Эмили Гиффин - Суть дела

Так много на эту тему она никогда не говорила, и чувствует себя опустошенной, приоткрыв свою жизнь, но испытывает и облегчение. Вэлери чувствует на себе взгляд

Ника, и откуда-то находит смелость поднять глаза и встретиться с его взглядом.

— Вы знаете, где он сейчас? — спрашивает Ник.

Вэлери снова отпивает вина и отвечает:

— Я слышала, он переехал на Запад... Но я никогда не пыталась его найти... Хотя уверена, что могла бы... Думаю, у него бывают выставки... Но я просто... не вижу смысла. Я всегда считала — так для Чарли лучше.

— Вам, должно быть, нелегко приходилось, — тихо произносит Ник. Его глаза светятся теплом и пониманием, но жалости в них нет.

— Бывало, — признается Вэлери.

— И до сих пор?

— Иногда, — говорит она, не отводя взгляда, и думает о той ночи, когда произошел несчастный случай, какой напуганной и одинокой она себя чувствовала, даже с Джейсоном. — Но не сейчас.

Он снова улыбается замечательной, широкой улыбкой, от которой сердце Вэлери пускается вскачь, и говорит:

— Я очень рад это слышать.

Затем смотрит на часы и предлагает заказать ужин.

— Разве вам не нужно идти? — слабо протестует Вэлери.

— Пока нет, — отвечает Ник, знаком подзывает Тони и уверяет Вэлери, что ей обязательно понравятся равиоли.

Я вешаю темно-синий бушлатик Фрэнка и пушистую розовую шаль Руби на вешалку в прихожей, когда Ник влетает в боковую дверь, словно хочет выиграть две секунды из своего двухчасового опоздания. В течение дня мы ни разу не говорили, только обменялись тремя сообщениями. Первое — от меня с вопросом, когда он будет дома. Второе — голосовая почта от него, с ответом: он будет вовремя, чтобы уложить детей спать. И третье — текстовое сообщение, информирующее меня о его опоздании. К счастью, я ничего не обещала Руби и Фрэнку, давно уже уяснив, что делать это рискованно.

— Я правда сожалею, что опоздал, — горячо заявляет Ник и здоровается со мной поцелуем, попав губами в левый уголок моих губ. Он предпринимает новую попытку, на сей раз наши сомкнутые губы встречаются, и в этот момент у меня возникает тревожное ощущение — он не работал, когда прислал мне последнее текстовое сообщение.

Кто-то, как Кейт, назвал бы это женской интуицией, она к месту и не к месту употребляет данное понятие, когда всего лишь хочет сказать, что она не совсем слепая и глухая и от нее не укрывается некий ряд очевидных фактов. Этим вечером в ряду очевидных фактов были: густой запах чеснока, идущий от кожи и одежды Ника, пылкий тон его извинений, а больше всего виноватое выражение его глаз.

Проясню. Это не виноватость мужчины, который изменил или хотя бы подумал об этом, чего я никогда не боялась, и не виноватость мужчины, который сокрушается, что он банально плохой муж — пропустил футбольный матч, в котором участвовал его ребенок, не заметил новую прическу жены, был вызван на работу в середин ужина в честь годовщины свадьбы. Виноватое выражение Ника не столь явное, но тем не менее безошибочно угадываемое. Я пытаюсь понять, в чем дело, разглядываю Ника с деланным безразличием и решаю: это виноватость человека, который желал бы находиться в другом месте.

— Ничего, — отвечаю я, глядя ему в глаза и надеясь, что ошибаюсь: неправильно истолковала улики, пришла к неверному выводу. А на самом деле Ник ворвался в дверь, так как соскучился по мне или страстно желал преодолеть размолвку, возникшую между нами прошлым вечером. Даже если преодолеть означает притвориться, что ничего не случилось, как у нас это обычно бывает.

Поэтому я говорю как можно небрежнее, убрав из интонации и выражения лица любое обвинение:

— Что тебя задержало?

— Да, знаешь, обычные дела, — отвечает Ник, избегая моего взгляда, и прямо в пальто идет в гостиную.

— Например? — спрашиваю я и иду следом, вспоминая многочисленные сцены из фильмов, где перед возвращением домой муж заходит куда-нибудь выпить, занимает свое обычное место у стойки бара и выкладывает свои проблемы бармену или любому покладистому слушателю. Или хуже того, переживает один и копит все это в себе. Внезапно я спрашиваю себя, а нет ли у Ника неприятностей, которыми он со мной не делится, помимо обычных тревог хирурга-педиатра. Я вспоминаю один вечер на прошлой неделе, когда выглянула из окна нашей спальни и увидела, как Ник въехал на подъездную дорожку после работы. Он остановил машину, но остался сидеть в ней, глядя прямо перед собой. Я с минуту наблюдала за ним, гадая, не слушает ли он музыку или просто думает. В любом случае он явно не спешил войти в дом. А когда в конце концов вошел целых пять минут спустя и я спросила, что он там делал, он показался озадаченным, словно и сам не знал ответа. Вот и теперь он отвечает мне тем же недоуменным взглядом.

Поэтому я спрашиваю более кратко, идя на этот раз на риск.

