Подойдя к деревеньке поближе, он увидел, что не все дома темные. В одном вот точно свет есть! Только занавески плотные, оттого и не видно было света издали. А теперь стало понятно: обитаем домишко-то!

Эта мысль настолько окрылила Романа, что он стал шагать бодрее. Хотя и так шел быстро, на морозе вразвалочку не ходят. Но факт, что здесь есть живые люди, обрадовал необычайно. Есть люди – значит, есть тепло. Для начала можно будет хотя бы отогреться. А потом напроситься на постой. Ну не выгонят же его обратно на мороз, в самом деле… Ведь ему только до утра, а утром он уж придумает, что делать дальше.

Подойдя к дому, убедился, что нет собачьей будки, а значит, нет собаки. Уже хорошо. Он и так уже с трудом держался на ногах. Отбиваться от собаки сил точно не было. Подойдя к двери, постучал. Ответа не последовало. Подождав, он постучал сильнее. Еще подождал. Нет ответа. Умерли хозяева, что ли? А свет кто включил? Он стал стучать настойчиво. Если даже уснули – проснутся!

Наконец испуганный женский голос за дверью спросил: «Кто там?».

Обрадовавшись, Роман спросил погромче:

– Переночевать пустите? У меня машина сломалась.

Дверь приоткрылась, в образовавшуюся щель выглянул глаз.

Роман развел руки в стороны:

– У меня нет оружия. И дурных намерений тоже нет. Просто я очень замерз. Машина сломалась, – махнул он рукой в сторону дороги, – идти мне некуда, а погибать на холоде не хочется. Так что ситуация безвыходная. Придется вам меня приютить. А не пустите в дом – умру прямо у вас на пороге! – пригрозил он.

Угроза, видимо, подействовала. А может, просто люди здесь отзывчивые. Дверь открылась шире, впуская его.

Он вошел в дом, и его окутало благословенное тепло. Поскольку сил не осталось уже совсем, он, войдя, сел прямо на пол в прихожей и блаженно зажмурился: дом, тепло, люди!..

Хозяйка присела рядом и дрожащим голосом уточнила:

– Роман?… Роман Полынин? Я не ошиблась?

Он приоткрыл один глаз в недоумении: откуда его могут знать в этом заброшенном Богом месте? Он и не был здесь никогда… Вообще не знал, что тут люди живут.

На него смотрели серьезные серые глаза. Где-то он их уже видел…

Сделав над собой усилие, он подал голос:

– Мы знакомы?

– Я – Марина. Дочка школьной уборщицы.

– Марина? Соседка Антона, что ли?

– Да. Только уже не соседка. Не надо сидеть на полу. Поднимайся, в дом пойдем.

– Не знаю, может, это неудобно? И так навязался… Я могу и здесь поспать. По-любому лучше, чем на улице.

– Не морочь голову. Вставай, пойдем в кухню. Там еще теплее. Печка горячая.

– У меня сил нет встать. Честно.

Он и в самом деле чувствовал, что до кухни может не дотянуть.

Но она сказала:

– Я тебе помогу, – и стала поднимать его с пола.

Пришлось подчиниться. Общими усилиями они добрались до кухни.

Кухня оказалась квадратной комнаткой с печкой. Вдоль одной стенки стоял допотопный буфет и легкий пластиковый столик, вдоль другой стенки – убогий диван-развалюшка. Вот на этот диван он и рухнул.

Марина стала суетиться: поставила на плиту чайник, подкинула в печку еще дровишек. Потом выбежала в сени, принесла какую-то еду. Поставила на огонь сковородку, нарезала туда сала. Очистила от шелухи несколько вареных картофелин, порезала, тоже бросила на сковороду. Разогревшись, сковорода стала тихо шипеть: сало таяло, картофель поджаривался. Дух по кухне поплыл такой, что Роман зажмурился от удовольствия. Нет, кто бы что ни говорил, а Боженька на свете есть, не бросил его в беде. Ведь совсем уж было отчаялся, а тут – такая удача: и крыша есть, и еда, и хозяйка – не чужой человек.

Марина, споро орудуя ножом, между делом поддерживала разговор:

– Как тебя занесло в такую глухомань?

– По делам ездил. Машина по дороге забарахлила. Понял, что могу не доехать. Решил срезать путь, съехал с трассы, сюда свернул. Думал, так быстрее доеду до города. Но не доехал. Издохла моя лошадка.

Она сочувственно покачала головой:

– Счастье, что издохла именно здесь, возле жилья. Километром раньше или километром позже – и всё, и замерз бы ты в степи, как тот ямщик из песни.

Он хрипло рассмеялся:

– Вот-вот… Я тоже вспоминал…

Вода вскипела. Она заварила чай, потом взяла столик, перенесла его к дивану. Поставила на стол чашку, шипящую сковороду с обжаренным картофелем, тарелку с квашеной капустой.

– Ешь.

Роман думал, что сил у него не осталось ни на что. Однако нехитрая деревенская еда пахла так соблазнительно, что силы откуда-то появились. Он взял вилку и стал есть.

