Староста поклонился и отступил, давая понять, что закончил свое выступление.

Юрий Дмитриевич степенно кивнул, повернул голову вправо, где в окружении молодых селитринщиков стоял худощавый старик с длинной и тонкой седой бородой, на кончике которой покачивался маленький хрустальный шарик. Белая каракулевая шапка, белый тулуп, белые шерстяные штаны, выпущенные поверх белых валенок. Похоже, добытчики селитры уговорили себе в защитники одного из волхвов Ярилы с городского святилища.

Священник выступил вперед, приложил ладонь к груди, слегка кивнул:

– Прошу почтения, княже, но купцы лукавят. Они ведут свое дело, после коего выбрасывают горы вонючих отходов. Сию гадость надобно вывозить куда подалее, дабы не портить воздух в твоем, княже, городе; дабы не отравлять воды и не захламлять окрестности. Для вывоза потребны лошади, телеги, возчики, грузчики… Это много, много расходов. Сии расходы моих доверителей, всю неблагодарную работу выполняющих, кому-то надобно покрывать. И кому же, как не тем, чей мусор они убирают? Что потом с тухлятиной происходит, до того купцам дела быть не должно! Они ведь свою гадость выбрасывают, а не продают.

– Коли так, то вы не получите даже тухлого хвоста! – угрожающе вытянул палец толстяк.

– Станете сидеть на них, как навозные мухи? – поинтересовался волхв. – Дюже любопытно, насколько хватит вашего безумия? До тех пор, пока гнилье поднимется до ваших окон али до кровель?

– Мусор мы, знамо, увезем. Но вы его не получите! – пообещал толстяк.

– В знак своей дружбы мы готовы вам подсобить, добрые соседи, – широко улыбнулся волхв. – Уберем все дочиста за справедливую плату.

– Ну уж нет! – решительно мотнул головой староста. – Кто угодно, но только не вы!

– Однако же вам все едино придется заплатить! – И волхв повернулся к Юрию Дмитриевичу: – Я обращаю на сие твое внимание, княже! Купцы готовы платить всем, но токмо не селитринщикам! Где справедливость? Селитринщики что, рыжие?

– Они с сего гнилья доход получают, княже! – взъерепенился купец, зло дернув свою рыжую бороду. – Доход за вывоз, доход за мусор, доход за работу! Тройной доход с каждой гнилушки! Нашей гнилушки! Где справедливость? – воззвал к правителю толстяк.

– Не нужно считать серебро в чужих карманах! – парировал волхв. – Занимайтесь своим ремеслом и не завидуйте чужому. Вам надобно убрать тухлятину? Мы сие сделаем. Но за работу надобно платить!

– Вам надобно сырье для работы? Покупайте! – так же решительно отрезал староста скотников. – Задаром не отдадим!

Вестимо, спор о том, кто должен платить за вывоз дерьма – тот, кто убирает, или тот, кто гадит, – мог бы длиться бесконечно. Но внезапно распахнулась дверь, в залу ворвался запыхавшийся холоп: стеганый поддоспешник, плащ из мягкого серого войлока и кожаный ремень с двумя ножами, подсумком и саблей выдавали в нем воина – однако воина нищего, худородного.

Бояре из княжеской свиты поспешно выдвинулись вперед, заслоняя собою князя, перехватили тяжелые посохи двумя руками, а сотник Олай Басманов – молодой и горячий, но все еще безбородый храбрец – даже полувытащил косарь и грозно крикнул:

– Кто ты таков, несчастный, и как смеешь прерывать княжеский суд?!

– Я из Москвы, княже! – Холоп не остановился и шел вперед, пока не уперся грудью в выставленную ладонь сотника. – Василий Дмитриевич умер!

Выдохнув сие сообщение, гонец в полном бессилии осел на пол, застыл на коленях, упираясь кулаками в тесовый пол и тяжело дыша.

Игра получилась не самой правдоподобной – однако юноша своего добился. Князь Звенигородский, поднимаясь, расстегнул свою поясную сумку, достал увесистый кошель. Спустился с тронного возвышения, прошел меж расступившихся бояр и бросил награду уставшему вестнику.

– Как сие случилось? – спросил он.

– Залечили, – волшебным образом дыхание холопа сразу восстановилось. – Исцеляли слабым огнем от легочной немочи, да места обожженные воспалились. Кожа чернеть начала, гноиться. В две недели после сего лечения князь и сгорел. А ведь сказывали, сказывали ему: жертву полуночную надобно богине Марене принести, дабы смилостивилась, да молебен за здравие в церкви заказать! Глядишь, и жил бы еще долго и счастливо. Однако же нет, доверился лекарям заморским, диким и безбожным.

– Кто ты таков, раб, чтобы осуждать великого князя? – возмутился боярин Танаш Вакорьевич. – Плетей захотел?!

Однако его никто не поддержал. Головы всех присутствующих занимала уже совсем другая мысль.

– Коли князь Василий умер… Значит… Выходит, великим князем отныне стал наш Юрий Дмитриевич? – высказал общую мысль сотник Олай.

– В Москву надобно ехать, в Москву! – заговорило сразу несколько бояр из княжеской свиты. – Стол свой законный занимать! Согласно завещанию Дмитрия Ивановича, отца государей нынешних! Вели коней седлать, Юрий Дмитриевич! В Москве отныне наше место! На Москву!