— Как было у Антонио? — интересуюсь я, снова вдыхая запах чеснока.

Его молчание говорит само за себя, я отворачиваюсь, не дожидаясь его ответа, и смотрю на паутину на люстре, испытывая неловкость за Ника, за нас обоих. Так же я почувствовала себя однажды, когда наткнулась на него среди ночи — он лежал на диване в расстегнутых джинсах, запустив руку в трусы, и тихо стонал. Я хотела незаметно выскользнуть из гостиной, но споткнулась об игрушку Руби, и оба мы вздрогнули. Он открыл глаза, посмотрел на меня и замер, ничего не сказав. На следующее утро, когда он спустился к завтраку, я думала, он шутливо обыграет происшедшее, но он этого не сделал. Меня не обеспокоила мысль о том, что мой муж мастурбирует, но его молчание по этому поводу как бы отдалило нас, а не сблизило... вот так я чувствую себя и сейчас.

— Было отлично.

— Значит, ты уже поужинал? — уточняю я.

Он быстро отвечает:

— Всего лишь перекусил. Ужасно захотелось еды Антонио.

— Привез мне что-нибудь? — спрашиваю я в надежде, что он просто забыл на заднем сиденье белый пакет с едой навынос. Я готова отбросить всю свою теорию, если он всего лишь предъявит этот пакет

Ник с сожалением щелкает пальцами.

— Надо было. Прости. Я так понимаю, ты поела с детьми?

— Да. Но от блюд Антонио я никогда не откажусь. Эти равиоли я могла бы съесть на десерт.

— Не сомневаюсь, — улыбается он. И затем, явно торопясь сменить тему, спрашивает, как прошел мой день.

— Прекрасно, — отвечаю я, пытаясь вспомнить, чем заполнила последние двенадцать часов. В голове у меня пусто, это может быть и хорошим знаком, и дурным, в зависимости от ваших видов на будущее и от вашей жизни и настоящий момент. Сегодня вечером это кажется дурным знаком как и все остальное.

— А дети? Угомонились? — задает он ненужный вопрос.

— Нет. Пошли погулять.

Улыбкой я смягчаю свой сарказм.

Ник улыбается, едва ли не смеется.

— Как прошел твой день? — спрашиваю я, думая, как права моя мать. Это он может рассказать о чем-то интересном. Это у него есть более занимательные вещи, чем вовремя прийти домой сегодня вечером.

— Пересадка прошла нормально, — отвечает он; наша беседа идет на автопилоте.

Три слова о четырехчасовой операции.

— Да?

Мне необходимо услышать подробности — не столько из-за того, что интересно услышать медицинский отчет, а просто важно, чтобы Ник хотел поделиться со мной.

— Да. Случай из учебника, — говорит он, рубанув в воздухе рукой.

Я жду несколько секунд, пока не становится ясно: продолжения не последует.

— Ясно. Эйприл сказала, что видела тебя в больнице.

Его лицо оживляется, делается почти свирепым, когда он говорит:

— Да. Какого черта их туда понесло?

— Они не знали о сегодняшней операции, — говорю и, озадаченная тем, что оправдываю Эйприл и Роми, хотя в общем согласна с Ником.

Он фыркает.

— И все равно.

Я киваю, показывая таким образом свое с ним согласие и надеясь, что это единение устранит нашу непонятную размолвку.

— Я слышала, они принесли вино, — говорю я, закатывая глаза.

— Кто приносит в комнату ожидания вино?

— Да еще утром.

Он расстегивает пальто, стряхивает его с себя.

— Тебе следует вычеркнуть ее из своей жизни, — категорично заявляет Ник.

— Вычеркнуть Эйприл? — переспрашиваю я.

— Да. Ты можешь гораздо лучше использовать свое время.

Например, провести его со своим мужем, хочу сказать я, но сдерживаюсь.

— У нее есть и хорошие качества. И потом, мне кажется, она действительно хотела помочь.

— Помочь кому? Своей безответственной подруге?

Я неловко пожимаю плечами, когда он продолжает, теперь уже его не остановить.

— Они заслуживают того, чтобы им вкатили иск.

— Думаешь, такая возможность существует?

— Ни малейшей.

— Мать ребенка обсуждала это с тобой? — спрашиваю я, заинтригованная больше межличностной стороной его работы, чем медицинской.

— Нет, — отрезает Ник.

— А мы? — спрашиваю я. — Ты бы смог?

— Да, — заявляет Ник, демонстрируя мстительную сторону своей натуры. Эта его черта мне не особенно нравится, но я все равно ею восхищаюсь, как и его плохим характером, слепым упрямством и беззастенчивым духом соперничества. Все признаки выдающегося хирурга, те самые особенности, которые делают его тем, кто он есть. — Я мог бы подать в суд хотя бы из-за этой оскорбительной бутылки вина... И это выражение ее лица... как ее зовут? Реми?

— Роми, — поправляю я, изумляясь, что этот человек, сумевший выучить название всех мышц и костей человеческого тела и бесконечные медицинские термины на латыни, не может удержать в памяти несколько имен.

Он продолжает, словно говоря с самим собой: