Ничего такого за Марком замечено не было.

– Если это умный мужчина, он, напротив, оставляет тот же. Он…

– О'кей. Есть два флакона: один – у жены, другой – у любовницы. Принимая в расчет существование умных мужчин, что касается их «черенка».

Употребление этого слова, вполне литературного, хотя и вышедшего из употребления, меня удивило. Я засмеялась, не в силах удержаться. Стефани рассердилась:

– Ты считаешь это смешным – «черенок»?

– «Черенок» завял, грустно повис – понимаешь, на какие мысли это наводит?

Шум голосов на террасе бистро стихает. На нас бросают косые взгляды, что не мешает Стефани продолжить:

– Да, из области Жильбера и Жоржа! Непрекращающийся онанизм. В любом случае это лучше, чем «член»… Одиннадцать тысяч членов, многочлены… что– то из алгебры, как ты считаешь?

– Ты любишь Аполлинера?

– Я читала его в подростковом возрасте. Это открыло мне горизонты, если можно так выразиться.

Лучше бы на этом остановиться. Мне трудно перестать смеяться, а нашим соседям трудно продолжать еду.

– Ладно. Положим, так: улика номер один. Два флакона туалетной воды. Идет?

– Да. Название?

– На мой взгляд, вполне подойдет «Ароматы святости». Что скажешь?

Это и в самом деле забавно. Лицо Стефани расплывается в улыбке. Красивая, чертовка.

– Гениально. Что это будут за запахи?

– Пока не знаю.

– Ты можешь просто спереть флакон у мужа!

Конечно. Она действительно ни при чем. Продолжает сыпать остроумными шутками с абсолютно невинным видом. Или же передо мной непревзойденная актриса. Садистка. Но в юморе ей не откажешь.

– Улика номер два. Как тебе распечатка всех звонков с мобильного? Постоянно повторяющийся номер?

Как я сама об этом не догадалась? Марк вечно приклеен к своему телефону. Несется к нему каждый раз, чтобы я не успела ответить.

– Нет. Не распечатка. Сам мобильный с одним и тем же номером, появляющимся в ответ на запросы «входящие звонки» и «набранные номера».

– М– м… Недостаточно наглядно. Нужно и то и другое. Нет. Пожалуй, изменим размеры распечатки, сделаем ее размером с газетный лист. А на ней – черными жирными цифрами один и тот же номер. Как назовем?

– Без названия. Это настолько показательно само по себе, что тут нечего добавить.

– Согласна. Но остальным уликам все– таки дадим названия?

Под третьим номером мы объединяем чек и распечатку остатка на счете по кредитной карточке со следующим комментарием: «Пойман с поличным». Под четвертым – помещаем деловой ежедневник, испещренный помарками: «Состыковки и несостыковки». Пятый номер – волос на бумажном платочке. Я предложила: «Белобрысая шлюха», но Стефани начала энергично качать своей золотистой шапкой. Логично. Она предлагает: «Мужчины предпочитают блондинок», чего другого можно было ожидать? Наконец останавливаемся на кратком варианте: «Белобрысая».

– Знаешь что, Клео? Надо его сфотографировать.

– Волос?

– Да. Яркие цвета. Насыщенные. Или затемнить и сделать в серебристом цвете. А потом увеличить, как будто на него смотрят в микроскоп. Чтобы показать… обнаженную интимность, понимаешь?

Да, я понимаю! Можно даже квалифицировать это как нарушение неприкосновенности, вот! Волос посторонней женщины у меня в ванной! Меня начинает немного подташнивать – как всегда, когда я вспоминаю о недавнем инциденте, все еще свежем в моей памяти. Но если я и решила извлечь из него наибольшую пользу, то тело мое каждый раз напоминает, что его это ранило. Растяжение, разрыв сердечной мышцы. Если вред и не смертельный, то он все же затронул жизненно важный орган.

– А что ты думаешь о кровоточащем сердце?

– Будет вонять!

– На фото! Сердце женщины, которой нанесли рану.

У нее это вызывает отвращение. Она отодвигается и вытирает рот.

– Ужасно, ужасно, ужасно. Бр– р– р…

– Вот именно, бр– р– р. История довольно мерзкая, так что не стоит действовать напрямик. Женщине больно, она страдает, плачет кровавыми слезами. Нужно показать и это тоже, черт возьми!

Восстанавливаю дыхание. Вдруг обнаруживаю, что встала и хожу вокруг стола. Едва слышу слова Стефани:

– Это со всеми происходит.

В оцепенении сажусь на место.

– Что ты сказала?

Та спокойно смотрит на меня.

– Говорю, что это со всеми случается. У меня самой связь с женатым мужчиной.

– Я знаю его уже два года. Самое ужасное, что я могла тысячу раз встретить его раньше, и тогда… может, все было бы иначе, а теперь… – Вздыхает, качает головой, продолжает: – Нет истории глупее: я знакомлюсь с ним, практически сразу влюбляюсь, мы начинаем встречаться, и однажды в разговоре он упоминает, что женат. Я даже не осмелилась спросить, есть ли у него дети. Предпочитаю не знать. Нет, это неправда. Мой первый же вопрос был об этом, и…

Продолжай. Только не перебивать.

– …у него их не оказалось. – В задумчивости она рассматривает маленькую кучку хлебных шариков, которую складывает с мышиной тщательностью. – Приходится довольствоваться остатками с барского стола: ни тебе Рождества, ни Нового года. Один раз отмечали мой день рождения, но его – никогда. Нужно скрываться, выбирать рестораны, где он не показывается с женой, друзей приглашать нельзя – слишком рискованно… Подарки, которые я ему дарю, запрятаны в глубь шкафов, чтобы не привлекать внимание. Я однажды подарила ему запонки, так он не может их надевать. И потом… Я все время жду, когда он позвонит, освободится… Я – тень женщины, обретающая тело лишь во время наших свиданий.

