— Так и должно быть, это ее право.

— Но себя вы крепко держите в узде.

Она остановилась, словно ее удивило это замечание.

— И я себя тоже, — признался он.

— Мы совершенно не похожи, — заверила его она.

— А может быть, в нас больше общего, чем вы думаете? Мы оба яростно отстаиваем свою независимость, у нас обоих высокие идеалы, за которые мы готовы бороться до конца. — И, не дожидаясь ее ответа, он заключил: — Мы оба очень боимся принять неверное решение. И бессильны принять верное.

Это была правда. Гэвин больше не знал, чего хочет.

— Идемте, — сказал он, беря ее за руку. — Становится поздно. Пора уходить.

Он двинулся к воротам, но Сара осталась на месте.

— Чего вы хотите? — требовательно спросила она. Подойдя на шаг ближе к нему, женщина спросила, понизив голос: — Секса? Тогда почему не занялись этим вчера ночью? Или сегодня, когда мы еще были в гостинице? Зачем было ехать сюда?

Она указала рукой на сад.

— На что вы жалуетесь? — возразил он. — Вы не проявили никакого энтузиазма по поводу нашего договора.

— О! — Она притворилась, что не понимает. — Вы хотите, чтобы я проявляла энтузиазм, продавая себя? Я не поняла. Тогда позвольте мне попробовать еще раз, ваша светлость.

Она порывисто качнулась к нему, выставив грудь и выпятив губы.

— Гэвин, я вне себя. Спасибо за то, что сделали меня своим домашним любимцем…

— Это неправда, и вы это знаете, — с жаром проговорил он.

Ее гнев нарастал.

— Знаю. Вы — достойный человек, я говорю это не в шутку. Но я не знаю, чего вы хотите. Чтобы я ласкалась к вам, лебезила перед вами? Предлагала любовь?..

— Я не просил вас о любви. Только немного доброты, Сара. Я чувствую себя сегодня жонглером, постоянно удовлетворяющим чьи-то ожидания. И даже ваши. Я жажду пристанища.

И только теперь, произнеся эти слова вслух, он понял, насколько они правдивы. Как же так вышло, что до этого момента он жил, делая все, чего ждали от него другие, и все же чувствуя, что живет не своей жизнью?

И почему ему пришло в голову, что он найдет ответ у Сары?

— Пойдемте, — сказал он и двинулся к воротам.

Глава четырнадцатая

Он уходил, а Сара смотрела ему вслед.

Роланд был не единственным, кто преподал ей жестокий урок. Мужчинам вообще нельзя доверять. Сколько раз в жизни ей доводилось быть свидетельницей ненадежности таких, как Джефф и Чарльз, и жестокости многих других, убеждавших ее, что ей нет места в их мире?

Но все-таки Бейнтон подарил ей бумагу.

Он подарил ей бумагу.

Однако он не останавливался, чтобы проверить, пошла ли она за ним.

Она подумала было, не остаться ли прямо там, на месте, и дать ему уйти, но тут ноги сами понесли ее за ним, хотя она и не понимала почему. Это не имело никакого отношения к ее пьесе или его желанию лечь с ней в постель.

Тут было что-то более глубокое, чем все это. Он был самым несносным человеком из всех, кого она знала, и при этом единственным, кого она, кажется, начинала уважать.

Бейнтон, казалось, знал, что она идет за ним. Он замедлил шаг, дав ей возможность догнать его. В футе от него она остановилась.

Он тоже замер.

— То, что я иду за вами, вовсе не значит, что я решила делать все, что вы пожелаете, — сообщила она.

— О Сара, этого я и представить себе не мог бы.

Это сухое замечание поразило ее своей истинностью. Все это время, на каждом шагу Бейнтон позволял ей быть с ним на равных. Вот наконец мужчина, который с ней честен, независимо от того, хочет ли она слышать его слова. Хитрить было не в его характере — и в эту минуту она поняла, что они могут быть возлюбленными.

Возлюбленными.

Какое восхитительное слово. С тех пор, как она рассталась с Роландом, у нее не было возлюбленного. И она не испытывала ни малейшего желания его иметь… До этого момента.

Гэвин протянул руку, и она понимала, что может отказаться ее принять. Бейнтон позволит ей уйти.

Но если она ее примет, то, значит, она принимает и все, о чем он просил, и это не имеет никакого отношения к деньгам, ее пьесе, театрам и домам. Это касается только их самих — его и ее, и еще доверия.

В этот миг Сара поняла, каким тяжелым грузом стала для нее жизнь. Она не просто выживала — она еще и тащила за собой груз всех своих разочарований и страхов. Однако все ее сомнения сводились к одной, совершенно ясной уверенности: однажды она поверила в любовь и обманулась.

Так почему не поверить теперь в уважение и честность? Может, ее мать была права, когда говорила, что для таких, как она, есть лишь один способ выжить?

И потом, Бейнтон подарил ей бумагу.

Пройдя мимо его руки, она поднялась на цыпочки и поцеловала его.

