Евдокия Гуляева - Свободная

***

Я уже уходил, но почему-то свернул в спальню.

Быстро привыкшие к полутьме глаза уловили скользящее движение кресло-качалки у детской кроватки: с моим появлением молодая женщина тут же включила тусклый ночник и вскочила на ноги, поплотнее запахивая на груди вязаную кофту. Я обогнул большую двуспальную кровать, подошел к ней и придирчиво осмотрел с головы до ног, вспоминая, получал ли я на ее счет рекомендательные письма.

– Прошу вас остаться до утра. Я вам все компенсирую. Кире просто необходимо выспаться.

– Вам не стоит беспокоиться.

Услышав голоса, ребенок беспокойно заворочался, закряхтел, а я невольно для себя подался вперёд и посмотрел в кроватку.

– Не проснулся. Хороший мальчик. Спокойный.

Упираюсь взглядом в спящего малыша и не могу больше пошевелиться.

Я не хотел детей. Они никогда не вызывали у меня эмоций, только равнодушие. И так я думал до тех пор, пока не увидел этого младенца. С ним получилось иначе. Впрочем, наверное, все дело в моих щемящих чувствах к его матери. Но чем больше времени я сейчас наблюдал за ним, тем больше убеждался – дело вовсе не в Кире, а в самом мальчике.

Меня всегда поражала способность некоторых людей видеть и точно утверждать о схожести малыша с мамой или папой. Я не обладал такими талантами. А черты лица – мало ли что и кому может привидеться! Но в одну секунду позволил себе поверить, что Кира никогда не решилась бы родить кому-то, кроме меня. И в какой-то момент настолько погрузился в мир собственных иллюзий, что перестал чувствовать реальность.

Вокруг меня стерлись границы.

«Мой!» – эта мысль взрывает мой мозг и ломает грудную клетку.

Глядя на спящего ребенка, я уже не понимал, мои подозрения основываются на неопровержимых фактах и подсознательном чутье или же на слепом, ничем не подтвержденном желании иметь сына.

– Как зовут?

– Митенька.

Как только ответ достигает моего сознания, то смешанные чувства разрывают наспех заштопанное сердце.

За окном светает. Смотрю на рассвет и хочу выть от треска в голове.

Отчаявшись снова заснуть, спускаю ноги с дивана, кутаясь в плед, и, в очередной раз, широко зевая, встаю. На цыпочках, чтобы не разбудить Надю, которая вынужденно осталась на ночь, прохожу на кухню выпить кофе. Перед глазами всплывает картина вчерашнего вечера, и я не могу сдержать вымученной гримасы, вспомнив о том, как и при каких обстоятельствах я оказалась в квартире.

Дима.

Сложно определить чувства этого мужчины. Особенно, когда в каждом жесте и взгляде чувствуешь, как он уходит все дальше от тебя.

– Доброе утро.

Я слышу на удивление бодрый голос Нади, поворачиваюсь к ней с туркой и пакетом молотого кофе в руках:

– Доброе. Чай, кофе?

– Кофе.

Улыбаюсь ее ответу и, отвернувшись, одним скользящим движением включаю плиту.

– Спасибо, что смогли задержаться, Надя. Вы действительно очень выручили меня.

– Мне не трудно. Я рада любой подработке.

– Да, конечно, – засуетилась я, и, сходя в гостиную за сумкой, вернувшись, достала из нее кошелек. Отсчитав оттуда пару купюр, протянула их женщине. – Еще раз, большое спасибо.

– Боюсь, вы меня не так поняли, – она немного растерялась, сдержанно улыбнулась и покачала головой, отводя мою руку с деньгами. – Вот это лишнее. Мне хорошо платит компания «Bars». И за сверхурочную работу тоже.

Не вижу смысла спорить с ней, поэтому быстро убираю кошелек, и перевожу тему нашего разговора.

Мы продолжаем говорить о разном, в основном, – о Мите:

– Материнство – это подарок, – словно по инерции срывается с немного поджатых губ, – а ваш сын – замечательный малыш, и не доставляет особых хлопот, – продолжает она, но из горла уже пропал тот самый колючий ком только ей понятной горечи, возвращая тон разговора в более удобный. – Он – ваша копия.

– Скорее, копия своего отца, – отвечаю я не обдумав, а потом, поняв случайную оплошность, добавляю уже более спокойно, – вернее, я имею ввиду моего отца – Митиного дедушку.

Боюсь сказать или сделать что-то лишнее, что повлечет за собой возможные вопросы, поэтому снова поворачиваюсь к плите. Как раз вовремя, потому что готовый кофе вот-вот закипит и перельется через край турки.

Этот тот самый неловкий момент, когда что ни скажешь – все мимо.

Но вскоре мы уже сидим напротив друг друга, пьем горячий ароматный напиток, а тишину лишь иногда прерывает наш общий смех и забавные истории, которые спонтанно приходят Наде в голову.

– А альбомы? – неожиданно спрашивает она. – Вы храните альбомы с фотографиями? Я очень сожалею, что в свое время оставила их у родителей. Листая страницы семейного альбома, можно заново пережить те события, что запечатлены на фото.