Князь промолчал. Подзабытые московские хлопоты обрушились на него слишком неожиданно, и потому отдавать приказы сразу, поддавшись первому порыву, он оказался не готов.

Юрий Дмитриевич покачал головой, огладил темную, тщательно вычесанную бороду, прикусил губу. Прошел через залу к дверям, но на пороге неожиданно оборотился:

– Слушайте мою волю, жители Галича! Потому как селитринщики княжеские творят дело зело важное для безопасности общей, «китайский снег» для пороха добывая, для пищалей и пушек наших, ремесло их не просто доходом является, но долгом державным! Посему повелеваю: разрешаю сим ремесленникам по своему собственному разумению невозбранно собирать везде любую гниль, полезную для их селитряных куч. Собирать везде, где они ее токмо ни сыщут, хоть на землях общинных, хоть на личных, а хоть и на княжеских. И никакой платы с них за оное дело брать не должно! Однако же поскольку сие ремесло им достойный прибыток приносит, то и платить им сверх того обычного дохода никто ничего не обязан! Таков будет мой судебный приговор по вашему спору. И коли вам есть нужда его для памяти получить, о том писца моего попросите, и пусть стряпчий малую печать к приговору приложит. На сем тяжбу свою бросайте, блаженные, и делом полезным наконец-то займитесь!

Юрий Дмитриевич отвернулся от истцов и переступил через порог.

– Так чего скажешь, княже? – забежал вперед юный сотник. – Коней седлать?

– Да охолонись ты, Олай! – осадил его боярин Танаш. – Чай, не вырубку малинника обсуждаем, а судьбу всей державы русской, престола великокняжеского! С наскоку такое не решишь. Дай господину нашему время поразмыслить, брата своего оплакать. Князь Василий, чай, не враг и не соперник Юрию Дмитриевичу был, а друг и близкий родич. Помянуть его надобно достойно, прежде чем наследие делить, и о душе его помолиться.

– Прости, княже, – сбросив тон, поклонился своему господину сотник. – Мои сожаления и соболезнования, княже.

Князь Звенигородский отмахнулся, снова пригладил в задумчивости бороду, повернул к лестнице, спустился вниз. Выйдя на просторный двор детинца, повернул к Архангельским воротам, ведущим за стены города. Драгоценная шуба правителя – пухлая, подбитая густым мехом, с золотым шитьем и самоцветами – была не только тяжелой, но и теплой, так что переодеваться Юрию Дмитриевичу не потребовалось. По утоптанному до ледяной твердости тракту он пешком одолел две версты до Поклонной горы, вошел в заиндевевшую рощу на ее вершине. Поклонившись священным кострам, князь направился в самый центр, остановился перед огромной березой, нижние ветви которой были густо повязаны бесчисленными шелковыми и атласными разноцветными ленточками и вышитыми полотенцами.

Свита медленно разошлась по кругу. Многие сняли шапки, иные стали креститься, не видя особой разницы между святостью церкви и священной рощи.

Князь немного подумал, потом подошел к дереву и крепко его обнял, прижавшись лбом к стволу.

– Плоть от плоти, прах к праху, душа к душам. Матушка-земля нас рождает, в нее мы обратно и возвертаемся. Легкого пути тебе, брат, из мира земного в мир Золотой. Надеюсь, реку Смородину одолел ты с легкостью и вороги твои у Калинова моста остановить тебя не смогли…

Он вздохнул, вспоминая Василия. Облик своего брата, его восхищение, его доверие.

И свое предательство.

Недавний их разговор, ставший последним, всплыл в памяти Юрия Дмитриевича во всех подробностях.

– Защитить Русь, судить Софью, позаботиться о мальчишке… – прошептал он в шершавую кору. – Я исполню твою последнюю волю, брат, можешь быть уверен. Клянусь тебе, Васька, больше я тебя не предам! И вину свою пред тобою искуплю.

Князь еще немного постоял возле березы, сливаясь с древним священным деревом мыслями, душой и плотью, после чего сделал шаг назад и решительно распорядился:

– Готовьте поход, бояре! И поспешайте, надобно успеть до распутицы. Коли весна окажется ранней, через месяц рискуем попасть под половодье.


3 апреля 1425 года

Галич, Архангельские ворота

Как бы ни хотелось князю Звенигородскому сорваться с места и во весь опор мчаться в Москву – но даже простенький поход «налегке» для правителя и свиты за один день не снаряжается.

Путникам надобно кушать. Причем съедать хотя бы по фунту мяса в день. Или рыбы, или кулебяки, или каши. Но все едино – по фунту на каждого. По крайней мере – на зимнике до Костромы. Дальше легче – вдоль всей Волги постоялые дворы стоят, в них небольшой отряд и напоят, и накормят.

Плюс к тому – лошади. Полпуда сена и торба зерна на день самое меньшее. Не то голодать станут и не повезут. Упадут от слабости. Полного желудка никакая плеть заменить не способна.

Проще всего всякой снедью загрузить телегу. Одного возка с припасами хватает одному воину на месяц похода. Но вот беда – оная телега за полный день всего десять верст проползти успевает. Вдвое, а то и втрое меньше, нежели всадник походным шагом. Посему, коли торопишься – повозка не помощник. Нужна вьючная лошадь. А вьючная лошадь впятеро меньше груза берет да еще сама хорошей кормежки требует…