Она не поверила хозяину игротеки, когда он назвал её красавицей. Бабушка твердила, что для старых все молодые – красавицы, чтобы Марина никому из мужчин не верила. Но всё-таки было приятно, что этот «игроман» (он же реально целый день при играх) отметил её, скромно одетую, ненакрашенную. Марина даже волосы не распускала как другие девочки, распущенные волосы мешают, лезут в рот, ими цепляешься за всё.

Их повели по коридору в спортивный корпус. Наконец-то! Бумеранг она так и держала в руке: защита на случай, если Киса полезет обниматься, он это любил, такой у него был прикол. Они вышли балкон. Вдоль стен – обшарпанные стулья. Около перил тоже стоят стулья, на них восседают тётки, мужики стоят у перил, кричат. Под балконом – огромный спортивный зал, разделенный сеткой на два. В одной половине – гимнастки скачут с лентами, в другой – красивые быстрые пацаны бегают от ворот к воротам, закидывают мячики. На стене – огромный, высотой метров в пять, фотоплакат: красавец в полёте, он на корпус выше, размахнулся – кинул мяч. Только-только кинул. Мяч, небольшой, похожий на футбольный, но меньше, начинает свой полёт.

− Ну пас же! Пас! – гаркнул крупный мужик и грязно выругался, обернулся на жабу-экскурсовода, стал оправдываться: − Пять лет вместе играют, а всё сам и сам, пас же надо дать. Обижается, что не полусредний, что край тащит1.

− Сейчас здесь проходит турнир города по гандболу, – скривилась тётя-жаба. − Не будем мешать.

Марина осталась на трибунах с болельщиками. Ей хотелось посмотреть на незнакомую игру, про которую поют «сплины». Да и гимнастки радовали: худенькие, как она, длинноногие, нет у них «форм», как и у неё.

С первого взгляда игра увиделась такой: все бегают от ворот к воротам, мяч перебрасывают, передают. То и дело случаются потасовки: кто-то не даёт сделать пас и хочет мяч отнять, другой же игрок, наоборот, пытается обмануть, пробиться к воротам, не смотря ни на что найти лазейку и забить гол…

− Любушкина! – знакомый наипрепротивнейший баритон, который все учителя находили вполне приятным, а историчка, женщина неопределённого возраста, так та просто таяла. – Пошли: тебя не касается?

Она не обернулась, процедила:

− Иди отсюда, Кисель. Заблудишься.

− Да ну. Они пошли к книжным прилавкам, там какой-то чудак автограф-сессию устроил.

− Не чудак, а писатель.

− Я и говорю – чудак. Кто сейчас не писатель – все писатели. Ты вот прикольные заметки в статусах пишешь, жаль, что редко, я… − Киса не успел договорить, его перебил здоровый мужик:

− Слушайте вы, чудаки на букву «ме», идите отсюда, смотреть мешаете. За третье-четвёртое место парни бьются. Пшли, кому сказал!

Киса уже открыл рот, чтобы ответить что-нибудь пошловато-остроумное, покривляться с клоунскими ужимками, но Марина не стала дожидаться развития конфликта. Всё равно нормально теперь не посмотришь. Грубость мужика будет витать на балконе. Она пошла к выходу, Киса побежал за ней.

− И куда нам?

− Дебил, не пойму?

Она сама не была уверена, куда идти. Первым делом покинуть спортивный корпус, потом спросить можно. Спрашивать она умела: состроить невинное лицо, скромно улыбнуться, заморгать глазами-блюдцами, плюс пара вежливых оборотов «вас не затруднит», «будьте так любезны» – всегда объясняли. Она так сейчас была взбешена: Киса окончательно испортил ей настроение, а теперь ещё раздражённо цыкает в спину. Выйдя из коридора, ни секунды не задумываясь, чисто по наитию, она выбрала верное направление и скоро нашла столы с книгами, прошвырнулась, ища своих − нашла. Одноклассники слушали какого-то мужика в дорогом свитере, улыбались, отвечали. Она тоже стала слушать, но ничего не понимала. Слышала отдельные слова, но смысл фраз не доходил до неё. Киса в унисон мужику стал кому-то трещать, что «Любушкина-то наша – гандболистка».

Глава вторая. Улька

Юлька ползала по руке…

Два года Марина издевалась над Юлькой, мучила её − бессловесная тормознутая тварь пожаловаться не могла, сдачи дать не могла, противным голосом передразнить, как Киса, не могла, гримасничать не умела тоже. Единственное, что она делала – пугалась своей хозяйки, «бежала со всех ног», которых у неё не было… Марина специально сыпала на дно аквариума камешки – улиткам нельзя камешки, им нужна мягкая земля и листики салата. О камешки улитки царапают панцирь, могут и разбить его вдребезги. Но это надо очень уж постараться: острое что-то раскидать на дно аквариума и шмякнуть ульку со всей силы. Не-ет. Марина на такая. Иногда её подмывало шмякнуть, особенно, когда в школе противные одноклассницы не верили её рассказам о папе. Однажды, придя домой сильно не в духе, Марина даже размахнулась, чтобы убить этот вонючий комок слизи, спрятавшийся в домик-панцирь. Но передумала. Именно в эту секунду порыв злости улетучился – Юлька забрала хозяйкину злость и обиду на себя. Взяв в кулак несчастную ульку, Марина почувствовала это сердцем, умом, душой, внутренностями, селезёнкой, которой у неё не было…

Селезёнку удалили в двухлетнем возрасте. Папа купил дачу. В первое же лето Марина упала с крыши подземного гаража. Она до сих пор помнила удар, сотрясение, что-то внутри хлопнуло, лопнуло как воздушный шар. Тогда крыша гаража казалась ей высоким обрывом, а всего два метра высота-то. Неудачно упала Марина, да. Но без селезёнки жить можно – Чехов тринадцать лет подписывал фельетоны «Человек без селезёнки», значит она, Марина, как Чехов. Правда, у него селезёнка была. Марина по совету врачей пила разжижающие кровь препараты и берегла печень – печень взяла на себя функцию селезёнки. Если питаться правильно, Марина ничего не чувствовала, никакого дискомфорта. Марина и на физру ходила.

