− Каждым вечером я лежала пластом. Я была капитаном в команде, на мне была вся ответственность, я ещё дежурила в буфете, я уставала. Я реально лежала пластом. У меня ни на что больше сил не оставалось. Ещё этот дым… Я задыхалась…

− Значит, заявитель не прав?

Ну вот, − пронеслось у Марины в мозгу, уколом заморозки в десну кольнула совесть. Она решила всплакнуть, тем более, что слёзы были на подходе. Текли потихоньку…

− Так: – не прав?

−Подождите! Не перебивайте! Вы ничего не поняли! Выслушайте меня!

−Ну? Ну же?

Чёрт! Или молчать, ничего не говорить, дождаться маму? Как они хитро подловили её. И ведь не придерёшься – мама уже едет. Зачем Елена Валерьевна её отвела так рано, зачем заранее привела сюда? Ах, ну да: пока шли в этот чёртов кабинет, Елена Валерьевна что-то говорила, что лучше всё объяснить ДО, чтобы потом не было «мучительно больно» – Елена Валерьевна так и сказала.

− Вы ничего не понимаете! – эти слова были безопасны, тем более, что на риторике говорили: все всегда «ходят по кругу». Цицерон тоже «ходил по кругу», несколько раз повторяя одно и то же, через определённый промежуток. − Откуда вы знаете, что это я? У меня был понос! У меня болел живот. В столовой дают всё жареное! Вы ничего не понимаете.

−Конечно, я ничего не понимаю. – Следователь, кажется, тоже стал ходить по кругу. Такие вот круговые бродилки, чёрт возьми. −Поэтому я тут с тобой сейчас и общаюсь.

− Вы не имеете права.

− Насчёт прав. Если мы разберёмся сейчас, без перекрёстного допроса, а просто вот так побеседуем, если мы разберёмся, что там у вас с Соней Масловой произошло, то есть вероятность, что тебя не поставят на учёт в ОДН. Понимаешь ты или нет?

− А что это? – испугалась Марина.

− Отдел по делам несовершеннолетних.

Марине это ровно ни о чём не говорило, она только отметила, что слово «учёт» звучит не айс. Когда Марина отравилась, точнее переела, мама ругалась с папой по телефону. И Марина слышала, как папа прокричал в трубку: ну давай вести учёт того, что ей можно, от чего её не тошнит.

− Выслушайте меня! – Марина полезла в карман костюма за салфеткой, вытерла глаза. −Что вы такое говорите? Вы… вы не имеете права! У меня был понос. У меня не было сил ни на что…

− Ты меня довести хочешь? – на лбу у следователя выступили капельки пота. Странно: Марину бил озноб, а кому-то жарко. − Хорошо. – проговорил следователь чрезмерно спокойным тоном, сигналившем Марине безумными децибелами о том, что она собеседника-допросчика довела. − Значит, ты не причиняла Соне Масловой никакого вреда?

− Вреда? Какого вреда? Мы же одна команда, мы вторыми на турнире стали.

− Понял, − остановил Марину следователь. − Так ты била её или нет?

− Бред. Кто-то на меня гонит, я же капитаном в лагере была, я жребий тянула на турнире, я одна из команды имела право общаться с судьями. Соня завидует и врёт.− Марина вспомнила, наконец, реплики, о которых она думала этой ночью.

−М-м? – Следователь стал копаться в бумагах за столом.

−На ужин был жареный шницель с майонезом. Вы что думаете: у меня были силы заниматься чем-то ещё? Я лежала в лёжку с температурой тридцать девять.

−Ты в какой школе учишься? В крутой какой-нибудь?

− Подождите! – Марина поняла, что завязла окончательно с этими риторическими приёмами, ключевыми словами и обезличенными оборотами, но по инерции повторила:− Вы ничего не понимаете! Выслушайте меня.

−Тебя в твоей школе обучили приёмчикам.

−Вы…вы…

− Мы ходим с тобой по десятому кругу. И мне это надоело. Надоела эта баламуть! Вот заявление от Масловой. – Он протянул знакомую уже бумагу, которую показывала ей и Елена Валерьевна.

−Она гонит. Это клевета. У меня был понос.

− В заявлении указано, что ты её дочь периодически избивала.

− Клевета. Вы ничего не понимаете. – Марина панически соображала, что ещё сказать. И выдала чуть переделанную фразу, которую уже произносила, кажется, вначале разговора: − Мои родители этого так не оставят.

− Мама с бабушкой или папа с новой женой? – он смеялся над ней и даже не пытался это скрыть.

− Вас реально выгонят с работы, – завизжала Марина. Да какое он право имеет говорить так о её папе, о ЕЁ папе!

− Вот справка из травмпункта. Печать. Треугольная, круглая. Здесь зафиксированы следующие травмы. – Следователь стал читать без выражения, тускло. − Ушибленная гематома правого коленного сустава и правого бедра, обширная гематома верхней трети предплечья. А также в заявлении Маслова свидетельствует, что ты неоднократно щипала её, царапала, дёргала за волосы, избивала ногами, душила, угрожала и пыталась выкинуть в окно…

«А ведь он тоже по третьему разу настаивает на избиении», − подумала Марина и стала горячо спорить:

− Вы что? Вы ничего не понимаете! Какие травмы? Какие суставы? Какое окно? Я высоты боюсь! Я к окнам не приближаюсь. У меня был понос. Я инвалид. – Марина выла белугой, рыдала: − У меня органа нет.