Эта «тень» мне хорошо знакома. Неумолимая, она кружит над моей семьей с неких пор, и началось все это намного раньше, чем я предполагала. Улыбка Стефани отдается резью у меня в животе. Сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не завыть от боли. Любая другая, наверное, пожалела бы ее.

– Поэтому я с головой ухожу в работу.

Вот и разгадка, исходящая от самой соперницы. Ослепленная собственными чувствами, я и не предполагала, что другая тоже могла страдать. Но тогда какой ей смысл продолжать? Мобилизовав все равнодушие, на которое я только способна, я спрашиваю:

– Но в таком случае почему ты не бросишь его?

Глаза грустной рыбы становятся стеклянными, почти белыми. С непроницаемым лицом Стефани пускает колечки дыма.

– Потому что я люблю его! Вот так, глупо и безнадежно.

– Но ты ведь понимаешь, что ваша связь без будущего?

Отчеканиваю слова, чтобы они прочно вошли в сознание. А возможно, и в мое собственное.

– Предпочитаю поддерживать такие отношения с мужчиной, которого действительно люблю, чем проводить время с кем– то, кто будет мне почти безразличен. Он, и никто другой, впрочем, это невозможно объяснить. Любовь иррациональна по своей сути.

Моя ситуация тоже. Я размечталась. Сижу за столиком кафе в центре Парижа напротив любовницы моего мужа, которая об этом не догадывается и жалуется на то, что она с ним редко видится.

– А его жена? Ты о ней когда– нибудь думала?

– Постоянно. Иногда я говорю себе, что лучше бы ей вообще не появляться на свет, иногда – что мое поведение действительно отвратительно. Я знаю, я прекрасно понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Не в состоянии я жить без этого мужчины!

Невероятно! Стефани – просто нечто: любит до такой степени, что согласна скорее делить его с другой, чем потерять. Я становлюсь свидетелем проявления огромной, непостижимой любви. Более сильной, чем моя?

– И потом, в любом случае она не в курсе…

– Ну, кто знает?! – Я чуть не дала промашку. Скрываю свою неловкость за отменным кашлянием и кое– как прихожу в себя. – Почему ты так уверена?

– Он мне это сказал.

– Тогда понятно.

Она берется за свои бумаги и вздыхает:

– Интересно, зачем я тебе все это рассказываю?

Просто я подвела тебя к этому. Покровительствующим жестом кладу свою руку на ее запястье:

– Ведь ты почти стала моей подругой. Как его зовут?

Она сейчас скажет. Заявит, что его зовут Марк, и как мне реагировать? Ударить, надеть ей на голову ведерко для льда, обозвать ее, встать и выйти? Или все вместе? Мне этого вовсе не хочется. Не хочу новой боли, не хочу скандала. Не хочу прибегать к театральным выпадам, хочу сохранить лицо. Лучше бы она не раскрывала рта.

– Его зовут…

Мое сердце бьется, как в тот роковой день, когда я обо всем узнала.

– Солнышко… или Лапонька – в разные дни по– разному.

– Нет, имя!

С грустью:

– Его имя, дорогая? Оно не для меня, а для его близких. Я никогда не называю, не имею права называть его по имени.


По разные стороны стола вижу улыбки. Что касается меня, то я испытываю облегчение, ведь она не произнесла его имени, и, таким образом, в гареме Марка ее место явно после меня. Лицо Стефани выражает грусть и слабость. И смирение.

– Так что мы поместим под номером шесть?

Неожиданно она сменила тему. Разговор окончен.

– Два сердца – яркие, с разрывами. На заднем фоне два лица. Расплывчатые. Черно– белая фотография.

– Название?

– «Проецированные тени».

Находясь в мечтательном состоянии, она соглашается. Когда мы расходимся, пообещав снова встретиться, мне в голову приходит строчка: «Иди, я вовсе не ненавижу тебя…»[28]

По дороге домой я мысленно перебираю все возможные места, где могут лежать преступные запонки. Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и, даже не положив сумочки, захожу в нашу комнату. Долго искать мне не приходится: чуть прикрытые носками мужа, лежат себе две маленькие серебряные лягушки с застежкой в виде сердечка. Озадаченная, после нескольких минут раздумий я решаюсь выкинуть их в мусорную корзину, со злорадством представляя, как Марк однажды утром спросит меня: «Детка, ты, случайно, не видела мои запонки?» Поздно. Дело сделано.

* * *

Но несмотря на признание Стефани, ее искреннюю любовь к моему мужу, сумочку и маленьких лягушат, я не могу ее ненавидеть. Больше того, я начинаю ее ценить. Мы видимся каждый день, иногда по нескольку раз. Подолгу работаем, а потом обедаем вместе. Иногда завтракаем. Чаевничаем, забегаем попить кофейку, едим миндальное печенье или круассаны. Однажды вечером, когда Марка не было дома, мы ужинали у нас. Подготовка выставки продвигается. Каждая «улика», будь то коллаж, композиция или инсталляция, фотографируется, увеличивается и распечатывается в формате метр на метр, в серебристом цвете. Реальность и ее тень. Ложная правда и правдивая иллюзия. Я добавила к своему списку еще мусорную корзину, которую я назвала «Лягушки». Все это уже оформляется в нечто осязаемое. Нечто интересное.