– Вот, возьми, – протянул ему кольцо галичский правитель. – Там внизу разрез. Отнеси какому-нибудь ювелиру, пусть починит.

– Слушаю, княже, – поклонился подворник и торопливо выскочил за дверь.

Юрий Дмитриевич кивнул, потянулся к мизинцу – но тут же ругнулся и отдернул руку.

Будучи снятым, кольцо любовницы стало напоминать о себе даже чаще, нежели пребывая на руке.

* * *

Опасения горожан сбылись токмо наполовину. Мороз действительно ударил – но всего через день после оттепели с дождем, так что вода успела подняться на высоту от силы в локоть, а то и меньше. Посему никаких убытков, связанных с подтопленными, а потом замерзшими прибрежными банями и сараями, с ушедшими под лед озимыми и сверстанными на наволоках стогами не случилось. Просто лед повсюду заметно потолстел – отчего проложенные через топи и реки зимники стали токмо прочнее.

На второй день принес отремонтированное кольцо и слуга.

Выбранный им ювелир оказался настоящим мастером. Как ни разглядывал Юрий Дмитриевич украшение, но даже зная о разрезе – никаких следов ремонта князь не нашел.

С трудом удержавшись от соблазна вернуть перстенек на место, именитый воевода убрал его в сумку и распорядился:

– Детей моих найдите! Сказывайте, к вечерне жду их у себя в покоях с наказом.


Остаток дня князь Звенигородский посвятил тому, чтобы выразить почтение всем положенным богам. Посетил святилище на Яриловой горе, оставив там полть барашка в качестве жертвы для общей трапезы, а как напоминание небесам о своем уважении – шелковую ленту на крайней березе. Затем посетил Спасский монастырь, пожертвовав ему полпуда воска на свечи и проведя там больше часа в искренней молитве.

Однако ни боги исконные, ни святые христианские Юрию Дмитриевичу не помогли. Душу искренне кающегося в давнем грехе мужчину не отпустили ни стыд, ни тоска, ни любовное томление. И чем больше князь просил небеса избавить его от запретной страсти, тем ярче вставал перед внутренним взором образ статной великой княгини, ее зовущие уста и ее яркий карий взгляд, тем жарче разгорался сердечный недуг, тем сильнее становилось желание немедля седлать коня и во весь опор мчаться в Москву, к своей ненаглядной и желанной…

И потому к сумеркам Юрий Дмитриевич принял единственно верное решение.

Самое правильное…

* * *

В горницу перед опочивальней его сыновья вошли все вместе, втроем, встали плечом к плечу. Дружно и чинно поклонились до пола:

– Ты звал нас к себе, батюшка?

Ребенком среди них выглядел только Дмитрий, младшенький. В свои семнадцать лет он сохранял еще детскую округлость лица, бархатистость кожи, большие алые губы и широкие синие глаза, смотрящие вокруг с некоторой наивностью. Однако плечи его были уже широки, рука крепка, и на охоте он не раз бил гусей влет с удаления в две с лишним сотни шагов. Так что – воин, достойный своего отца. Ведь Юрий Дмитриевич в его возрасте тоже охотился очень даже неплохо. Вот токмо не на дичь лесную, а на степных да речных разбойников, каковые тревожили каждое лето русское порубежье и купеческие караваны.

Княжич Дмитрий-средний уже вытянулся лицом, имел острый подбородок с ямочкой, его темно-синие глаза сидели глубже и потому казались маленькими, пушок на верхней губе только-только начал темнеть. Девятнадцать лет. В его возрасте Юрий Дмитриевич начисто разгромил Большую Орду, взяв и разорив в ней пятнадцать городов, захватив огромную добычу и приведя на Русь несчитаный полон. Победа, после которой Орда больше уже так и не оправилась, а столь пугавший великого московского князя царь Тохтамыш убег куда-то в Литву, где и сгинул у князя Витовта на посылках[26].

И наконец – Василий, старший. Этот в свои неполные двадцать два года уже заматерел, обзавелся мягкими пока еще темными усиками и бородкой. Плечи широкие, грудь колесом, взгляд суровый. У этого глаза получились самые темные, почти черные, нос с небольшой горбинкой, губы навыкате и бровь левая рваная, как бы от шрама. Хотя от ран мальчишку бог миловал, обошлось.

Именно старший сын первым и заговорил:

– Что ты так смотришь на нас, батюшка? Нечто случилось что-то?

– Случилось, – кивнул Юрий Дмитриевич. – Чего вы одеты-то так одинаково? Парчовые ферязи, коричневые кафтаны, шапки лисьи словно бы из одного сундука?

– Так из одного сундука и есть, батюшка! – рассмеялся младший Дмитрий Юрьевич. – Это ведь ты сукно и парчу у купца за мыто взял, опосля велел нам из него ферязи да кафтаны охотничьи сшить. Мы, чтоб тебя порадовать, в твои обновки и оделись!

– Порадовали, – кивнул в ответ князь. И ощутив, что ответ прозвучал слишком мрачно, добавил: – Нет, правда порадовали. Не столько кафтанами, сколько единодушием своим. Не грызетесь меж собой ни в большом, ни в мелочах. Это хорошо. Коли все вместе заодно выступаете, стало быть, вы есть опора твердая, разбить вас никому будет не по силам. В сем единстве залог будущего всего рода нашего таится!

