– Я – дура? Я-дура? – и била Соню, тыкала её своими ступнями в шлёпках. Вдруг Марина поскользнулась, большой палец ударился о тумбочку.

− Ой! – взвизгнула Марина.

− Так тебе и надо, − сказала Соня, изо рта у неё текла кровь, стекала по шее, на грудь, на белую маечку. – У твоей мамы лицо как блин и причёска лысая.

− Что, Марин, что? – Варя отошла испуганно от Сони, делала вид, что не заметила кровь, суетилась вокруг Марины.

− Да ничего. Болит. Ударилась,

− Мазью помажь, − Варя уже тянула мазь Марине.

Марина старалась не смотреть на Соню – та ходила в ванную, полоскать рот. А потом молча складывала вещи в пакет, всхлипывала. Нет, Марина знала, что у мамы плоское лицо. И вся она такая фигуристая, не толстая, но такая крепкая, как девушка с веслом. Мама отличилась, конечно. Надела такое позорное платье, у юбки внизу – оборки. Если бы мама нормально, не по-старушечьи, одевалась и волосы бы свои остригла, её никто бы не посмел обозвать. А вот Сонину маму уже ничего не спасёт. Она вообще – мужик, от мужика не отличить.

Марина переоделась в свои синие плотные джинсы. Они были самые обычные, даже тянулись плохо. Марина в них чувствовала себя как в коконе. Ей и хотелось быть в коконе. Это не из-за неё кровь, это Варя Соню долбанула.

− Я – накрывать. Чтоб были через двадцать минут. − То же Марина объявила в соседней комнате. И ещё в одной, у старшаков. Все знают, что Марина в буфете, а что там в номере с Соней стряслось, Марина и знать не знает. Если что, она не при делах. Пока шла до буфета, палец на ноге перестал болеть. Почти перестал.

В буфете всё пошло наперекосяк. Вот тебе и тринадцатое августа. Вот и не верь в приметы. Психованный мужчина из номера «люкс» был уже в буфете, он скучал и как ждал Марину: стал кричать, что в Москве опять смог, хуже, чем был, что снова после проливного ливня, предпоследний оранжевый уровень опасности, а что будет утром, доживём ли мы до утра? – вопрошал «псих» из «люкса». Он схватил у Любовь Васильевны пульт, переключил канал – там говорили о том, что смертность в Москве увеличилась вдвое. Глава Луховицкого района сказал, что у них в районе не только сорта огурцов самые известные, но что раньше в СССР работало пятьсот человек в лесничествах, к этому году лесников сократили до двадцати восьми. А сейчас на весь лес осталось четырнадцать! Другой человек, в клетчатом пиджаке, сказал, что в СССР торфяники горели всегда, но их затапливали солдаты − рыли канавы вокруг торфяника. В них скапливалась вода, и она не давала торфяникам гореть. Теперь же эти элементарные обязательные условия не выполняются. А дожди торфяникам не страшны, они же тлеют изнутри…

Марина выбежала из буфета, она не могла больше слушать телевизор. Она вышла из подъезда гостиницы – было свежо и сухо. Дымка была, но совсем не сильная, и запах можно было принять за остаточный, бабуля на лавке так и сказала – «остаточный». Марина привыкла: все люди жили только новостями о смоге и пожарах. Но этот мужик – просто полный дегенерат. Паникёр. И никогда в буфете не ел. Всё время еду к себе в номер таскал – там же кондиционер. А сегодня одичал и решил на неё весь негатив свой вылить? Паникёр и псих, успокаивала себя Марина, с фобиями как в фильме «Психо».

Соня на ужин не пришла. Варя съела Сонину порцию. Слава богу, что сегодня родительский день и почти никто на ужин не пришёл. А так бы Елена Валерьевна обязательно поинтересовалась у Марины, где Соня. «Где Соня, где Соня, − твердила Марина. – С кошаками своими, где ещё».

Так и было. Соня возилась с кошками у гостиницы. Губа распухла. Дискотека в этот день не проводилась, в магазин никому не надо было, все тусили у гостиницы. Пришли и «мальчики». Елена Валерьевна делала вид, что внимательно следит.

− Ну чего, Лапша, всё макаронишь? – спросил Генка и взял её под локоть.

− Да иди ты, − сказала Марина и выдернула руку.

Генка был просто лапочка. Под два метра, чёрный от загара, выгоревшие волосы – как и у Сони… Везде эта Соня на ум приходит! Другой мальчик, коренастый, весь мохнатый, и руки мохнатые, и икры, тоже смазливый, подкатил к Анжеле. В общем, все ребята из старшаков подошли к девчонкам. Гена разговаривал только с Мариной. Марина краем глаза видела, что и к Соне подошёл какой-то парень, стал гладить кошаков. И тут же рядом с Соней очутилась Варя (будто она и не лупила Соню ногой по зубам час назад), и стала болтать с этим парнем. Больше Марина ничего не видела, она болтала с Генкой. Она старалась блеснуть остроумием. Вдруг как-то резко запахло гарью, и Елена Валерьевна повела всех в гостиницу. Анжела вошла в гостиницу с запредельно страдальческим лицом. Марина услышала, как Елена Валерьевна сказала Анжеле:

− Терпи. Надо перетерпеть. Главное – ни в коем случае за мужиком не бегать.

Гарью несло так, как, казалось, никогда ещё не несло.