− Я ничего не понимаю, – бесцветным не предвещающим ничего хорошего голосом согласился следователь. −Сейчас половина детей − инвалиды. Замолчи! И не надо мне рассказывать, что тебе жить осталось два дня.

− Вы гоните! Вы ничего не понимаете! Я инвалид! У меня органа нет. – Она была довольна собой: тянула-тянула, почти вывела из себя и, наконец огорошила, в самый опасный для себя момент. – Я вам десять справок принесу. И не синяки какие-то, а селезёнки нет!

− Значит, синяки всё-таки были?! – он торжествовал, да ещё как торжествовал! Марина это видела.. Чёрт! Чёрт! Как же она так неосторожно. Ведь, в начале разговора она, сказала, что синяки не видела. Надо говорить только о себе, давить на жалось, ни в чём не признаваться, а она проговорилась, сказала о чужих синяках.

− Выслушайте меня, не перебивайте меня, − передразнил вдруг следователь, наморщил лоб. − Вырвалась на свободу из своей неполной семейки и в разнос пошла. Девчонки к тебе же тянутся, ты же капитан. А справку неси, хотя в этом деле отсутствие органа тебе вряд ли поможет. – Серый костюм посмотрел на часы. – Ну всё. Сейчас начнётся.

Марина высморкалась. Ну хоть так… Можно было сказать, что синяки − это всё Варя, но как-то… в общем, не стала Марина на Варю ничего валить. Она же не стукачка, как эта Соня.

Она аккуратно с любовью потрогала свои всё ещё влажные волосы, тряхнула ими, попыталась пальцами расчесать слипшиеся волны-«сосульки».

− Что? Под дождём вымокла?

− А как вы думаете? Не в унитазе же бошку полоскала, − Марина сама испугалась выпрыгнувшему, выскользнувшему из неё хамству.

− А что? И такие вещи с Соней проделывала? – следак реально не обиделся, не среагировал. И Марина вдруг действительно припомнила, как в старой школе портфель одной девочки, толстой, пыхтящей, тихой, другие девчонки засунули в унитаз…

− Нет, нет!

− Что «нет-нет»? «Нет, не полоскала» или «нет, полоскала»?

− Да на улице вымокла. Зонт дома оставила. После школы сразу на тренировку бегу, боюсь опоздать, − затараторила Марина и вдруг со злостью, с ненавистью посмотрела в эти спокойные серые чуть насмешливые глаза и сказала: − Меня ж не возят на тачке, как некоторых. Мы бедные, мы нищета. У меня даже интернета нет и мобильника.

Глаза оперативника всё так же светились недобрым огоньком: мол, знаем, вас прибедняющихся, когда выгодно, все прибедняются.

Марина это поняла, совсем скуксилась. Боевой настрой улетучился, запал иссяк будто и не было его. На неё напало какое-то безразличие. Она сидела на стуле, рядом у стены стояли ещё стулья. По стенам были развешаны вымпелы, это был кабинет директора спортшколы. Марина как-то отрешённо, со стороны смотрела как входят Варя и Елена Валерьевна, как испуганно, втянув голову в плечи, как будто собралась залезть в привычный домик, вошла Соня и как, позже всех, опустив глаза, вошла Сонина мама, в немодной куртке, в отстойных джинсах. Марина запомнила мамины слова на разбирательстве: «Подумаешь: маленький синячок». Все спорили, все что-то говорили, следователь писал. Очень долго говорила Варя. Испуганно, с жалобным и виноватым таким видом: я же правду говорю. И она её, Марину, валила по полной. Но и Марина тогда в ответ стала рассказывать, как именно Варя мазала Соню. Варя расплакалась, начала рассказывать, что это всё Настя и Марина, что она не помнит кто, что они сдружились под конец «смены», а её бросили, и она с Соней стала дружить, а измазать Соню «девчата заставили», она-то не хотела.

− Ага, − сказала Марина. – Особенно, когда из лифта её вытолкнула.

Варя покраснела и замолчала.

− С Насти желательно показания, − сказал следователь.

− Ой, не надо, − попросила Елена Валерьевна. − Достаточно Вари. Не надо Настю впутывать. Она в другой комнате жила, просто в последние дни к девчонкам заходить стала. И так столько времени. У меня сейчас старшие девочки. Первенство Москвы в ноябре открывается, нам готовиться надо. Проиграем финал, финансирование срежут, я категории лишусь.

− Спасибо вам, − стал зачем-то благодарить следователя директор спортшколы, − спасибо, что не пришлось в отделение ехать как порядком заведено.

− Уж пошёл вам на встречу. Всё-таки гандбольных спортшкол в городе мало.

− Одна. Да и ту закрыть грозятся, − грустно усмехнулся директор спортшколы и с ненавистью уничтожающе посмотрел на Марину. Марина почувствовала себя под этим взглядом червяком. Не хватало только заклинания и взмаха волшебной палочки…

Глава девятнадцатая. Юлька. Потом папа