Однако ни с того ни с сего из моей скрипки полилось адажио Моцарта к концерту № 5.

Я играла, и звуки, пламенные и тягучие, заполняли собой всю гостиную. Я была лишь сосудом для этой музыки и словно со стороны наблюдала за тем, как пальцы вибрируют, а смычок скользит по струнам. Подобное ощущение я не испытывала с прослушивания для квартета «Весенние струны». Я думала, что утратила его навсегда, но здесь и сейчас…

Прежде чем мелодия изменила темп на более интенсивный, я оборвала ее, дав последней нежной ноте ненадолго повиснуть в воздухе. Сердце колотилось как сумасшедшее, и я смотрела на смычок, удивляясь тому, что его держит моя рука.

Я перевела взгляд на Ноя. Он сидел совершенно ошеломленный.

– Почему ты остановилась? – в его голосе слышалась лишь тень обычной горечи.

Не в состоянии говорить, я молча вернула скрипку в футляр.

– Мне пора уходить.

– Шарлотта?

– Что? – обернулась я.

– Ты должна чаще играть для других.

Мне нечего было сказать на это. Я чувствовала себя странно уязвимой и преданной той музыкой, которая впервые за год вышла из-под моих рук. Я застегнула дождевик.

Ной повернулся к выходящим на улицу окнам.

– На улице дождь? Я его не слышу.

– Нет, дождя нет.

– Тогда зачем тебе дождевик?

Я опустила взгляд на рукав.

– Как ты узнал?

Ной снова помрачнел, голос ожесточился.

– Я слышу шорох нейлона. Неважно, иди.

Шорох нейлона. Ничего себе.

– Хорошо. Увидимся в понедельник, – я поморщилась. – То есть я вернусь в понедельник. Ровно в восемь утра.

И почти дошла до ведущей вниз лестницы, когда Ной ответил:

– Увидимся, Шарлотта.


– Так странно, что он не какой-то безумный старик, – сказал Энтони. – Я думал, затворниками становятся в довольно преклонном возрасте, лет так с шестидесяти пяти.

– Он не затворник, не прямом смысле этого слова. Он просто пытается привыкнуть к своей слепоте. Случившееся с ним ужасно, и он столько всего потерял…

– Надеюсь, ты будешь осторожна, – заметила Мелани. – Ты толком не знаешь этого парня, но при этом собираешься жить в его доме?

– С ним мне ничего не грозит, – ответила я. – И у меня замок на двери в спальню. Буду запираться, – успокоила я подругу, хотя знала, что мне это не понадобится. Ной тот еще грубиян, но он неопасен. Я это чувствовала, но объяснить не могла, поэтому даже не пыталась.

Мы поболтали об обязанностях на моей новой работе и о том, как «Счастливая семерка» и «Аннабель» теперь будут обходиться без меня. И там, и там все устроилось просто отлично. В ресторане две мои смены взял Харрис и одну – Клара. В баре, по словам Эрикисэма, Дженсон нанял «потрясную блондинку», которая, видимо, была их ожившей мечтой.

– Мы любим тебя, Шарли, – сказал Эрик, – но эта цыпочка… – он присвистнул.

– Работа барменом не для тебя, – более дипломатично добавил Сэм. – Ты всегда делала это с таким видом, словно у тебя есть более важные дела. Так что тут все стороны выиграли, да?

Хотелось надеяться, что он прав. Работа с Ноем может оказаться как раз тем, что мне нужно, а может обернуться кошмаром. Я слабо улыбнулась.

– Потом скажу тебе, да или нет.

Энтони проводил меня до таунхауса.

– Ты ведь позвонишь мне, если что не так?

Я обвила руками его шею, и он заключил меня в объятия.

– У меня все будет хорошо.

– В ресторане без тебя будет отстойно, – на темном лице Энтони сверкнула усмешка. – Нет, не так. Там всегда отстойно, а теперь будет еще хуже. Обещай, что будешь навещать меня.

– Шутишь? Ной столько заказывает там, что тебе покажется, будто я никуда и не уходила.

– Я это переживу.

