— Наверное, она вернулась в замок, — успокоил Эмори, подходя к ней. — Мой конь тоже ускакал. Тем скорее здесь появятся мои люди.

Он замолчал, прислушиваясь. В тишине леса до них ясно донесся приближающийся топот копыт. Эмори напрягся и заслонил собой Эмму.

Но как только первые всадники показались на поляне, он успокоился и, вкладывая меч в ножны, пошел им навстречу. Прибывшие на подмогу сдержали коней и спешились.

Эмма шагнула было за мужем, но споткнулась обо что-то в траве. Посмотрев вниз, она увидела, что это ее корзинка с травами, и нагнулась ее поднять. Непонимающим взглядом она уставилась на капли крови, испещрившей верхние листья, и почувствовала слабость. До сих пор Эмме никогда не доводилось наблюдать бой в непосредственной близости. Да, конечно, она часто видела, как муштруют солдат, их потешные бои во внутреннем дворе замка, несколько раз она стреляла из лука и, чтобы спасти жизнь близких, отнимала ее у чужих. Но выпустить издали стрелу было совсем не то, что довелось ей испытать сегодня. Она стояла, глядя на дерущихся, а где-то совсем рядом ходила смерть. Она чувствовала ее запах, ощущала ее вкус на губах. В ушах все еще стоял лязг мечей, страшный хруст разрубаемой человеческой плоти. Прикрыв глаза, Эмма старалась побороть подступившую к горлу тошноту.

Нет, не скоро забудет она этот день!

Эмори быстро объяснил своим людям, что произошло, и распорядился подать ему коня. Вскочив на него, он шагом подъехал к Эмме, посадил ее перед собой и направился домой. По дороге он то и дело озабоченно поглядывал на притихшую жену. Ее молчание тревожило его. Даже сообщение, что кобыла ее ранена, но не сильно, не вызвало заметного отклика у Эммы. Эмори разволновался еще больше. Это было совсем не похоже на его жену, которая переживала по каждому поводу.

Несомненно, ее состояние явилось следствием пережитого потрясения. Но Эмори надеялся, что Эмма отдохнет и станет прежней. Другого способа он не знал и, как муж, должен был позаботиться, чтобы обеспечить ей полный покой. К моменту их въезда во внутренний двор замка он твердо решил, что лично проследит за этим.

Отогнав взмахом руки сбежавшихся слуг и солдат, он спешился и, бережно сняв Эмму с коня, понес ее наверх, в спальню. Там он поставил ее на пол, взял из рук корзинку с травами и осторожно стал снимать с жены одежду.

Эмма стояла не шевелясь, с отрешенным видом, раздев ее донага, Эмори повернулся к постели, чтобы откинуть покрывало и уложить жену в кровать, но Эмма внезапно бросилась к нему на грудь и отчаянно зарыдала. На мгновение Эмори замер, потрясенно глядя на рыдающую женщину, но тут же пришел в себя и неловко погладил ее по спине.

Так прошло несколько минут, показавшихся Эмори часами. Он дал ей выплакаться, а сам ломал голову: чем же ее успокоить? Дальнейшее поведение Эммы удивило его еще больше. Продолжая рыдать, она принялась торопливо стаскивать с него одежду. Он не стал мешать ей, желая узнать, чем все это кончится.

Несмотря на то что слезы застилали ей глаза, Эмма действовала достаточно проворно, и вскоре Эмори стоял перед ней почти совсем обнаженный, со штанами, спущенными ниже колен, гордо являя ее взору свою вздыбившуюся мужскую плоть. Нежное тело жены, трущееся об него, льнущее и обвивающее в стремлении побыстрее раздеть, привело его в возбуждение, невзирая на грустные обстоятельства.

Эмори открыл было рот, чтобы поинтересоваться ее дальнейшими намерениями, но Эмма ласково подтолкнула его к кровати. Так как ноги его были спутаны узкими штанами, этого легкого движения хватило, чтобы он распростерся навзничь на постели. Его малышка жена, не тратя времени даром, мгновенно взобралась на него и без промедления и подготовки опустилась на его устремленное ввысь копье.

Сначала Эмори просто лежал, широко открыв глаза, ошарашенный происходящим. Конечно, жена его не страдала излишней робостью в постели, но так далеко еще ни разу не заходила. Тем более это было странно, что лицо ее не выражало ни желания, ни радости, а лишь угрюмую решимость. Она продолжала рыдать и качаться на нем. Нахмурясь, он ухватил ее за бедра, задержал эту скачку и, дождавшись, когда она откроет глаза, спросил:

— Что с тобой? Что ты делаешь?

Эмма непонимающе заморгала. От удивления поток неудержимых слез прекратился. Ей казалось очевидным, что она делает.

— Совокупляюсь с тобой.

Она возобновила свои движения, но Эмори крепче сжал руки, нетерпеливо качая головой.

— Это я вижу. Но почему?

Эмма растерялась. Она не могла объяснить почему. Просто вдруг испытала неодолимую потребность соединиться со своим супругом. Ей отчаянно захотелось ощутить его в себе, прильнуть кожей к его коже. Хотелось вновь испытать тихую радость, следующую за соитием, когда он ласково обнимает ее и шепчет на ухо нежные слова. Она хотела почувствовать в себе биение жизни. Наверное, это было как-то связано с тем, что она увидела смерть так близко. Хотя какая здесь связь? Это было нелепо, бессмысленно, необъяснимо для нее самой, не говоря уже о муже… Она напряженно искала разумное объяснение происходящему, но сумела лишь выговорить:

— Нам нужен наследник.

