Посему служивые женщины безропотно остались в покоях, а их госпожа в одиночестве вышла из светелки, а затем и из дверей на женскую половину.

Разумеется, четверо воинов из дворцовой стражи тут же молча отправились вслед за Софьей Витовтовной, нисколько не интересуясь ее мнением.

Мало ли что? Знатной даме оставаться без телохранителей нельзя.

Следуя в нескольких шагах за государыней, рынды вышли через боковое крыльцо, пересекли площадь, шагнули в храм, над которым строители за долгие годы так и не возвели правильные купола – от осенних дождей его оберегала временная кровля, положенная поверх нескольких сосновых стволов, кинутых на края каменных стен. И, может быть, поэтому в церкви почти всегда было пусто.

За порогом великая княгиня поклонилась распятию, стоящему сразу за алтарем, дважды размашисто перекрестилась, после чего обошла церковь по кругу, придирчиво осматривая стены и кое-где ковыряя ногтем раствор. Несколько раз хмыкнула, подняла голову:

– Ладно. Будет крыша, закроем штукатуркой.

К алтарю быстренько выбежал священник – упитанный, растрепанный, в коричневой рясе и с большим золоченым крестом на груди. Остановился, кашлянул, торопливо отер рот, огладил рыжую бороду, снова кашлянул и замер, сложив руки на животе. Однако знатная прихожанка вовсе не обратила на него внимания.

– Подождите здесь… – приказала телохранителям Софья Витовтовна, повернула в правое крыло храма, перед одной из дверей остановилась. Сложила ладони на груди, опустив голову. Перекрестилась, вошла в часовню. Притворила дверь за собой.

Здесь, в крохотной сумрачной комнате с маленькими окнами, стены были ровно оштукатурены и выбелены, на полу лежал вязаный коврик, стояло два подсвечника, а на стене висело темно-красное распятие из мореного дуба, похожее на огромный отпечаток куриной лапы[7].

Великая княгиня остановилась перед ним, перекрестилась, склонила голову. Немного выждала и через левое плечо воровато покосилась на входную дверь…

* * *

Как раз в эти самые минуты князь Звенигородский, уже вернувшийся на свое подворье, избавлялся от доспехов. Сиречь – стоял перед полированным серебряным овалом, расставив руки в стороны, и дожидался, пока холопы расстегнут крючки на правом боку бахтерца.

Самостоятельно снять полуторапудовую броню из перекрывающих друг друга стальных пластинок воин, конечно же, мог. Однако сие занятие было не самым простым и не самым быстрым. Справляться с тяжелым железом втроем получалось куда как сподручнее.

Шлем стальной с бармицей да подшлемник. Опосля бахтерец, затем толстый стеганый поддоспешник. Сапоги, пухлые меховые штаны. Последней слуги сняли с хозяина длинную, до колен, серую полотняную рубаху.

– О-о, блаженство! – с явным облегчением выдохнул Юрий Дмитриевич, оставшийся в одном лишь шелковом исподнем. – Невесомым себя ощущаю, ровно пушинка тополиная. Так бы птичкой небесной к облакам и вспорхнул!

Князь Звенигородский слегка подпрыгнул, словно бы и вправду собирался оторваться от пола…

Взлететь получилось совсем невысоко – однако ощущения мужчины, скинувшего с себя больше двух пудов брони, оказались совершенно другими. Он фыркнул и опасливо пригнулся:

– Чегой-то, Плечо, потолки-то у меня в светелке больно низкие! Как бы голову не зашибить!

– Коли боязно, княже, войлоком обить можно, – невозмутимо посоветовал пожилой слуга. Совсем седая голова с хорошо заметной вмятиной слева от макушки и пара шрамов прямо на горле выдавали в нем бывшего ратника, а левое плечо, заметно возвышавшееся над правым, подсказывало, откуда у старого холопа взялось его прозвище. Слуга тщательно осмотрел шлем, прежде чем передать его молодым подворникам, повернулся к князю: – А можно персидский ковер подшить. Самый пушистый.

– Зашибусь, тогда и обошьем, – решил князь и скомандовал: – Воды!

– Дык в бане вода-то, княже! Не здесь же полы поливать… – Не найдя повреждений на подшлемнике, Плечо отдал его отрокам, повелительно махнул рукой, и те унесли броню из светелки.

– Дык пойдем! – хлопнул его по груди воевода и стремглав выскочил за дверь.

Стремительным шагом Юрий Дмитриевич промчался по коридорам, выскочил через кухонную дверь, пересек двор, забежал в жарко натопленную баню. Черпнул большим ковшом в шайку холодной воды, горячей, перемешал рукой, вскинул над головой, опрокинул на потное тело:

– Хорошо!

Снова черпнул, смешал, опрокинул на себя.

– Может, все же попаришься, княже? – пожилой слуга был уже здесь. – Нормально, до косточек, дочиста!

– Успею, Плечо! – отмахнулся Юрий Дмитриевич. – Перво-наперво надобно Господу помолиться, за победу великую Всевышнего поблагодарить, службу отстоять. А уж потом всем прочим заниматься.

– Тогда хоть щелоком оботрись, – посоветовал холоп и протянул хозяину уже влажную мочалку.