Обняв друга еще раз, я со щемящим сердцем проводила его взглядом. Я познакомилась с Энтони, когда еще не отошла от двойного удара: потери Криса и предательства Кита. И уже не в первый раз жалела о том, что не встретила его до Джонстона или вместо него. Но люди занимают в нашем сердце определенное место, и попытки втиснуть их в другое принесут лишь страдания и боль. Мы с Энтони – друзья и ими останемся.

* * *

Дома, в своем новом жилом пространстве, я улыбалась так долго, что мои щеки заболели. Моя комната была размером с гостиную в прошлой съемной квартире. В ней хватало места не только для кровати, но и для стола, комода и двух тумбочек, купленных мною на уличной распродаже. По другую сторону от коридора находилась ванная комната с ванной и душевой и гостиная, окна которой выходили в маленький уютный дворик. Последний представлял собой огороженный забором травянистый пятачок с крохотной террасой. Больше там ничего не было, но какая разница? Это же зеленая зона в городе, а если мне захочется большего, то Центральный парк всего в пятнадцати минутах ходьбы в восточную сторону. Если же придет в голову посмотреть на воду – Гудзон прямо под рукой, на западе, в пяти минутах ходьбы.

«Уверена, из спальни Ноя открывается потрясающий вид на реку», – подумала я, и сердце тут же кольнуло. Какой бы вид там ни был, Ной его не видит.

Я плюхнулась на постель и позвонила в Монтану. Мама ответила на втором гудке.

– Шарлотта? Все хорошо?

Этими словами она встречала любой мой звонок после смерти Криса и произносила их с притворным радостным воодушевлением. Когда ты потерял одного из двух детей, наверное, сложно не зациклиться на том, кто остался.

– У меня все в порядке, мам. Даже отлично.

Я рассказала ей о своей новой работе и бесплатном проживании. Мама множеством междометий показывала, что слушает меня, но я знала: она не вполне со мной. Ее пичкали лекарствами, и мне повезло пообщаться с ней в момент «просветления».

– Как папа?

– Что? О, нормально. На работе. Милая, все это звучит замечательно, но как же твоя музыка? Ты подумываешь о прослушиваниях?

– Пока еще нет, мам. Я сейчас ищу покоя и тишины. И возможно, больше денег. Кстати, об этом, я могу прислать тебе небольшую сумму.

Я ненавидела предлагать деньги так же сильно, как и просить их. Мы не бедствовали, но и не жили в роскоши. И так как маме пришлось уйти с работы два месяца назад, я подумала, что с финансами дома туго.

Однако она отказалась от денег, и я почти видела, как она махнула при этом рукой.

– Да ты что, не надо. Ты много работаешь, поэтому отдыхай, когда есть время. Домой в скором времени собираешься заглянуть?

От одной мысли об этом меня прошиб холодный пот. Видеть надгробие Криса и понимать, что он где-то там, а не с нами – улыбающийся, глупо шутящий, самый лучший из всех, кого я когда-либо знала…

Я закусила губу.

– Если я нужна тебе, мам, я приеду.

– Нет, думаю, лучше не суетиться и не поднимать шум.

Глаза защипало от слез. Мама говорила как маленькая старушка. За этот год она постарела на десять лет.

– Как пожелаешь.

– Просто наслаждайся своей новой работой и новым жильем. И не тяни со звонками нам, хорошо?

– Хорошо. Я люблю тебя, мам. И папу.

– Я тоже люблю тебя, Шарлотта. Больше, чем землю, море и небеса над головой.

По моим щекам текли слезы. Эти слова мама говорила нам с Крисом, когда мы были маленькими.

– И я тебя, мам.

Я подождала, чтобы она первой повесила трубку. Никогда больше не буду той, кто первой закончит наш разговор. Мама сама должна решить, когда и как мы его завершим, тогда ей не придется слышать тишину там, где только что раздавался мой голос.

Пусть это и малость, но я могла сделать это для нее.

* * *

В субботу Люсьен совершил со мной экскурсию по верхним этажам таунхауса. Я поднялась за ним по лестнице, которая вела в коридор, идущий перпендикулярно ступенькам.

– Дальше по коридору справа маленькая гостевая ванная, а за ней гостевая спальня. От тебя требуется лишь иногда протирать в ней пыль и проветривать ее. Ни ванной, ни спальней никто не пользуется.