Точно, невезучая. И Антон так говорил. А разве бывает так, чтобы одному человеку все время везло, а другому – все время не везло?

– Марин, а родственники у тебя есть? Что ж не помогают?

– Нет у меня родственников. Были бабушка да мама. Мать пьющая, ты сам знаешь. А бабушка – хорошая. Она и мать, как могла, в узде держала, и меня растила под крылышком. Но бабушка умерла, когда я училась в шестом классе. И тогда я, можно сказать, совсем осиротела. Мать и при бабушке выпивала, конечно, но не так, чтобы сильно. Просто к вечеру обычно была навеселе, но человеческий облик не теряла. Но когда бабушка умерла, мать совсем с катушек съехала. Управы на нее уже не было никакой, она и стала пить без остановки. А кто остановит? Я – маленькая, бабушки нет, а всем остальным наши дела были без интереса.

– Постой-постой, так не может быть! Есть же комиссии специальные, которые занимаются неблагополучными детьми, они-то куда смотрели?!

Марина тяжко вздохнула, потеребила мочку уха, грустно сказала:

– Рома, у нас в семье ребенок как раз был вполне благополучный. Неблагополучной была мать. И если бы эти комиссии прознали, что она каждый день напивается, ее бы живо лишили родительских прав, а меня бы спровадили в детский дом. Это мне мать сама объяснила. Поэтому я всегда знала, что такие комиссии для нас – главная опасность. Мать еще на работе так-сяк в руках себя держала. Чтобы не уволили. А уж после работы… Но моя задача была – не выпускать ее в таком виде из дому. Ведь сердобольные соседи и в самом деле моги обеспокоиться моей судьбой, а мне в детдом совсем не хотелось. Надеюсь, этот момент объяснять не надо?

– Этот – не надо, – пробурчал Роман. – В детдом обычно никому не хочется. Но как же ты выжила? Как же ты вообще жила без доброй бабушки, но с пьющей матерью?…

– Плохо жила. Трудно… Но главное – в родном доме, а не в каком-то интернате. Я уже к тому времени и так всю домашнюю работу самостоятельно делала: бабушка болела сильно, она была сердечница, много двигаться не могла – губы синели. Так я – и в магазин, и в доме убрать, и обед приготовить… Привыкла, в общем. На мать-то надежды не было. Бывало, бабушка уговаривала ее что-то по дому сделать, чтобы меня освободить, но мать отмахивалась только: мне, говорит, эти тряпки-швабры на работе надоели! Как будто мне они не надоели… Я же с первого класса всегда при ней была, помогала, чем могла. – И вдруг засмеялась: – А помнишь, как ты меня шуганул из класса, где я уроки делала?

Еще бы не помнить… Роман даже порозовел от смущения:

– Да, припоминаю… Но я же не понял тогда тонкости момента. Подумал: чего это малышня домой не ушла? Давно пора бы…

– Я мать ждала, чтобы с ней вместе домой идти. Бабушка так велела. Чтобы, значит, мать по дороге никуда не завеялась с друзьями-собутыльниками. Но ей даже собутыльники не были нужны. Когда мы шли домой, она уже всегда бывала подшофе. Думаю, у нее под рукой обычно была припрятана заветная чекушка. И пока я в пустом классе делала уроки, она у себя в подсобке тихонько «остограммливалась», после чего спокойно шла домой. И ничего нельзя было с этим поделать. Но до состояния полной невменяемости она тогда не напивалась, конечно. Все-таки тогда еще были у нее какие-то внутренние тормоза. А со смертью бабушки тормоза отказали напрочь. Кого ей было стесняться – меня? И не думала…

Под ее рассказ Роман допил бульон и попросил еще.

Марина обрадовалась:

– Вот молодец! Есть не хочешь, так хоть бульон пей. Он еще горячий, кстати.

Забрав опустевшую чашку, она ушла в кухню, а Рома задумался. Интересно, каково это – не иметь никакой родни, кроме матери-алкоголички? Нерадостно, конечно… Вот что бы он сам делал в такой ситуации?

Честно хотел это представить, но не получалось. Никак. Он рос в благополучной семье, всегда был окружен родительской любовью и заботой прочих родственников. Это была данность. И представить себя на месте этой несчастливой девочки ему не удавалось.

– Вот, держи! – Марина вручила ему чашку с бульоном. – Он уже не такой огненный, но еще горячий. Пей на здоровье. Может, поспишь потом? А то я заболтала тебя совсем…

– Нет-нет, что ты! Мне в самом деле интересно. Сам я сейчас собеседник так себе: оказывается, для разговора нужно много сил, а у меня их совсем нет. Так что ты рассказывай, а я буду молча слушать. Так и время скоротаем.

– Ну ладно. В общем, чем старше я становилась, тем ниже опускалась мать. Когда я была в старших классах, она уже и на работу не ходила. Я всё сама делала. После уроков. Мы с директрисой так договорились. Потому что если бы мать хоть раз показалась в школе в непотребном виде, ее сразу пришлось бы уволить. И на что бы мы тогда жили? Тем более пенсии бабушкиной с ее смертью мы лишились. Так что директриса оформила маму на полторы ставки, чтобы денег было больше, поэтому работы у меня было невпроворот. Но я всё успевала! Только вот уроки делала по ночам, когда мать уже спала. Поэтому аттестат получила с тройками, учиться дальше не пошла.

– Стоп! А как же ты персональным переводчиком устроилась?

Она округлила глаза:

– Каким еще персональным?

– Ну как же, я помню хорошо: ты на Тошкиной свадьбе обслуживала супружескую пару. Ну на площади, возле Вечного огня!