Они стояли в тени, в стороне от прогулочной дорожки, но ей было неважно, видят их или нет. В этот миг все, что она чувствовала, — это его губы и жестковатые баки, щекотавшие ее ладони.

Он ответил на ее поцелуй — жадно, требовательно, со страстной жаждой ее прикосновений.

Ее охватил страх, но она сказала себе, что это Гэвин. Постепенно она позволила себе расслабиться, и то же самое почувствовал он. Их поцелуй стал глубже.

Что он сказал прошлой ночью? Она боится не его. Так он сказал… И был прав.

Нет, она боится снова потерять себя, как тогда, с Роландом. Понял ли Гэвин, сколько смелости ей нужно, чтобы подпустить его так близко?

Он прервал поцелуй. Наклонился.

— Вы снова плачете, как прошлой ночью. Сара, что с вами?

Она даже не почувствовала своих слез и не могла объяснить, почему плачет. Подняв руки к лицу, она вытерла щеки перчаткой.

Герцог взял ее за руку.

— Идемте.

На этот раз он нанял кеб, чтобы переехать через мост. Не успел возничий тронуть лошадей, как Бейнтон повернулся к Саре и попросил:

— Расскажите мне.

Сара знала, что он хочет услышать. Ее историю. Которой она никогда ни с кем не делилась. Однажды она рассказала Шарлен, но не все — умолчала о самом плохом. Она хотела, чтобы Шарлен верила в счастливый брак. Ей хотелось, чтобы ее племянница была открыта жизни, счастью и заняла подобающее ей место в обществе.

— Прошлой ночью я спросил вас, кто причинил вам боль, — напомнил он.

Сара почувствовала, как при этих словах ее грудь сжалась. Ей стало трудно дышать. Она начала отодвигаться, желая восстановить спасительный барьер пустого пространства между ними.

Однако Гэвин не желал никаких барьеров.

— Вы должны рассказать.

— Я не могу.

— Можете, — тихо возразил он.

— Я не могу дышать.

— Вы дышите.

Она отрицательно покачала головой, хотя он был прав. Она это знала и понимала, но все же сдерживалась.

— Это был ваш муж? — спросил Гэвин.

Сара кивнула.

— Не очень хороший человек, насколько я понимаю.

Сара кивнула.

— Как его звали?

— Роланд. Когда мы познакомились, он был солдатом.

— Он был грубым животным?

Саре пришлось подумать. Были времена, когда она была счастлива с Роландом. Когда у них все было хорошо.

В этом-то и заключалась проблема. Она никогда не рисовала его только в черных тонах — покуда не вспоминала, как он ее толкнул…

— Я всегда хотела быть лучше, чем была на самом деле.

Эти слова прозвучали почти неслышно, но он услышал.

— Это он вам сказал?

Сара откинулась на сиденье.

— Не он — моя мать.

Сара умолкла, испытывая необъяснимое чувство вины. В этом не было никакого смысла, но все же эта вина, особенно с тех пор, как она потеряла дом на Малбери-стрит, окутывала ее тяжелой мантией.

— Она ненавидела мои «причуды», как она это называла.

— Почему?

— Из-за того, о чем я рассказывала вам прошлой ночью, — ответила она, чувствуя, что чем больше говорит, тем легче ей становится дышать. — Она убеждала меня, что для таких, как я, есть только одна роль в жизни.

— И она готовила вас к ней?

— Но я вместо этого вышла замуж. Она к тому времени уже умерла, но я помню, как стояла перед священником и чувствовала ее рядом. Я слышала, как она насмехается надо мной. — Женщина опустила взгляд на руки. — Знаю, все это звучит глупо.

— Мой отец все время насмехается надо мной из могилы, — сказал Гэвин. — Я вовсе не считаю вас глупой. Осуждающие родители — это невыносимая тяжесть.

— Как он мог осуждать вас?

— У него были очень жесткие требования ко мне, и сколько бы я ни старался, сколько бы ни отдавал, этого всегда было недостаточно. Моих братьев он считал не более чем запасными игроками на случай, если что-нибудь случится со мной. Я был главным проектом и главной целью его жизни. Теперь я понимаю, почему братья стремились поскорее сбежать от него.

— Но вы не сбежали.

— Нет, я верил в свою ответственность. Он начал обучать меня, когда я был еще маленьким. Он внушил мне, что я в этом мире не для того, чтобы думать о себе.

— И вот теперь вы оказались в одиночестве.

— Герцог Бейнтон должен всегда прежде думать о других, а потом уже о себе, — сказал он, словно заучил эти слова на память.

— Такая девушка, как Сара, не может иметь иной судьбы, кроме такой, как у своей матери и матери ее матери, — процитировала она в ответ. — Когда мама поняла, как я ненавижу мужчин, которых она развлекает, как я напугана, она дала мне пощечину и сказала, что лучше бы я была разумнее и научилась у нее паре приемов. А я все пряталась. Я не хотела, чтобы эти мужчины знали, что я вообще существую.

— Как раз это и было разумно.

Сара кивнула. Она и сама знала, что это так.