— Наследник?

— Да!

— Сию минуту? — Вид у него был потрясенный.

— Да, сию минуту. Прежде чем ты погибнешь и оставишь меня одну.

Внезапно вспыхнувший в ней гнев поразил саму Эмму. Она же не винила его за столкновение с разбойниками, особенно последнее. Все произошло не по его воле. И все же она продолжала упрекать его:

— Клянусь, милорд, я никогда не встречала человека, который то и дело попадает в опасные переделки! Если я тотчас же не вберу в себя ваше семя и не зачну ребенка, вы наверняка ухитритесь подставить себя под меч или стрелу, и я опять останусь ни с чем! Вернее, я окажусь в цепких лапах Бертрана!

Эмори недоверчиво уставился на нее. Целое море чувств и мыслей затопило его сознание. Наконец среди них возобладал гнев. Приподнявшись на постели, он опрокинул ее на спину и навис над ней, вонзаясь все глубже и яростнее, приговаривая при этом:

— Что ж, жена, видит Бог, никогда не было у меня столько хлопот и неприятностей, пока я на тебе не женился! Поистине я начинаю думать, что ты проклята!

— Проклята? — ахнула Эмма.

— Да-да, проклята! Одного мужа ты уже в гроб вогнала, и если дело дальше пойдет как сейчас, не сомневаюсь, что и меня туда отправишь!

Когда она потрясенно открыла рот, чтобы возразить, Эмори накрыл его своим. Поцелуй его был грубым и требовательным, в нем не было нежности. Эмма ответила тем же, нетерпеливо кусая его губы, вскидывая бедра навстречу его безжалостным вонзающимся ударам.

Такое яростное совокупление не могло длиться долго. Несколько мгновений — и Эмори, напрягшись, излился и с проклятиями повалился на нее. Почти сразу после этого он заставил себя подняться с постели.

Эмма с досадой смотрела, как он молча оделся и, не глядя на нее, направился к двери. На пороге Эмори оглянулся и мрачно произнес:

— Будем надеяться, что на этот раз мое семя взойдет. И запомни, жена: я не желаю быть племенным жеребцом. Даже по приказу короля.

Глава 10

— Наемники? — удивился Блейк. — Кто, черт побери, станет насылать на тебя наемников?

Эмори пожал плечами, сердито хмурясь:

— Да кто угодно.

— Верно. Врагов у тебя хватает.

— Такое уж у нас ремесло. Наше прежнее ремесло, — поправился он.

Быть наемным воином означало вечно с кем-то биться. За долгие годы Эмори приобрел множество врагов, и любой из них мог пожелать его смерти.

— Счастье еще, что леди Эмма осталась невредимой.

— Да, повезло, — буркнул Эмори, оглядываясь на замок, где жена его наверняка опять кипятила какое-то свое очередное снадобье.

— Я велю Маленькому Джорджу усилить охрану, — проговорил Эмори. — И скажу, чтобы Эмма не смела покидать замок без сопровождения по крайней мере десяти солдат.

— А как насчет тебя?

— Со мной или без меня, не меньше десяти!

— Нет, я имел в виду, что тебе также надо брать с собой охрану.

Эмори задумался, поморщился и, вздохнув, кивнул:

— Согласен.

Блейк помолчал. Он ждал возражений и не дождался. Этот факт заинтересовал его, как и то, что, проводив Эмму наверх, Эмори вернулся в мрачном настроении. Блейк умирал от желания спросить, что вызвало такую перемену, и только раскрыл рот, как Эмори сам заговорил об этом.

— Она считает меня племенным жеребцом, годным лишь для одного! — в отчаянии проговорил он.

Блейк удивленно посмотрел на друга:

— Кто считает?

— Моя жена! О ком, дьявол тебя забери, я еще могу вести разговор? — И он яростно сверкнул глазами, злясь на тупость Блейка. — Все, что ей от меня нужно, — это ребенок. Я для нее вроде быка-производителя! Она думает, что я должен по ее прихоти изливать в нее свое семя, пока она не переполнится им, как кружка элем.

— Да, это тяжкая обязанность! — весело подхватил Блейк.

Эмори обиженно поджал губы: он ждал большего сочувствия.

— Тебе смешно! Это не тебя она терзает ночью и днем, днем и ночью.

— Какая жалость!

Но, заметив на лице друга признаки надвигающейся бури, Блейк поспешил принять серьезный вид.

— Не понимаю, дружище, на что ты жалуешься? Еще несколько дней назад ты грустил, что жене твоей слишком нравится исполнять супружеские обязанности. Ты находил это неподобающим. Теперь ты заявляешь, что она рассматривает тебя всего лишь как сосуд с семенем, впрочем, согласно святой церкви, так и положено считать жене. И тебя это снова огорчает. А-а… кажется, понимаю! — И Блейк широко улыбнулся продолжавшему хмуриться Эмори. — Твоя мужская гордость уязвлена тем, что ласковость жены вызвана лишь желанием забеременеть и обезопасить себя от Бертрана. — Он сочувственно кивнул: — Да, все верно. И это заставляет меня предположить, что твое собственное внимание к жене означает нечто большее, чем исполнение супружеского долга.