Юлька – в сжатом кулаке. Злость ушла. Марина вдруг поняла, что Юлька – единственный друг, и перестала её мучить. Не баловала, нет. Улитка и не поняла бы, если бы Марина стала её баловать. Но Юлька, эта безмолвная тварь, почувствовала, что хозяйка теперь дружески настроена, стала ползать по руке, оставляя влажный тёплый след. Юлька впервые тогда ползала по руке Марины, не пряталась в свой пластинчатый домик (раковина нарастает пластинками). Теперь после школы Марина бегом бежала домой, мыла руки, шла к себе в комнату, переодевалась, пила воду и, пока бабушка готовила или разогревала еду, Марина разговаривала с Юлькой. Марина опускала жалюзи, зашторивала окна – улитки не любят свет, им бы всё укрыться, найти укромный угол. Марина доставала Юльку из аквариума, клала себе на руку, садилась, расставляя руки на письменном столе, как первоклашка, выпускала на своё худенькое предплечье Юльку. Улитка сначала не реагировала, потом из-под панциря показывалась рожка, следом вторая, скоро Юлька вытягивала всё своё жирненькое слизистое тельце, худела на глазах, и начиналось путешествие по плечу, предплечью, ладоням. Юлька ползала, а Марина рассказывала:

− Ты не представляешь, Юль, как тебя повезло, что ты улька, улиточка моя, ахатиночка. Лежишь себе в земле, жуёшь свой салат и сухие трупики червячков, и знать не знаешь, что такое эта наша, прости господи, гимназия. А это ад. В особенности наш класс. И тупые, читают только по программе, пишут плохо. Ошибки, правда, не лепят, как в старой школе, но у нас шесть русских в неделю, а не как в нормальных школах – четыре. Короче, тупые челы, несут бред, только и хвалятся, у кого тачка круче. Эх, Юль! Вот бы меня бабушка на «инфинити» из школы забирала! Тогда бы я им всем нос утёрла. Но не судьба, папа бросил, мама бедная, хоть у бабушки пенсия военная. У нас же с тобой, Юлька, бабушка – майор, во как. А Киса этот, ну Киселёв, дебил один, в него все девчонки влюблены, так он, прикинь, Юль, как первого сентября рядом со мной сел – ну, я тебе говорила, ты помнишь? − так уже пять дней согнать его не могу. Ну, он и шоколадки мне приносит из буфета, воду, всё за свои деньги берёт, всё-таки экономия. И перестал на меня нагло смотреть, с обнимашками больше не лезет, просто смотрит, по-дружески. Это позорище, что я с ним до сих пор сижу. Он ещё, Юль, рюкзак мой таскает. Всё, Юль, бабушка с кухни зовёт, ты всё равно не слышишь. Ты − на обед, и я. Марина осторожно опускала руку в аквариум, прислоняла к стеклу – Юлька сползала с руки на стекло, она уже знала, что аудиенция закончилась, сейчас будет еда. Она спускалась по стеклу вниз, к земле. Марина отрывала салат – он рос круглый год тут же в цветочных горшках. Марина сама его сажала специально для Юли: и салат, и кресс-салат, и пекинскую капусту.

Глава третья. На гандболе

Она поехала во Дворец, никому ничего не сказав. Завернула в спортивный корпус. Вошла в фойе. За барьером гардероба, как за прилавком, сидели люди в футболках и спортивных костюмах, они записывали в спортсекции. Ажиотаж наблюдался около треножника с плакатом: гимнастка с лентой летела над землёй, будто она фея рассвета. Тусня из ухоженных, лента вилась спиралями, вычерчивая в облаках сердечко. Везде эти сердечки, Марина ненавидела эти сердечки. Сердце совсем не так выглядит, а вот селезёнка на эти сердечки похожа… Марина прошлась мимо разделительного барьера. У таблички «гандбол» сидела красивая женщина. Идеальный овал лица. Женщина с подиума. Тёмно-каштановые слегка тонированные краской волосы − на прямой пробор, гладко зализаны.

Марина подошла, улыбнулась, поздоровалась.

− Год какой? – рявкнула женщина низким прокуренным голосом.

− Девяносто седьмой.

− Нормально. Говори фамилию.

Марина назвала.

− Шорты, футболка, кроссовки. Первая тренировка в следующий понедельник, – женщина протянула Марине визитку. – Подружки есть?

− Есть, − наврала Марина. Не могла же она сказать, что у неё никогда не было подруг.

− Приводи! Команда − во как! – женщина сделала характерный жест ребром ладони поперёк шеи.

− Я в гимназии учусь. Никто гандболом не увлекается.

− Ну и дураки, − рявкнула женщина. – Всё. Жду. А вы чего? Тоже ко мне? – женщина ослепительно улыбнулась какому-то деду. Дед с обросшей седой шевелюрой, но гладко выбритый, подошёл, когда тренер протянула Марине визитку, встал и стал слушать.