− Беспредел, полный беспредел, − отозвалась бабушка. – Она сияла медным въевшемся за время вынужденной ссылки в Кемеровскую область загаром, новые морщинки, испещрили за аномальное лето её лицо. Бабушка стала похожа на сухофрукт. − Не ходи вообще в милицию, пусть сами к тебе приходят… Не ходи.

Но день не задался с этого самого разговора, с этого письма. Нет! Марина не сомневалась, что это насчёт тёти Инессы, ни в коем случае она не думала о другом, не просчитывала другие варианты. Но так бывает, так случается: чужеродное, постороннее сбивает весь твой утренний настрой, все твои планы. Просто звуком сбивает, словом, темой… Тёти Инессы больше нет… Марина рассеяно слушала уроки. Она вспоминала смог. Сначала просто жару и пустые тротуары и дороги. Вспоминала то, как она чапала из бассейна, а голова, тяжёлые тёмные вьющиеся волосы – её гордость! – высыхали уже на полпути. Высыхали не только на макушке и затылке – к половине пути высыхали волосы у корней, в самой глубине, где череп срастается с позвонком… «Интересно, − размышляла Марина. – А когда тётя Инесса упала дома, когда стала задыхаться, чем она ударилась: затылком или лицом»… Марина не одёргивала себя, она и не о таких вещах размышляла. Много о чём Марина думала, фантазировала: она по-прежнему обожала детективы и ужасы.

Днём бабушка забыла предупредить о дожде. Обыкновенно, когда Марина одевалась в прихожей, чтобы идти на гандбол, бабушка кричала из комнаты, объявляла погоду. А сегодня Марина бабушка в сотый раз припомнила, что Марина надурила их с мамой, скрыла год назад, что пошла на гандбол. И Марина в сотый раз ответила, что гандбол – это… впрочем, неважно, что Марина ответила. Важно, что бабушка не сказала о погоде. И Марина не взяла зонт, хорошо, хотя бы надела ветровку, не толстовку. Или он не предполагался, этот дождь? Нет. Быть такого не может! Бабушка после своего санатория стала какая-то забывчивая. «Не пришла в себя после каникул», − шутила. На самом деле просто постарела, старческий склероз.

Автобусов, как назло, не было. Под козырьком остановки стояла толпа. Марина не хотела толкаться. Да и в толпе её не заметят те, кого в машинах на секцию везут. Если Марина пойдёт пешком, её могут заметить, подкинут до дворца, так случалось часто. Но по закону подлости никто ей не сигналил с дороги. Волосы постепенно мокли. Кончики прилипали к ветровке. Марина вымокла насквозь, пока дошла.

В раздевалке Марина, как могла, вытерла волосы запасными носками. Эх, полотенце бы!

− Как чучело, − сказала Елена Валерьевна, посмотрев на Марину. И почему-то не сделала замечание, насчёт распущенных волос, а произнесла совсем уж оскорбительные слова:− Совсем обурела?

Марина преданно хлопала ресницами:

− Что, Елена Валерьевна?

− На тебя бумага из милиции пришла. – Елена повела Марину к своему маленькому столику, заставила сесть на её стул. – Читай. − Елена Валерьевна положила перед Мариной листок А4 с мелкими-мелкими буквами на обеих страницах. Лицо у тренера было такое же, как когда-то давно, весной, когда Елена Валерьевна опоздала на медосмотр, но тогда у Елены Валерьевны скоропостижно умер папа… Марина читала и не верила. Жутким тяжёлым языком было написано, что «по приезде из лагеря обнаружены на теле Масловой Сони гематомы» и что Соня сказала, что это Любушкина Марина её «била в гостинице, находящейся по адресу…»

Елена Валерьевна потащила Марину по коридорам в какой-то кабинет. Там сидел мужчина в идеальном сером костюме. На столе перед ним лежала папка.

− Выйдите! – приказал он Елене Валерьевне. Елена Валерьевна заискивающе кивала этому Серому.

Серый костюм молча смотрел на Марину. Цвет глаз стальной. Выражение лица железное.

− Так я и думал, – сказал. – Красавица. Садись, садись. Не стой. В ногах правды нет.

Пока Елена Валерьевна её тащила, Марина панически соображала, что делать. По идее, надо молчать. Они вообще не имеют права её так хватать и тащить – они в гимназии на юридическом факультативе разбирали. С другой стороны: если встать в позу не отвечать, молчать, а ещё и Елене Валерьевне пригрозить – она ж бешеные деньги на форму забирает и на костюмы, и на мячики по пятьсот рублей, а поборы тренерам запрещены, – то, может, на время Марину и оставят в покое, но из группы точно отчислят. А Марина не собирается бросать гандбол. Ей плевать, что гандбол – опасная контактная игра. Здесь свой медосмотр, справок из поликлиники по месту жительства не требуют, они тут сами с усами, им главное – сердце и анализ крови, они ж не могут даже предположить, что к ним заявится ребёнок без селезёнки. Ребёнок! Марина 13-летний ребёнок, ей ничего не будет. До 14 лет никакой ответственности нет. Марина хочет здесь тренироваться, в этом зале, с девочками, с Еленой Валерьевной, с Машей, Полей и Дашей. У неё, у Марины, только-только начинает получаться… Мда… Надо отвечать этому козлу старому, как-то прощупать, прозондировать почву. Весь месяц идут в гимназии занятия по корпоративному общению, надо применить.