Соня заснула. А Варя с Мариной сели пить чай с сушками-челночком. Марина съела целых три сушки – очень вкусные. Варя грызла и грызла сухари, как бобёр бревно, хрустела и хрустела, как хомяк. Они смеялись, вспоминая пацанов. Спать не хотелось. В час ночи они решили разбудить Соню. Они ущипнули её в два щипка за плечо и гаркнули (но тихо!) и зашипели:

− Твоя мама дура. Она похожа на мужика.

Соня села на кровати. Но они толкнули её, накинули на неё подушку и стали душить. Соня не орала, но она как-то упёрлась и сбросила с себя Марину. А Варя сама руки убрала. Соня встала, вышла.

− Обосрали. Обтекать пошла, − сказала Варя.

Марине стало неприятно от этой фекальной тематики.

Соня вернулась с Еленой Валерьевной. Так наступило 14 августа.

Глава двенадцатая. Ад всё ближе

Плохое всегда компенсируется хорошим, − так говорила бабушка. На вопрос Марины: чем же хорошим компенсируется её селезёнка, бабушка отвечала: «Ты красавица. Это из-за селезёнкиной диеты. А то была бы как мама». Мама и бабушка – ширококостные, а Марина похожа на папу, и диета тут не при чём. Селезёнка ничем хорошим, кроме плохого, не компенсировалась. Закон компенсации не работает с глобальных позиций. Если же дело касается мелочи, ерунды в космическом масштабе, закон работает почти всегда.

Ночью на них с Варей настучала Соня. Пришлось в наказание бежать пять кругов вокруг карьера и делать сто приседаний. Гена бежал с ними рядом. На виду у всех. Марина была счастлива. Ждал он их и после зарядки. Счастье! Она идёт до гостиницы, через сосновый бор, через смог, с самым красивым мальчиком российского гандбола. Ноги отнимаются после ста приседаний, болят от усталости, в ногах поселились молнии и электрические заряды. Марина опирается о Гену. Он сам предложил ей руку. Варя плетётся рядом и глупо хихикает.

Они вошли в номер. Соня вздрогнула: она сидела на кровати с полотенцем на голове.

− Ты в чадре! Не могу! – сказала Варя.

− Не в чадре, а в чалме, − поправила Марина. – Соня! Ты на нас не обижайся. – Марина была в прекрасном настроении. Она чувствовала потребность в широком щедром жесте. Марина по дороге до номера решила больше не ссориться с Соней, мало ли что. Марина боялась последствий, била-то ногами накануне она её жестоко. Марине было сейчас не в лом извиняться.

− Ты не обижайся, − Марина поймала на себе удивлённый какой-то дикий взгляд Вари.

Соня молчала.

− Смог, Соня. Я расстроилась, а ты просто под руку попалась.

Соня молчала.

Марине стало не по себе, она прикрикнула на Варю:

− Чё встала? Иди в душ. Пасёт, как от псины.

Это правда: Варя сильно потела. Тем более, такая дымка с утра, тридцатиградусный парник.

На гандбольном поле вроде бы дышалось полегче – всё-таки сосны.

Теперь с ней Гена, – радовалась Марина. И все девчонки с ней хорошо: Настя, Даша, Поля. Только Варя дуется, завидует из-за Гены. Соня вообще играть отказалась. Елена Валерьевна её еле заставила, ещё стала ругать, что Соня в костюме. Но Соня костюм почему-то снять отказалась наотрез… Но ничего: Марина с Соней и Варей будет помягче. Она это умеет – наладить отношения или подлизаться, как считает бабушка. Бабушка ей так и заявляет: «Ты мастер по подлизываниям».

− Девчонки! Закончили, − сказала Елена Валерьевна. – Невозможное что-то. Такая дымовая завеса. Может, вечером легче дышать станет.

Но вечером дышать стало ещё тяжелее, городишко опустел, во всяком случае, улица, где стояла гостиница: ни одной машины, ни единого человека. Вечернюю тренировку отменили, сразу двинулись на карьер. Люди, много-много людей, на пляже свободных мест, и все жуют мороженое. И в воде толпы людей. Марину это злило. Она хотела искупаться, уплыть далеко-далеко… Но уплывать далеко не разрешается: говорили, что глубина карьера с девятиэтажный дом… В воде, бултыхаясь рядом с Настей, Марина вспомнила, как сегодня после тренировки Настя отстала, пока шли обратно через сосны – она собирала там, в соснах, малину. Ждали всей командой, пеклись в тени от козырька гостиницей, хорошо, что сверху капали редкие капли кондиционера, все старались, чтобы капли попали на них. Настя, наконец, пришла, держа горстку малины в ладони, и у всех на глазах опрокинула её себе в рот. Как же всем хотелось малины! А Настя – раз!− закидывает ягоды себе в пасть перед всеми, не стесняясь… Вот они: богатые, сволочи. Ещё и дразнила специально.

Вечером, в темноте, потопали не в магазин, а к фонтану. Темно, в метре не видно ни зги. Фонтан был шикарный, на площади перед домом культуры. Подсветка, мигающая цветными лампочками, отражалась, преломлялась в струях воды. Люди с грудными детьми на руках счастливо ловили мелкие брызги, некоторые своих грудных опускали прямо в фонтан. Это было здорово, красиво до безумия – и почему Елена Валерьевна не водила их сюда раньше?

− В дымовой завесе надо носить белый, девчата, − сказала Елена Валерьевна. – Всё. Идём обратно, спать. Господи! Где Афонина? Афонину не вижу.

− Они у гостиницы остались,− сказала Соня.

− Заткнись ты! – прошипела раздражённо Варя. – Тебя, дура, не спрашивают. Выкину тебя с балкона, когда придём, − Варя продолжала шипеть, пока они шли к гостинице.