Князь послушался, наскоро помазался мыльной жижей, дважды окатился, выбежал в предбанник. Здесь его уже ждало чистое исподнее, портки из темно-зеленого бархата, а также подбитая горностаем замшевая ферязь без рукавов и парчовый берет с самоцветной брошкой. Наряд, понятно, не для бедняка; однако для брата правителя великой державы – более чем скромный. Поверх сего Юрий Дмитриевич накинул совсем уже неброский коричневый суконный плащ. Опоясался, огладил сумку на боку и рукояти двух ножей.

– И чего ты, княже, вечно так в нее спешишь, в церковь-то? – поинтересовался холоп. – Боги, они ведь бессмертны. Веком раньше помолишься, веком позже, им без разницы.

– Но ведь я не бессмертен, Плечо! У меня каждый час на счету!

– Так прямо из бани и побежишь?

– Для общения с Богом свита не нужна, Плечо! – подмигнул слуге звенигородский князь. – Скромно уйду, никто не увяжется.

– Я тогда здесь подожду, дабы не искали, – вздохнул старый слуга. – И наряд парадный сюда велю принести, дабы ты после бани сразу в него облачился. Тебе ведь сегодня на пир, как я помню, Юрий Дмитриевич?

– Я знаю, Плечо, – кивнул князь. – На тебя можно положиться. Ты тут перекуси пока, вина выпей. Попарься.

– Воля твоя, – смиренно согласился холоп и направился к накрытому в предбаннике столу.

Слуга был достаточно мудр, чтобы не интересоваться тем, куда, почему и зачем столь часто исчезает его господин. Холопское дело служить хозяину, а не следить за ним. Раз убегает – стало быть, так надобно. Его дело сделать так, чтобы убегать князю было удобно и чтобы получалось сие незаметно.

У накрытого стола Плечо щедрой рукою налил себе алого немецкого вина, зачерпнул полной горстью янтарную курагу, кинул в рот, потянулся за запеченной куропаткой, покрытой хрустящей коричневой корочкой. Подкрепившись, скинул с себя одежду, ушел в парилку, вытянулся во весь рост на верхнем полке, сладко потянулся и закрыл глаза.

В холопьей жизни, известное дело, свои удовольствия. В походе – добыча, в усадьбе – сытная еда, жаркая баня, теплый дом и мягкая постель. А откуда, как, где все это берется – за то пусть у хозяина голова болит. На то он и князь. Холопье дело – не думать, а приказы выполнять. Прикажут саблю обнажить – идти и сражаться. А приказали угощаться – выходит, так тому и быть. Смирись и слушайся. Любые приказы надобно исполнять на совесть!

Тем временем Юрий Дмитриевич, завернувшись в плащ и опустив голову, осторожно выскользнул из бани, тут же свернул влево к тыну, вдоль него обогнул свои высокие многоярусные хоромы, бревенчатые с резной осиновой черепицей, вышел к задним воротам.

Там полтора десятка мужиков и холопов деловито разгружали длинный роспуск, заваленный тощими, корявыми и кривыми березовыми хлыстами – на дрова. Увидев князя, все работники посрывали с голов шапки и низко поклонились:

– Наше почтение, княже!

– Продолжайте, – разведя полы плаща и распрямляясь, кивнул им Юрий Дмитриевич. – Вижу, стараетесь. Молодцы.

Выйдя на улицу, он повернул влево, тут же снова запахнулся и опустил голову, пряча лицо от редких прохожих.

Здесь в скромно одетом мужчине великого воеводу узнавать перестали. Князь Звенигородский несколько успокоился и ускорил шаг, поспешая в сторону великокняжеского дворца.

* * *

Софья Витовтовна, перекрестившись на крест, снова оглянулась на входную дверь, затем отступила в дальний угол часовенки, толкнула там узкую выбеленную дверь, собранную из трех тесовых досок, и вошла в густо пахнущую пряной горечью конурку, плотно забитую сеном.

Приказ великой княгини складывать сено для церковных нужд на два нижних яруса звонницы Вознесенского храма никого особо не удивил. Ведь для колоколов эти комнатушки не годились, никаких служб или таинств тут тоже не проводилось. И потому везде и всюду под звонницами извечно скапливался всякий хлам либо держалось не самое ценное имущество. Желание правительницы использовать помещение под сеновал было не самым удобным – но, в общем-то, и не самым странным решением.

Пробравшись среди колких ароматных охапок, женщина отодвинула засов на наружной двери, после чего вернулась назад и опять замерла перед высоким распятием, погрузившись в молитвы и набожные размышления.

Ровно до тех пор, пока за стеной еле слышно не хлопнула дверь.

Великая княгиня опять опасливо оглянулась через плечо, быстрым шагом прошла к угловой створке, в звонницу, там – уже улыбаясь – поднялась по крутой деревянной лесенке на второй ярус и с разбегу упала на расстеленный поверх пряного, мягкого, шуршащего сена плащ:

– Любый мой! Наконец-то ты здесь!

Ее уста тут же замкнул горячий поцелуй, по плечам и бедрам скользнули жадные ладони. Женщина расстегнула заколку плаща, освобождая ворот, и закинула руки за шею своего витязя. Тихо засмеялась, подставляя лицо прикосновению мужских губ, отдаваясь нетерпеливым ласкам, утопая в жаркой сладкой нежности, растворяясь в ней, исчезая, сгорая вся без остатка – до тех самых пор, пока взрыв раскаленного наслаждения не вернул обоих к реальности. Софья Витовтовна жадно схватила воздух широко раскрытым ртом, выдохнула и обеими руками уперлась мужчине в грудь, отодвигая его от себя: