После кофе, круассанов и анисового ликера с орешками заказываем салаты и полбутылочки розэ. Ральф – это его имя, – смеясь, наполняет мой бокал.

– Much a do about nothing![11]

– Вы считаете?

Почувствовав нотку раздражения в моем голосе, он кладет руку мне на предплечье. Тысячи мелких морщинок прорезывают его лицо, когда он улыбается.

– УЕSS! Прежде всего, у вас нет никаких доказательств.

– А чек?

– Но это не значит, что он ее… ну, уоu know…[12]

Я прекрасно понимаю!

– Let me tell you something,[13] Клео. Я бы запросто мог преподнести подарок женщине, с которой работаю. За оказанную услугу…

– Что вы имеете в виду?

– Девушке, которая предложила мне петь в «Дон Жуане», например. Или даже моей преподавательнице по вокалу.

– Но вы сказали бы об этом! Не стали бы скрывать!

– Он и не скрывал. Хотя ваш муж должен был предвидеть, что вы заметите. – Прогоняет воробья, севшего на стол. – Но… сказать… это другое. Все мужчины знают, как женщины реагируют на подобные вещи. So…[14]

О'кей. Один ноль в его пользу. Как бы я отреагировала, заявись однажды вечером Марк и скажи с невинным видом: «Дорогая, я обедал с такой– то в «Пон де ля Тур» и подарил ей такую же сумочку, как у тебя. Она была в восторге!»? Представляю, в каком восторге была бы я. Мы, наверное, обошлись бы парочкой разбитых тарелок. В конце концов, сервиз, подаренный нам на свадьбу, остался цел только благодаря молчанию Марка.

– And also…[15] Даже если бы это оказалось правдой, если он все же переспал с ней…

Я поперхнулась салатным листом. Кашляю, делаю глоток воды, вытираю губы… и глаза.

– Она оказала вам услугу!

Это уже слишком. Насупившись, стучу вилкой по столу. Хочется уйти, но он так мил. И потом, он разбудил во мне любопытство. Интересно, что он скажет дальше. «Оказала услугу», никак не меньше!

– Именно. Муж вернулся домой довольный, и хорошем настроении. Неудовлетворенный, он был бы а grinch…[16] ворчливым, противным. Отыгрывался бы на вас.

– Верно! С брюзжащим мужиком в доме ох как несладко приходится! Шел бы он ко всем чертям, лишь бы потом был в хорошем настроении!

– Ваша взяла, Клео. You had the last laugh[17]

Итак, за мной осталось последнее слово. Но какой ценой? Довольный своей остротой, Ральф подмигивает мне. Решительно, мужчины устроены по другому.

– Now,[18] Клео… Вы продадите мне Бехлера?

– О чем вы?

– Ваших ангелочков.

Пытаюсь сообразить. «Во– первых, я привязалась к этой картине. Сейчас я не в том настроении, чтобы ее лишиться. В наше время ангелы на улице не валяются. И потом… Если я сейчас ему продам, он больше не придет в галерею».

– Нет, Ральф. Я оставляю картину у себя. Не хочу продавать ангелочков, так и знайте.

– Даже мне?

– Даже вам.

Задумался. Пожимает плечами. Смотрит на часы…

– Too bad… O! Shit![19] Я опаздываю на репетицию.

Встает, кидает на стол несколько купюр, быстро целует меня в щеку.

– So long,[20] Клео!

Прощальный жест рукой, и он исчезает за деревьями. Еще один, оставляющий пустоту там, где ступает его нога! Я допиваю и заказываю еще один бокал охлажденного розэ. Пропустила «сезонную распродажу». Это стоит обмыть!

Марк с недавнего времени стал возвращаться поздно. В ответ на мои упреки он долго смотрит на меня с безнадежным видом. А потом, ничего не говоря, усаживается за компьютер.

– Ужин готов!

– Что– то нет настроения. Видишь, я занят!

Подкравшись к нему сзади, убеждаюсь, что он тайком закрывает окошко бриджа «Гото».

– Все готово. Можешь ты сделать усилие и сесть за стол?

Нехотя встает.

– Что на ужин?

– Спагетти вонголе…

– Опять? Но мы уже ели спагетти на прошлой неделе!

– Да. Но это были спагетти болонез… – Пытаюсь улыбнуться. – Хочешь бокал вина?

Кривит рот и с вызовом бросает мне:

– Нет, спасибо. Я не употребляю алкоголь.

И специально делает такое ударение на слове «алкоголь», что у меня складывается четкое впечатление, что он считает меня выпивохой.

– Ну так что с оперой? Ты решила пойти или нет?

В этот вечер, кажется, он меня выведет из себя!

– Нет.

– Что значит «нет»?

– Нет. Ноу. Не пойду. Мне кажется, неуместно было даже думать об этом.

Подношу бокал к губам, проливаю несколько капель. Вынуждена придерживать руку, чтобы она не дрожала. Марк вытирает губы и аккуратно складывает салфетку. Молча смотрит мне в глаза.

– Не знаю, что с тобой, Клеопатра, но ты и правда сама не своя. Или я чего– то не замечал раньше, или я не понимаю… Мне не нравится то, что я вижу.

Тем временем у меня снова ком подступает к горлу. Марк встает из– за стола.

– А по поводу «Дон Жуана»… – Он тщательно проговаривает каждую букву. – По поводу «Дон Жуана»… Не утруждай себя. Я легко найду того, кому это доставит удовольствие!

После этих слов отправляется спать. Немного подождав, пока он заснет, я иду следом.

– Здравствуй, девочка моя!

Майя.

– Я на машине, у галереи… Ты сегодня работаешь?

Который час? Лежа, поворачиваюсь к тумбочке Марка, где стоит будильник. Полдень! Нехотя скатываюсь на пол: пора вставать…

– Клео, где ты там?!

Майя громко отчитывает меня. Держу телефон на расстоянии, ожидая, когда она закончит, и отвечаю:

– Сейчас приду…

– Что ты копаешься, птенчик мой? Разве у тебя отпуск?

– Вроде нет.

На кухонном столе обнаруживаю туманную записку Марка: «Приду поздно. К ужину не жди. Кстати, макароны мне осточертели». А было время, когда он добавлял «целую», или «сердечко», или же «я тебя люблю».

– Ну, пошевеливайся! Не уеду, пока не увижу, как ты открываешь лавочку.

Прямо на белье, в котором я спала, напяливаю вчерашние брюки и рубашку, и вот я уже в дороге: спешу в галерею. Набираю номер мобильника Майи:

– Через пять минут буду. Встретимся в кафе?

– Даже не думай! Открываешь и начинаешь вкалывать! Только что один тип пытался разглядеть картины через стекло. Это же несерьезно!

Я вижу Майю в конце улицы, она ходит взад и вперед. На ней длинное оранжевое платье.

– Вместо того чтобы болтать, повернись и посмотри вперед – я здесь!

Еще не увидев меня, убирает мобильник. Насупилась.

– Могла бы помыть голову!

Беру прядь волос, подношу к носу: действительно…

– Ты совсем распустилась, Клео!

– А ты похожа на тибетского монаха.

Она опешила. С открытым ртом смотрит на меня, не понимая.

– На монаха?

– Да. Такие лысые, жужжащие как шмели. У них еще оранжевые одежды.

– Я не лысая. И не жужжу. И у меня не… А! Точно, у меня оранжевое платье. Однако на этом сходство заканчивается.

Одну за одной включаю лампы над картинами, извлекая из тени цветы, мороженое и ангелов. Рассеянно прохожу мимо. В это утро картины не разговаривают со мной, лишь большая роза, кажется, пустила шипы в мое сердце.

– Ну вот, готово! – Широким жестом, с гордостью показываю на холсты. – Все проснулись. Пойдем возьмем по аперитивчику?

– С ума сошла? Знаешь, который час? Готова поспорить, что ты ничего сегодня не ела.

Зажигаю сигарету, наслаждаюсь большой затяжкой, прежде чем выпустить дым. У меня начинается приступ кашля, когда я нагибаюсь, чтобы схватить стаканы и бутылку виски. Майя заставляет меня сесть. Хочет, чтобы я выпила воды, но у меня горит горло, и тут поможет лишь алкоголь. Заметив, что я собираюсь сделать глоток, она подбегает и пытается вырвать у меня из рук стакан.

– Да перестань ты пить, черт возьми! От тебя несет алкоголем, ты вся грязная, а волосы… о них и говорить нечего! Не лучше ли тебе взяться за ум? Ты похожа на урну, полную мусора!

Открывает пудреницу перед моим носом и заставляет меня туда посмотреть.

Зеленоватый цвет лица. Под глазами мешки и красноватые синяки, ресницы склеены белым налетом, – возможно, это соль от высохших слез. Волосы по обе стороны лица как уши мокрого сеттера. Я ужасна! Могу представить, какой мерзкий запах я источаю! Майя ошиблась. Я не урна с мусором. Я канализация.

Хочу заплакать, но глаза остаются сухими. Хочется закричать… но, оказывается, я потеряла голос. Надо вернуться домой. Скрыться от света. Спрятаться.

Марк вечером опять уходит. Вернисаж или выпуск книги – я забыла. Он больше не берет меня с собой, поскольку у меня непрезентабельный вид. И еще потому, что я пью. Следовательно, говорю глупости. Не могу контролировать свою речь. Я абсолютно не забочусь о своем внешнем виде. Я опустившийся человек. Курю. От меня воняет. Он больше не любит меня. Майя без конца ругает. Они правы. Я догадываюсь… знаю: мне нужно что– то делать, но я так устала…

Должно быть, я заснула. Слышу, как закрывается входная дверь. Съеживаюсь в кровати, прячу ноги под одеяло: пусть не видит, что я в обуви. Когда он входит в комнату, у меня такое чувство, словно я опять стала маленькой девочкой, которую застали перед банкой варенья, с вымазанными пальцами. Удар в самое сердце, я вздрагиваю, когда он включает свет и видит меня, растянувшейся на кровати и одетой с ног до головы. На ночном столике пустая бутылка. В его светло– карих глазах читаю презрение. И отвращение.

– Видела бы ты себя!

Зачем видеть, я чувствую. И мне плевать. Зевая, протягиваю руку к выключателю, чтобы вернуть ночную тьму. Марк берет меня за пальцы:

– Жаль, что ты сейчас не можешь на себя полюбоваться! Думаешь, мне приятно возвращаться домой и видеть такую…

Он очень раздражен. Я продолжаю:

– …дрянь.

– Что?

– Я сказала «дрянь». Ты ведь считаешь меня дрянью и ведешь себя со мной как с дрянью…

Его голос становится намного громче.

– Я никогда…

– Как же! Ты всегда считал меня низшим существом. Всегда воспринимал галерею как развлечение дамы, предпочитающей валять дурака, а не работать по– настоящему. Ты… никогда не уважал ни меня, ни то, чем я занимаюсь. Это круто – жениться на девчонке, продающей картины за пятьдесят тысяч долларов! Единственная причина, по которой ты мной заинтересовался. Но едва кто– то начинал меня слишком расхваливать, ты сразу спешил сообщить, что не вращайся мой отец в этой среде, мне бы никогда не удалось заполучить художников, выставляющихся в моей галерее!