Леони Ластелла - Свет тысячи звёзд

– Просто кажется, что учеба не так уж важна для тебя, – смягчаю я свое заявление и пожимаю плечами.

– Она важна, – его голос низкий, хриплый и подразумевает, что есть еще что-то важное.

Эштон заставляет меня чувствовать, что я нахожусь среди этого что-то. Он вздыхает.

– Но время от времени нужно побыть немного Гэтсби, – он усмехается и тут же снова становится серьезным. – Я не хочу проучиться пять лет, не испытав ничего за это время. Для этого жизнь слишком коротка. Никто не знает, что будет завтра, не так ли?

Похоже, Эштон хотел сказать что-то еще, но потом замолчал. Но как раз то, чего он не произносит, что прячется в его взгляде, задевает нечто, спрятанное в глубине моей души. При этом Эштон ничего не должен волновать во мне. И уж точно ничего в глубине души.

Он проводит рукой по волосам и выдыхает.

– Так что, да. Я хожу на вечеринки. Я играю в футбол. Я тусуюсь со своими друзьями и развлекаюсь. Но я серьезно отношусь к учебе. Даже очень серьезно.

С каждым его словом я слышу, как это важно для него, и мне захотелось узнать, почему он изучает именно кино. Что стало причиной его интереса. Почему его голос стал вязким, как кленовый сироп, когда он говорил о том, что жизнь слишком коротка. Мне хочется знать, чем он занимался до учебы. Если бы он сразу после окончания школы начал учиться в университете, то сейчас бы уже закончил его. Но Дженна сказала, что он выпускается только в этом году.

– Как давно ты здесь работаешь? – я задаю наименее интимный вопрос, который появляется у меня в голове.

Эштон пожимает плечами.

– Около трех лет. С тех пор как переехал из Лос-Анджелеса. – Он задевает своей ногой мою, так что они качаются вместе. – Ты всегда здесь жила? – это больше констатация, чем вопрос. Но я все же киваю. Некоторое время я смотрю на экран, прежде чем добавить.

– Во Френчтауне. Я работаю репетитором онлайн и немного зарабатываю на этом, но на самом деле моя мама дает мне возможность учиться, – потому что я ей нужна. Потому что я нужна Бену. Кроме него и моей учебы времени хватает только на несколько часов онлайн-занятий. Работа, которая к тому же еще и низко оплачивается. В принципе, помимо моих обязательств, у меня больше нет времени ни на что другое. Особенно на подобные вещи.

– Это мило с ее стороны. Таким образом, ты можешь сосредоточиться на главном, – усмехается он, давая тем самым понять, что считает себя значительной частью этого главного. Он понятия не имеет.

Тем не менее я смеюсь и легонько хлопаю его по плечу.

– А что с твоими родителями?

Теперь именно он использует экран как предлог, чтобы не ответить сразу.

– Они перестали иметь значение, – наконец тихо произносит Эштон. И когда я уже думаю, что дальнейшего объяснения не последует, он приглушенно продолжает. – Не смирились с тем, что я ухожу из дома, что занимаюсь творчеством и пытаюсь осуществить свои мечты. Но я все равно сделал это. И теперь я здесь. Посреди прекрасной Мизулы. В кузнице талантов киноиндустрии, – кривит лицо он. – Я пытался устроиться в Лос-Анджелесе, но жизнь там безумно дорогая. А плата за обучение астрономическая. Я два года был мальчиком на побегушках, пробивался в самые разные студии, и мне разрешили вдохнуть немного киновоздуха. Но заниматься этим всю жизнь я не хотел. Без образования я не мог делать больше, чем просто варить кофе. Поэтому я искал приемлемый по цене университет, где хорошо обучают искусству кино. Выбор пал на Мизулу. К тому же Бекка поступила сюда по окончании школы. Я прилип к ней как репей.

– Вы очень близки?

– Да, – Эштон сдувает со лба прядку волос. – Она моя семья. Часть, которую я выбрал сам, – он широко ухмыляется. – Не та, с кем ты случайно делишь одни и те же гены и кто считает эти отношения улицей с односторонним движением. Быть в родстве не всегда означает, что ты чего-то стоишь для этих людей, не говоря уже о том, чтобы получать поддержку. Бекка делает именно это. Всегда.

Как будто только сейчас осознав, что я все еще сижу рядом с ним, Эштон прерывается и говорит:

– Извини, боюсь, мое отношение к проблеме семьи раздвоилось.

Инстинктивно я задаюсь вопросом, как он отреагирует на мою, которая является примерно самой ассимилированной семьей на всей планете.

Закончил бы он наше свидание прямо сейчас, если бы знал, что я ежедневно возвращаюсь к Бену, хотя каждая эмоция в наших отношениях – улица с односторонним движением.

– Все хорошо, – прочистив горло, произношу я. Какое-то время мы смотрим фильм, хотя мне трудно следить за сюжетом, когда Эштон сидит так близко.

– Почему социальная педагогика? – спрашивает он в короткой тишине между двумя кадрами фильма.

– Откуда ты знаешь, какой курс я выбрала? – вероятно, из того же источника, который сообщил ему, что я сидела на лекции Гейла по психологии. Встречный вопрос все же лучше, чем попытки объяснить, что мой брат и семейные обстоятельства причины этого выбора и что я, в отличие от него, ради своей семьи отказалась от мечты изучать искусство.

