– Венские критики как-то сказали, что именно здесь оживает симфония Моцарта «Юпитер», – Сабина подмигнула мне. – Вот и проверим?

В Вене весь наш маленький оркестр из шести человек разместили в отеле «Домизил», очаровательной маленькой гостинице, расположенной в нескольких минутах ходьбы от станции Штефанплатц. Отсюда можно было начать знакомство с Веной, буквально в двух минутах ходьбы находился дом Моцарта, в котором мой любимый композитор жил и сочинил одну из своих самых знаменитых опер – «Свадьбу Фигаро».

Моей соседкой по комнате стала Аннали́ Далман: рыжеволосая флейтистка из Инсбрука и заядлая курильщица. Скорее всего, Сабина поселила нас вместе из-за того, что мы почти ровесницы. Плюс Аннали могла помочь мне с моим ужасным немецким.

Мы распаковали вещи, и Аннали с сомнением оглядела мою одолженную скрипку.

– Ты поедешь в тур с этим куском Scheiße[42]?

– Пока не смогу позволить себе инструмент лучше, придется довольствоваться этим.

Однако это же Вена. Город Музыки. Я могла зайти в любой музыкальный магазин и купить что-то в сто раз лучше неплохого американского инструмента, еще и вполовину дешевле.

Как оказалось, мне это не понадобилось.

На второй день мы с Аннали и остальными молодыми музыкантами посидели в уличном кафе. Я выпила одну порцию пива из кружки размером с бочонок и вернулась в отель слегка захмелевшая.

На маленьком столике в нашей комнате лежал продолговатый деревянный ящик. На белом дереве стояла замысловатая чернильная печать со словом «Гаага». Спереди крепился упаковочный лист. Я открыла его. Весь хмель разом выветрился из головы, и сердце забилось как сумасшедшее, когда я начала читать напечатанную записку, вложенную между документами о доставке.


Шарлотта,

Надеюсь, она придет к тебе вовремя в целости и сохранности. Я также надеюсь на то, что она не настолько древняя, чтобы ты боялась на нее дышать, не говоря уже о том, чтобы играть на ней. Люсьен уверяет меня, что это подходящий инструмент для такого виртуоза, как ты.

Заставь ее петь, Шарлотта.

И вспоминай обо мне, когда будешь делать это.

Люблю тебя всем сердцем

Ной


Я на мгновение прижала письмо к груди. Аннали прокашлялась и постучала по моему плечу монтировкой.

– Откуда у тебя это? – поразилась я, вытирая нос.

– Из багажа, – она наградила меня странным взглядом. – У тебя такой нет?

Мы заглянули в деревянный ящик. Внутри него, уютно устроившись в упаковочном материале, пенопласте и нарезанной бумаге лежал скрипичный футляр. Я расстегнула и открыла его. Сердце в груди забилось чаще. Дрожащими руками я взяла маленькую карточку – сертификат подлинности с подписью изготовителя.

Johannes Cuypers


– О боже, – выдохнула я. – Невероятно.

Стоящая рядом Аннали поцокала языком.

– Это тебе не кусок Scheiße. От парня, говоришь? Ноя?

Я кивнула, смахивая слезы.

– Да, от моего парня, – от любви всей моей жизни.

Я опустила сертификат и достала из футляра инструмент из темного богатого дерева. С царапинами, говорящими о старине. Свои чудеснейшие скрипки Кейперс создал почти двести двадцать пять лет назад. Видно, что эту заново покрывали лаком как минимум один раз, однако ее корпус был по-прежнему чист и легок. Смычок с серебряной гарнитурой лежал в своем собственном футляре из черного бархата. Взяв его свободной рукой, я потрясенно уставилась на выведенную по его длине желтоватую лошадиную гриву. Невозможно…

Дрожащими руками я приложила скрипку к подбородку и коснулась смычком струн, восторгаясь тем, как идеально инструмент лег в мои руки. Я подержала долгую ноту си. Звук вышел живым и чистым. Захваченная эмоциями, я поспешно убрала инструмент в футляр.

– Как?.. Как он?.. – я беспомощно умолкла. Мне не хотелось разрушать момент банальными мыслями о цене, но стоимость скрипок Кейперса начиналась от семидесяти тысяч долларов в зависимости от их состояния. Наконец до меня дошло.

Ной сам заплатил за скрипку. Не его родители, которым было по карману обеспечить весь оркестр инструментами Кейперса и Страдивари. Ной купил скрипку на свои деньги, потому что продал «Камаро».

Чувства распирали меня изнутри, глаза снова наполнились слезами. Ной продал одну из последних частиц своей прошлой жизни, чтобы дать мне возможность начать новую.

«И вспоминай обо мне, когда будешь играть на ней».

– Обязательно, – пообещала я. Потому что это неизбежно.

* * *

Мы репетировали две недели, а потом начался тур. Круговорот дат и городов, великолепные концертные залы один за другим. Мы гастролировали два месяца. Будучи всего лишь второй скрипкой, я играла так, словно была первой. Время от времени Сабина давала мне небольшие сольные партии, и с каждым выступлением я ощущала, как музыка растет и расцветает во мне. Сердце оттаивало после долгой зимы. Как гастролирующий исполнитель, совершенствующийся в своем ремесле в городах Европы с многовековой музыкальной историей, я получала истинное наслаждение.