− Вы не имеете права без родителей меня допрашивать. Я вам ничего не отвечу, − всё-таки в последний момент Марина решила, что молчать самое простое: не надо врать, не надо никого закладывать, ни на кого стрелки переводить.

− А я у тебя ничего и не спросил.. пока. Садись. Всё равно мать твою ждать здесь, да и потерпевших тоже… ждать.

Он представился: майор какой-то-там – Марина не запомнила, ещё сказал: «следователь», потом:

− Видишь – никаких записей. Ничего не записываю. Просто беседа.

−У вас тут всё на диктофон записывается.

− Представь себе – нет. Если я каждую несовершеннолетнюю буду на диктофон записывать… Я хотел с тобой просто поговорить, пока твоя мама не подошла, просто, потому что ты жила в одном номере с Соней.

«Вот хитрый змий, − подумала Марина. – Прикидывается дурачком. Ну и я прикинусь».

− Я ничего такого не знаю. Не буду ничего отвечать. Вы не имеете права, – хорошо, что бабушка сто раз говорила, как надо вести себя «не дай бог что».

− Если разберёмся с тобой сейчас, родители всю правду не узнают, обещаю тебе.

−У меня нет родителей. – Марина и сама не поняла, что она такое ляпнула с перепугу, и вдруг разрыдалась. Она дико испугалась. Даже не этого разговора, а того, что сейчас будет разбирательство. В старой школе тоже случались такие разбирательства, в началке. Марину как-то раз сильно толкнул мальчик, а до этого её обзывал. В кабинете у завуча проходило разбирательство.

− Как это – нет? – Марина видела: следователь изумился.

− Нас папа бросил. Я с мамой живу и с бабушкой. – Марине жутко стало жалко себя. Дневник для папы всё ещё лежал у неё в столе. Папа сказал: пусть лежит у тебя, и не стал читать, сунул ей коробку с мобильником и уехал – только его и видели…

− Ну вот и хорошо. Папа. Бабушка. Вот и родители.

−С мамой и бабушкой. А папа живёт с другой семьёй. Но это он мне денег на лагерь дал.

− Мама Сони написала заявление: ты избивала её дочь.

− Да вы что? – рыдала Марина. − Вы не имеете права без…

−Вот заявление от мамы Сони. – он открыл папку, вынул бумаги. – Вот всё написано здесь. Справки приложены. Это серьёзное дело, нанесение телесных повреждений, угрозы, покушение на убийство. Я имею право допрашивать тебя без…

− Подождите. Выслушайте меня, – этот приём они отрабатывали ещё в прошлом году на риторике. Даже была инсценированная дискуссия. Приём «Выслушайте меня» относился к так называемым «обезоруживающим» ключевым фразам. Оппонент не хочет показать себя базарным человеком и даёт слово второй стороне.

Серый костюм всё перечислял какие-то статьи административного и уголовного кодексов…

− Выслушайте меня!

− Слушаю.

«Ну вот подействовало, со второго раза», − подумала Марина. Вставал следующий вопрос: что дальше? Что говорить после слов «выслушайте меня». А дальше надо давить на жалость. Этому не учили на управлении дискуссиями, но об этом знал каждый человек. Любой нищий давит на жалость. Любой зависимый человек, подчинённый, давит на жалость – чтобы начальник больше денег заплатил, премию выписал – мама Марине об этом сколько раз говорила, ведь она теперь начальница, вместо тёти Инессы. Давя на жалость, можно вызвать ненависть к оппоненту – мама ненавидит таких своих подчинённых. Но Марина решила идти всё-таки по проторенной дорожке жалости – у неё же органа нет, она же почти инвалид. И потом что это такое: «покушение на убийство», совсем он что ли? Она не собиралась Соню убивать.

− Не перебивайте. Выслушайте меня!

− Ну?… Слушаю. Слушаю.

− Не перебивайте. – Марина подняла голову, вперилась своими огромными прекрасными глазами в следователя. − Я…я… я… только не перебивайте, пожалуйста, меня.

− Не перебиваю, − его стальные глаза смеялись в ответ: неужели он её раскусил?

Тянуть время до бесконечности тоже опасно. Если это правда, что сейчас все здесь соберутся, то тянуть нельзя. Но и говорить ничего не хочется. Что она скажет? Да. Соня носила в жару леггинсы по колено, а на первой неделе – да, шорты. Какие синяки? Чтобы скрыть синяки – леггинсы? Бред. Да Марина и не видела синяки. Может, они и были, но Марина не разглядывала Соню. Они и кросс в разных забегах бегали, и разминалась Марина в паре с Варей. А Соня с кем разминалась, Марина не помнит. На тренировках она концентрируется только на гандболе, только на гандболе; до тренировочной игры делает упражнения с Варей Калоевой. И потом – у всех на гандболе синяки – контактная ж игра.

− Вы ничего не понимаете! – что ещё делать, остаётся это любимое бабушкино выражение

− А ты объясни.

− Вечером…

− Ну…