Эштон не смотрит на меня, а делает вид, что его полностью поглотил фильм.

– Я слежу за тобой, – наконец спокойно говорит он, и когда я в шоке смотрю на него, он смеется бархатисто и заразительно. Эш опускает руку мне на плечо, и я не могу сопротивляться.

Через несколько секунд мы успокаиваемся, и в перерывах между смешными фразами я хватаю воздух ртом и замечаю, как близко мы находимся друг к другу. Руки Эштона все еще касаются меня. Его лицо всего в нескольких сантиметрах от моего. Пульс и дыхание учащаются, когда покалывание проносится по моим венам.

Эштон тоже ловит ртом воздух. Но я не могу понять, виноват ли в этом приступ смеха или поцелуй, который многообещающе парит между нами. Свет проектора согревает наши лица и рисует истории на нашей коже, когда наши губы почти касаются друг друга. Руки Эштона скользят вверх по моей шее, пока он не обхватывает мое лицо ладонями. На мгновение сердцебиение определяет ритм комнаты. Наш ритм. Я хочу, чтобы он поцеловал меня. Больше, чем когда-либо хотела чего-то. Каким бы опасным ни было это желание.

Тормоз. Бекка сказала мне нажать на тормоз, если я не хочу облажаться с Харпер. И я делаю это. На ста восьмидесяти километрах в час я резко торможу. Такое ощущение, что я врезаюсь в чертову опору моста.

Губы Харпер приоткрыты. Ее глаза закрыты. А ее аромат почти сводит меня с ума. Она думает об этом поцелуе. Как и я.

Так почему, черт возьми, я убираю руку от ее мягкой, теплой кожи и отстраняюсь? Отстраняюсь. Сдавленно рычу и провожу рукой по губам. Как будто это единственный способ удержаться от поцелуя.

Это правильное решение. По крайней мере, я пытаюсь убедить себя в этом, даже если желание, бушующее в моих венах, заставляет чувствовать себя полным идиотом.

Харпер открывает глаза. Она раздражена. Это хорошо. По крайней мере, я надеюсь на это. Она сама сказала, что считает меня парнем, который ничего не воспринимает всерьез и который ищет удовольствия. Я покажу ей полную противоположность.

Она садится прямо и теребит свою бледно-розовую майку. Крайне неуверенный жест, который я обрываю, взяв ее руку в свою. Я переплетаю наши пальцы и нежно поглаживаю ее руку большим пальцем. Прикосновение искрится, хотя оно невыносимо целомудренно и, надеюсь, показывает ей, что мое отступление не было таковым. Я улыбаюсь Харпер, а затем смотрю на экран. Это безопаснее, чем смотреть на ее губы, на ее глаза карамельного цвета, на ее лицо, обрамленное идеально растрепанными, медово-русыми прядями волос, выбившимися из пучка. И красота далеко не самое очаровательное в Харпер. Я тихо смеюсь. Над собой и этими сентиментальными мыслями. Я никогда не сидел в кино, держась за руки. Если бы Уилл сейчас увидел меня, он бы предположил, что я проспорил. Возможно, я проиграл намного больше. И это до смерти пугает меня.

Следующий час мы просто сидим в кино, сосредоточившись на фильме. По крайней мере, Харпер. Моя же сосредоточенность, напротив, ломается от нашей близости. Снова и снова мое внимание устремляется к ней. К блеску в ее глазах, к улыбке, которая сводит меня с ума, к нашим переплетенным пальцам и нежному покалыванию, которое искрится в моем теле, как статические помехи. Время от времени я объясняю ей, что делает эту ленту особенной. Классикой, которая больше сорока лет считается лучшим фильмом всех времен в киноиндустрии. Я наклоняюсь к Харпер, чтобы она могла слышать сквозь звуковую завесу и чтобы быть ближе к ней. Мое дыхание касается ее волос, и мое самообладание близится к тому, чтобы выйти из-под контроля, но я держу себя в руках, в то время как Харпер задает действительно важные вопросы и полностью сосредоточена на художественном аспекте этого фильма.

Уилл и Бекка постоянно подшучивают над моим увлечением этим искусством. Но Харпер разделяет мое восхищение. Она действительно не облегчает мне задачу: не влюбиться в нее окончательно.

Когда во второй трети фильма я выключаю проектор и включаю свет, она разочарованно моргает.

– Почему ты выключил?

Я держу перед ее лицом свой телефон.

– Если ты хочешь вернуться на занятия вовремя, нам пора уезжать.

Очень ответственно. Прямо по-геройски, как я забочусь о том, чтобы она не пропустила семинар. Протягиваю ей руку и подавляю усмешку, которая пытается прокрасться на мое лицо.

Она берет меня за руку и перелезает через стол, пока не останавливается прямо передо мной.

– Очень жаль. Теперь я никогда не узнаю, чем все закончилось.

– Это часть моего коварного плана, – смеюсь я. – Так тебе придется снова встретиться со мной, если ты не посмотришь в гугле, чем закончился фильм. Но в чем тогда веселье? – говорю я и подмигиваю ей.