– Нечто война? – встревожился средний сын Юрия Дмитриевича.

– Не совсем, – со вздохом покачал головой галичский властитель. – Просто настал час вас, птенцы мои оперившиеся, из гнезда выпускать. Боязно немного. Однако пора.

– Да что случилось-то, отец?! – переглянулись братья. – Какая беда?

– Не самая страшная, дети мои, – усмехнулся князь. – Свадьба случилась! Мой племянник, ваш двоюродный брат, жениться ныне решил. Семнадцать годков стукнуло, самое время.

– Великий князь Московский Василий Васильевич? – зачем-то уточнил старший из Дмитриев.

– Он самый, – согласно кивнул Юрий Дмитриевич. – И мы, стало быть, на сие торжество приглашены. Кто-то поедет, а кто-то на хозяйстве останется. Как же здесь без хозяйского пригляда? Город-то у нас огромный, ныне уже самой Москве ничем не уступает.

– Кто останется? – уныло спросил младший Дмитрий, догадываясь об ответе.

– Я, – кратко ответил князь.

– Но как, почему?! – в один голос изумились братья.

– Потому, что вы возмужали, – ответил отец. – Взрослые витязи, учителями арабскими обученные, дядьками русскими натасканные, мною воспитанные. Мужи! Пора уже вам самим в большом мире от имени нашего княжества говорить и собою его представлять. Именно вы, дети мои, отправитесь в Москву на свадьбу от имени нашего рода, именно вы брата своего с радостью поздравите и именно вы все разногласия, каковые в делах столичных возникнуть могут, своею волей разрешите. Своею волей и моим именем! Выпускаю вас на волю, соколики мои. Пора!

Братья неуверенно переглянулись, но Юрий Дмитриевич, не дожидаясь вопросов или возражений, твердо отрезал:

– Ступайте и собирайтесь в дорогу! При нынешнем морозе лед через неделю встанет накрепко. Тогда и отправитесь. Такова моя воля!


10 декабря 1432 года

Москва, Кремль

После того как московский государь пристрастился слушать вечерние сказки, в покоях его матушки пришлось произвести изрядные изменения. Все сундуки из горницы перед опочивальней исчезли, сменившись широкими лавками, крытыми прочным гобеленом поверх мягкого войлока; к креслу Софьи Витовтовны добавилось еще два – большое и глубокое, для великого князя, и еще одно, обитое красным бархатом поверх толстого слоя ватина и поставленное перед сандаловыми вилочками для свитков на высокой подставке. Оное предназначалось княжне Марии Боровской, личной чтице княгини-матери. Но несмотря на все перестановки – места для всех желающих здесь все равно не хватало. Так что вечером в желанную комнату попадали лишь самые знатные и приближенные, особо избранные из обеих свит – и сие считалось признаком высшего государева расположения.

…и призвал тогда могучий государь Василий самых великих мудрецов, самых знатных советников и самых многоопытных старцев и поведал им о своем сне, о трех старцах, сидящих в заросшей травами, кустами и деревьями огненной пещере, что таилась подо древним Вавилоном. И об с усыпанном самоцветами венце в их дряхлых морщинистых руках. И сказал тогда старец Александр, что сие есть всего лишь пустой, хотя и забавный сон, каковой надобно забыть и не тревожиться. И сказал тогда советник Ратищий, что достоин государь Василий высшего царского звания по родовитости и достоинству своему, и потому видятся ему венцы царские, носимые высшими правителями великого Вавилона. Последним же отвечал государю самый старый из мудрецов русских седовласый Велислав. И сказал сей старец, что знатнейшему и величайшему из земных правителей видятся царские венцы вавилонских правителей, ибо он есть единственный в подлунном мире, кто достоин носить сии венцы и венчаться ими на царствие русское. А снятся же они Василию потому, что сохранились с древнейших времен, в ожидании законного своего хозяина, и снами сим зовут его к себе и на главу его просятся[27]…

Княжна вдруг закашлялась – и великий князь поспешно наклонился вперед:

– Тебе дать попить, Ягодка?

– Благодарствую, Василий Васильевич, не нужно, – покачала головой девушка. – Просто немного запершило.

Она снова кашлянула и продолжила:

…по совету мудреца седовласого Велислава избрал государь Василий из трех дальних краев своих земель трех доверенных бояр, Лавра от земли русинской, Якова от земли обежской и Гурия от земли греческой. Витязей самых мудрых, самых ловких и самых знатных и послал их в зачарованный город Вавилон, дабы они принесли в Москву назначенный русскому государю царский венец первородных вавилонских владык. И отправились избранные Василием витязи в дальний и долгий путь, через реки быстрые, через моря глубокие и пустыни знойные к забытой всеми смертными твердыне, охраняемый огромным синим змеем, покрытым каменной чешуей, каждая из каковых превышала размером ратный щит, в длину достигавший целого поприща, толщиною же превышавший высоту городской стены…

Юный правитель проявил интерес к литературе примерно полтора года назад. Заглянул как-то после обеда, когда княжна читала отдыхающей княгине-матери, – и застрял, в дальнейшем навещая горницу Софьи Витовтовны буквально через день.