Слушая ее я невольно заулыбалась.

Буквально на днях ко мне приезжали родители и привезли с собой альбомы с их и моими детскими фотографиями. Радуюсь данной новости, ведь все наши фотоальбомы затерялись еще при самом первом переезде, когда мне было около десяти лет, и мы получили трехкомнатную квартиру в центре. А в прошлом году, благодаря вынужденному размену квартир, они вдруг нашлись. Мама затеяла ремонт, и коробки не только с ними, но и со старыми вещами, милыми сердцу бумагами и безделушками временно перевезли ко мне, а потом и вместе со мной в эту квартиру. Только сейчас понимаю, что я никогда не видела своих детских фотографий и, кстати, фотографий родителей, бабушек и дедушек тоже не видела.

– Я сейчас!

Резво соскакиваю с высокого стула, на котором еще минуту назад я уютно устроилась, и иду в прихожую, к аккуратно составленным, подписанным коробкам, в верхней из которых нахожу с десяток старых советских альбомов. Выудив оттуда штук пять, возвращаюсь, вся лучась от гордости, словно самолично принесла в январе полное пластмассовое ведро майских ландышей.

– Вот! – плюхнув их перед своей гостьей, я смешно сморщила нос и чихнула от многолетней, сохранившейся на них пыли. – В них мое детство!

Надя с любопытством, отодвигая от себя полупустую чашку, начинает по одному подтягивать к себе лежащие фотоальбомы, бережно поглаживая, словно извиняясь за вторжение в чужую частную жизнь. Я тоже с интересом присоединяюсь к просмотру одного из них и внимательно изучаю каждого знакомого-незнакомого родственника.

– А кто это?

– Мама. – Я аккуратно переворачиваю нечеткое фото оттенка сепии и читаю надпись карандашом. – Здесь ей всего восемь.

– А это? – интересуется у меня Надя. – Они так похожи!

– Это прабабушка Елена – улыбаясь, отвечаю я. – Мамина мама.

– А ты других знаешь? – весело продолжает Надя.

Пожимаю плечами и снова смотрю на фотографию, где изображена моя бабушка с папиной стороны, на которую, по словам родителей, я была очень похожа.

Ну совсем другая!

Все детство мне твердили, что я точная копия папиной мамы, но, к сожалению, все фотографии потерялись при переезде, и у них нет возможности показать мне их. Я поверила и отбросила подозрения, что меня могли удочерить, хотя эта мысль донимала долгое время: все детство и юность между мной и родителями стояло стойкое ощущение бестрепетности. Очень давно, в классе десятом, я обратила внимание, что совсем не похожа ни на маму с папой, ни на теть, ни на дядь. Сейчас, спустя столько лет, казалось бы бредовая идея снова вернулась, и мне стало не по себе.

Пока пролистываю старые фотографии, все больше сосредоточенно хмурюсь, продолжая пристально разглядывать многочисленную родню в поисках общих черт.

Ни в ком не вижу никакого сходства с собой. От этого возникает один вопрос – почему все это время меня старались убедить в обратном?

Видимо родители видели схожесть там, где ее нет и в помине!

Понимаю, что пару фотографий ничего не доказывают, что возможно я лишь зря накручиваю себя, но что-то внутри гложет и гложет, из-за того, что фрагменты жизненной мозаики наконец складываются.

Как всё-таки много может рассказать и объяснить даже размытое черно-белое фото из давно потерянного семейного альбома!

Надя быстро сложила назад фотографии и засобиралась. Словно ей самой стало неуютно оттого, что она моими глазами разглядела неловкие моменты моего же детства.

Провожая ее я сдержанно улыбаюсь, больше не пытаясь найти безопасную тему для разговора. Когда она вышла, я привалившись к двери спиной, дождалась щелчка и крепко зажмурилась.

Если мне было недостаточно родительской любви, это совсем не значит, что мама и папа не любили меня. Любили, но как-то по-своему безэмоционально.

Тело немеет от воспоминаний, что крутятся на повторе:

Совсем недавно мама спросила меня о моих самых запоминающихся моментах жизни, связанных с ней. И у меня они были! Например, вот: в первом классе у нас были уроки труда и все должны были приносить нитки мулине для вышивки, иголки, тряпочки. Все носили их в неудобных пакетиках. А одна девочка, мама которой вела в школе кружок «умелые руки» и вечно мастерила что-то необычное – вот, эта девочка пришла с чудесной сумочкой, сделанной из треугольного пакета от молока. С такими маленькими карманчиками и крупной застежкой-пуговицей!

Фантастика! Просто: в нашем детстве было мало красивых вещичек…

Вечером я в восторге рассказала об этой сумочке маме, а она – раз-раз – сделала мне такую же, только гораздо удобнее и продуманней! Для меня это было одновременно и небывалым чудом, и торжеством человеческого разума. Это воспоминание и ощущение восторга – до сих пор со мной.

«Сумочка?! – расстроилась мама, – после всего того, что я для тебя делала, ты запомнила какую-то примитивную сумочку?!»

Видимо, она ту детскую поделку ценила не так высоко, как оценила ее я.