Марина тихонько рассмеялась:

– Скажешь тоже… Я на том сувенирном рынке просто подрабатывала. Меня даже реализатором не взяли. Просто была на подхвате. Старшей куда пошлют. А когда к нам забредали иностранные гости, я переводила по мере надобности. Ты как раз застал такой момент. Вообще-то та пара к шалям расписным приценивалась. Это для них экзотика. А тут свадьба подъехала, да с таким шиком! Супругам этим стало интересно. Оно и понятно… У них же всё по-другому… Муж побежал фотиком щелкать, а жена у меня всё выспрашивала о традициях наших свадебных. Я и рассказывала ей, что знала. А как свадьба уехала, они тоже ушли. А как выглядят настоящие переводчики, я знаю. Видела несколько раз, как Лера привозила группы туристов. Кстати, как они с Тошей поживают? Я его уже сто лет не видела, и спросить не у кого. Тоша счастлив?

Роман пожал плечами:

– Надеюсь, да. Мы на такие темы не разговариваем. Чего я буду в душу лезть человеку? У нас с ним много других интересных тем. По работе.

Ну не рассказывать же ей, что Лерка цепляется к нему при каждом удобном случае. Из-за этого и с Тохой приходится держать дистанцию. Если соприкасаться не только по работе, но и в приватной жизни, так от этой липучки просто житья не будет! А если Антон поймет, что Лере не муж интересен, а Полынин, так его же и обвинит! И попробуй докажи, что Ромке она и даром не нужна…


Хлопнула входная дверь, и мужской голос прокричал надтреснутым тенором:

– Эй, хозяйка, ты где там?

Марина подхватилась:

– Это дядя Гриша!

Она побежала навстречу соседу, о чем-то с ним тихонько переговорила. Потом этот сосед заглянул в комнату. Худощавый старичок среднего роста, быстроглазый. Он разом охватил взглядом комнату, Романа, потом приветливо кивнул и сказал:

– Ага, вот и свиделись. Машинку твою я починил.

Роман растерялся:

– Так быстро? Спасибо огромное! Сколько я вам должен?

– Да брось, болезный! Там ерунда была. Люлька свечи навернулась. Неприятно, но не смертельно. Я заменил. Прогрел мотор, всё работает. Там и работы-то было на полчаса всего.

– Ну как же… Всякая работа денег стóит. Тем более вы свои запчасти использовали.

Мужичок хмыкнул:

– Хм, запчасти… У меня их полна сараюшка. Хорошо, что пригодилось хоть что-то. Ты не мне спасибо говори, а Маринке. Она – правильный человек. И тебя, считай, от смерти спасла. Не пережил бы ты ночь в машине, нет! Морозно больно… И меня вот подрядила машину твою посмотреть. Ну ладно, выздоравливай! Сил набирайся. И Маринку не обижай.

Тут уже хмыкнул Полынский:

– Кого может обидеть лежачий больной? Меня самого сейчас любой может победить.

Дядя Гриша кивнул на прощанье и скрылся. Еще о чем-то поговорил с Мариной в кухне и ушел. Дверь хлопнула.

Заглянула Марина:

– Дядя Гриша яблок моченых принес. Климентовна передала. Хочешь?

Роман помотал головой:

– Нет, не сейчас. Бульон бы переварить…

– Ну ладно, отдыхай пока. Я пойду насчет обеда подсуечусь. Вдруг у тебя аппетит проснется.

Она снова скрылась в кухоньке, а Роман прикрыл глаза в надежде подремать. Видимо, ему это удалось, потому что в следующий раз он открыл глаза от того, что ему на лоб снова легла ладошка.

Марина радостно улыбалась:

– Ну вот, совсем жар прошел! Очень хорошо. А то ведь «скорая» сюда не приедет. Не знаю, что бы я тогда с тобой делала, если бы разболелся сильно…

– Марин, а позвонить откуда можно? Тоха меня потерял, не знает теперь, где искать.

Марина опечалилась:

– Телефон у нас только на центральной усадьбе, а это далеко. Да ты, я думаю, к завтрему уж совсем оклемаешься, сможешь домой поехать. Я картошку-пюре приготовила. Может, покушаешь?

Он прислушался к себе: вроде и правда аппетит появился.

– Может, и покушаю…

Марина обрадовалась:

– Я тебе прямо сюда принесу!

Метнулась в кухню, принесла табурет, накрыла чистым полотенцем, поставила тарелку с картошкой, рядом – другую тарелку, с квашеной капустой и мочеными яблоками – угощением от Климентовны.

Рома принялся за еду, но всей порции не осилил, откинулся на подушки:

– Всё, не могу больше! Пока ел, устал даже!

– Ну и то хорошо, что вообще что-то съел. Тебе сил набираться надо.

Она унесла импровизированный столик, вернулась, села на краешек кровати.

– Марин, так ты так и не объяснила, почему здесь оказалась.

– А, ну да, не дошла еще просто. Так вот. Стала я подрабатывать на сувенирном базарчике, а по вечерам всё так же школу мыла, по материной трудовой. Полы мыть, конечно, неинтересно, но это приносило реальные деньги. А на базарчике я зарабатывала мало, от случая к случаю, зато там было интересно: люди разные, разговоры занятные, опять же – иностранцы. Один раз пришел молодой мужчина, музыкант, ему надо было для ансамбля прикупить что-то в народном стиле. Он там ходил, присматривался, что-то покупал. Потом услышал, как я переводчиком работаю между продавцом и покупательницей. Когда тетка англоязычная уже ушла, он отозвал меня в сторонку и спросил, не выручу ли я его.