Счастье омрачало лишь отсутствие Ноя. Он писал мне, используя «программу для бедняги слепца, которую моя потрясающая девушка сочла нужной отыскать для меня», и хотя его письма были полны любви и согревали мое сердце, он ни словом не обмолвился о том, чем занят и когда мы снова сможем быть вместе.

«Жди меня», – попросил он, и я ждала, хотя скучала по нему так сильно, что порой играла со спазмом в горле и слезами, застилающими глаза и мою прекрасную скрипку.

Однажды вечером, в самом начале августа, наша первая скрипка, Джиан Медейрос, напилась в Мюнхене, упала со спинки парковой скамейки и сломала запястье. На следующий день мы должны были вернуться в Австрию, в Зальцбург, и выступить с концертом из произведений Моцарта, тем самым почтив место его рождения.

Сабина собрала всех нас на Мюнхенской центральной станции, и пока мы ждали поезд, сообщила нам и дирижеру, что Джиан не продолжит тур. Она подозвала меня и сказала:

– Шарлотта, ты будешь нашей солисткой в Концерте № 5.

Оркестр, ставший мне второй семьей, заполнил станцию радостными криками и аплодисментами, а я, потрясенная до глубины души, опустилась на пол. Радость боролась с глубокой печалью: настал мой звездный час, но его не увидят ни Ной, ни родители.

Утром поезд прибыл в Зальцбург. Узкие выложенные булыжником улочки крохотного городка заливал дождь. Мы с Аннали пробежались по магазинам, большинство из которых продавали безделушки, напоминающие всем, что здесь родилась легенда. И конечно, в каждом магазине имелись шоколадные конфеты «Моцарткугель» в серебристо-красной обертке.

Мы пообедали в очаровательном маленьком бистро под тенью возвышающейся над городом крепости Хоэнзальцбург. Небо было свинцового цвета, меж узких улочек со свистом гулял холодный ветер. Я дрожала.

– Нервничаешь? – спросила меня Аннали на обратной дороге в отель.

– Нет. Просто скучаю по нему.

Аннали не Мелани, но стала мне очень близка. Она обняла меня за плечи рукой и не стала утешать пустыми словами. Она просто была рядом, и я добавила ее в список людей, с которыми никогда не захочу расстаться.

* * *

Вечером я надела черное бархатное платье с тонкими бретельками, не мешающими движению рук (но со скромным вырезом), которое струилось от колен и дальше тончайшей прозрачной тканью. Солист должен выделяться, поэтому я надела блестящие длинные серьги и подняла волосы наверх, подальше от скрипки.

– Очень красиво, – сказала Аннали, когда я осматривала себя в зеркало. – Сфотографировать тебя? Для твоего Ноя?

Я выдавила улыбку. Аннали не знала, что Ной слеп, потому что мне не приходило в голову сказать ей об этом. Его слепота – всего лишь незначительная деталь в мужчине, которого я люблю. В эту секунду я также осознала, что Ной, должно быть, ищет самого себя. Ищет то, что можно противопоставить своему изъяну. И если найдет, то, возможно, перестанет ощущать ее как физический недостаток.

Любовь моя, я поняла тебя. Наконец поняла…

* * *

В сумерках наш караван из арендованных автобусов вытянулся вдоль улиц, примыкающих к Моцартеуму. Мы ехали под темно-серыми небесами, грозившими пролиться дождем. Однако при виде концертного зала у меня улучшилось настроение. Я занервничала – впервые с той секунды, как Сабина сказала мне, что я буду солисткой.

Моцартеум был маленьким, но элегантным, освещенным десятками люстр, свисающих с позолоченных потолков. На сцене стоял массивный орган. Мы заняли свои места перед ним. Точнее, это сделали мои коллеги-музыканты. Теперь мне полагалось ждать у сцены, пока наш дирижер, герр[43] Исаак Штекерт, не представит меня публике. Я смотрела на программку со своим именем, и на глаза наворачивались слезы. Нужно отправить ее родителям и Мелани. Они будут гордиться мной.

Концертный зал заполнялся полуформально одетыми посетителями. Выглядывая из-за занавеса, я рассматривала лица прибывающих людей, как делала это каждый вечер. Я искала высокого красивого мужчину в солнцезащитных очках и с белой тростью, ищущего свое место в зале. И сегодня опять не нашла.

Свет приглушили, припозднившиеся слушатели заняли свои места, и под громкие аплодисменты герр Исаак Штекерт поднялся на подиум. Ко мне со спины подошла Сабина.

– Они не знают меня, – прошептала я.

Она положила ладони мне на плечи.

– Боль. Надежда. Пламя. Любовь. Пусть эти чувства наполнят твою игру сегодня, Шарлотта Конрой, и они запомнят тебя навсегда.

Герр Штекерт позвал меня жестом, и я вышла на сцену под вежливые сдержанные аплодисменты. Исаак поцеловал меня в щеку и шепнул:

– Ни пуха ни пера!

Я сдавленно фыркнула. Мне стало немного легче. Я заняла свое место, встав перед струнными инструментами, как та скрипачка, которую я видела в детстве по телевизору. Моя мечта воплощалась в жизнь, но этого не видели мои любимые люди.