя Марину Михайловну с пятимесячным ребёнком на руках, кое-кто из дам интересовался, что заставило её пуститься в дальнюю дорогу явно не в целях бизнеса. Марина, заговорщецки понизив голос, сообщала с улыбкой, что летит с дочкой и внучкой к зятю.

— Так вы пакистанская тёща?.. Надо же! Что-то мы русских там не встречали. На вас ведь станут глазеть как на экзотику. Подумать только, до чего русских баб довели!.. Готовы выйти замуж за любого, хоть из племени Тумба-Юмба!