Марина в это время изучала полки буфета, потом сказала с сожалением:

– Тебе сейчас хорошо бы варенья малинового, но у меня нет. Абрикосовое только…

– Да что ты, не беспокойся! Мне и так неловко: столько хлопот тебе доставил…

– Это ты не беспокойся! Никаких хлопот, я даже рада, что оказалась полезной. Вот только варенья малинового нет. Оно от простуды хорошо помогает. Чтобы не заболеть. Но у меня здесь малина не растет. В саду – только абрикосовое дерево и две яблони. Одна яблонька ранняя, белый налив, я эти яблоки не люблю. Незрелые – кислые, созреют – рассыпаются, как картошка. А вторая – поздняя. Те яблоки крепкие, всю зиму лежат, до самой весны. А малина вся вымерзла. Еще у прошлых хозяев…

Она еще что-то рассказывала на садово-огородные темы, но слушал он вполуха: его знобило, а после сытной еды глаза слипались. Увидев это, она отвела его в комнату, уложила, укрыла и сказала:

– Ты спи теперь. А я пойду в кухне уберу. Постараюсь не стучать посудой, чтобы тебе не мешать.

Какое там «мешать»! Он уснул буквально на пути к подушке.


Ночью у Романа начался жар. Он метался в постели, не понимая, где он и что с ним. В горячечном бреду он видел ужасы, один хуже другого. То замерзал в машине, то его лизали языки пламени, которое неизвестно откуда взялось. Он хотел бежать от огня, но не знал, как это сделать. В ужасе открывал глаза, на минутку понимал, что нет никакого огня, что это просто кошмарный сон, но тут же удивлялся: а где это он? Незнакомая комната. Почему он здесь? Или это тоже – бред, галлюцинация? Снова закрывал глаза – и тут же проваливался в страшные картины то ледяной пустынной степи, то подступающего со всех сторон пожара.

Но то и дело кто-то вырывал его из кошмаров. Изредка приходя в себя, он видел, как Марина меняет ему компресс на лбу, подносит в чашке питье, уговаривает попить. Даже таблетку дала. Он послушно всё глотал – и снова проваливался в забытье.

Марина в эту ночь измучилась не меньше. Она успела заварить в ковшике травы – липу, мяту, ромашку. Всё, что нашлось в ее нехитрых запасах. Думала, понадобится настой только утром, но он понадобился гораздо раньше.

Когда Роман стал метаться на кровати, она подошла, тихонько положила ему на лоб ладонь – и поняла, что дело плохо. Взяла мисочку с водой, полотняную тряпицу и стала делать компрессы, чтобы снять жар. Хорошо бы капнуть в воду немного уксуса, но его не оказалось под рукой. Пришлось обходиться просто водой.

Роман кутался в одеяло, потому что его знобило. Марина пыталась его раскрыть, чтобы жар уходил, но не тут-то было! Даже в бессознательном состоянии он хватался за одеяло так цепко, что Марина не могла с ним справиться. Решила пока ограничиться компрессами на лоб.

Больной иногда открывал глаза, пытался сфокусировать взгляд, но ему плохо удавалось. В такие моменты Марина подносила к его губам чашку с травяным настоем, уговаривала попить. Он послушно делал пару глотков – и вновь проваливался в забытье. Температура не спадала. Ну конечно, если он и дальше будет кутаться в одеяло, этот жар его просто убьет!

Она порылась в своей аптечке и обнаружила, что аспирина у нее только две таблетки. Решила одну дать сейчас, чтобы облегчить состояние больного. Травы и компрессы – это хорошо, но таблетка – надежнее. Разломав таблетку на четвертушки, она все-таки ухитрилась дать ее плохо соображающему Роману. Это помогло. Уже через полчаса жар уменьшился, но не сильно. Однако больной перестал метаться, уснул более-менее нормальным сном.

Марина снова положила ладонь ему на лоб. Эх, жалко, нет градусника. Но по ощущениям она прикинула, что если сначала температура явно переваливала за сорок градусов, то теперь уменьшилась примерно до тридцати девяти. Уже лучше, но все равно это много. Хорошо бы обтереть его полностью, но он ведь так цепляется за одеяло! Хотя сейчас вот вроде спит, руки расслаблены.

И тогда Марина решилась. Смочив небольшое полотенечко, она откинула одеяло и стала потихоньку протирать ему шею, грудь, плечи. Роман возмущенно рыкнул, но не проснулся. А она продолжала свое дело, понимая, что это сейчас необходимо.

Откидывая одеяло, она любовалась его телом: очень красивое, в меру натренированное. Марина не понимала бодибилдеров, которые делают из себя монстров с перекачанными мышцами. И жалела слишком худосочных парней, которых может унести внезапный порыв ветра. А вот у Полынина тело было идеальным. Обтирая его влажным полотенцем, она смотрела с удовольствием, без всякой сексуальной подоплеки. Ну, или почти без подоплеки. Любовалась так, как любовалась бы в музее, разглядывая прекрасные статуи.

«О, как ты красив, проклятый…» Кто написал? Кажется, Ахматова. Серебряный век… А красота никогда не выходит из моды. Причем мужская красота казалась Марине более ценной, чем женская. Женщинам проще притворяться красавицами, к их услугам – маникюр, макияж, стилисты, кутюрье… Что надо – подчеркнут (косметикой или кроем платья), что не надо – спрячут. Тут – прическа с начесом или с локонами, там – платье в оборочках, так что не разглядишь никаких недостатков фигуры. Губы – яркие, духи – нежные. Раз – и готов образ принцессы! А вот мужчинам приходится туго: ни накладными локонами, ни тушью для ресниц, ни оборочками они воспользоваться не могут. У них всего да варианта: либо ты красив, либо – нет. Полынину повезло, ему выпал первый вариант.