– Мне ничего не надо, оставьте меня!

– Егор… – прошептала Кира. – Неужели это ты?!

Он с невероятным усилием попытался приподнять голову, но не смог.

Кира склонилась ниже, и глаза их встретились.

Но взгляд его остался ледяным.

– Представь себе, Кира, – сказал хрипло. – И, как видишь, я до сих пор не умер. – В голосе его звучало откровенное сожаление. – Откуда ты здесь взялась?

Кира не могла ничего сказать.

– А, – жестоко усмехнулся Егор, – пришла пожалеть калеку? Ну что, начинай. Я уже привык к слезам и к соплям, к сердобольным взглядам. Слушай, а может, для разнообразия поцелуешь? – В голосе его звучала откровенная издевка.

– Храни тебя Господь, – прошептала Кира, сама себя не слыша и не понимая, что говорит.

И бросилась вон из палаты. Она не могла слышать его голос, не могла видеть его таким!

– Вот и правильно! – крикнул Егор вслед. – Иди отсюда! Нечего тебе здесь делать!

Но Кира слышала не эти слова – другие…

«– Что мне надо сделать, чтобы ты меня простила?

– Исчезни из моей жизни! Умри!»

Она так сказала ему… она так ему сказала, и вот…

– Господи! – прошептала Кира. – Господи, прости меня! Помоги ему! Помоги нам!


Перед самой Лилиной выпиской появилась в больнице и Катя. Она плакала и просила у Лили прощения – правда, никто не понял, за что, – твердила, что характер у нее такой… противный… Напоследок они с Лилей расцеловались. Кира порадовалась этому примирению, порадовалась, что мама выздоровела.

Теперь ей можно было вернуться в монастырь, ну или вместе со всеми отправиться в Дом с лилиями – и забыть дорогу в больницу.

Однако она переночевала в городской квартире бабушки Таисии Александровны и наутро явилась в больницу снова.

Егор спал. Рядом никого не было.

Кира тихонько постояла над ним, глядя, как дрожат во сне эти длинные ресницы, которые она так и не смогла забыть, и со вздохом села в кресло. У нее была с собой книжка – «Травмы позвоночника». Кира ее еще вчера взяла в библиотеке и всю ночь читала. Она мало что понимала, поэтому некоторые места приходилось перечитывать по нескольку раз. Дело шло медленно.

Внезапно Егор жалобно позвал:

– Кира!.. Кира!

Она вскинулась… Однако он по-прежнему спал. Метался во сне и звал ее!

И тогда Кира вспомнила, сколько раз она металась во сне и звала его, а потом ненавидела себя за эти сны и просила у Господа прощения. Ну вот он ее и простил, наконец-то простил… Она только сейчас это поняла. Ненависть – грех. Проклинать кого-то – значит предать душу дьяволу, свою душу прежде всего! Господь простил ее, потому что вернул ей Егора. Вернул ее душу!

Но как мучительно стонет Егор…

Кира вскочила с кресла, подошла, коснулась его руки:

– Егор, проснись.

Страдальчески сведенные брови разошлись, ресницы поднялись. Взгляд, в первый миг беззащитно-счастливый, сделался ледяным.

– Ты звал меня во сне, – прошептала Кира.

– Не ври, – буркнул он. – И уходи!

Кира окинула взглядом его беспомощно распростертое тело и улыбнулась.

– Сейчас будем кушать, – сказала спокойно.

Положила ему на грудь салфетку, но Егор сорвал ее, скомкал, швырнул на пол.

Кира безропотно подняла ее, снова положила ему на грудь и с улыбкой сказала:

– Егор, надо!

– Для чего? – с болью спросил он. – Или для кого?!

У Киры задрожали руки от волнения, так захотелось ответить: «Для меня!» – однако она просто подсунула ему под голову подушку и произнесла:

– А если ты не будешь есть, то окончательно ослабеешь и не сможешь делать упражнения.

Это было главное, что она запомнила из книжки: упражнения! Их делать необходимо! Но для этого нужны приспособления, которых нет в больнице…

– Кира, я тебе поражаюсь, – раздраженно прорычал Егор. – Свалилась мне как снег на голову, нянчишься со мной. Может, еще покормишь меня с ложечки? Ты кто?! Долбаная мать Тереза?!

– Мне говорили, что ты груб, – кивнула Кира. – Но я не уйду. И ты меня не выведешь из себя.

– Посмотрим, – буркнул Егор недоверчиво. И вдруг протянул руку, дернул за угол ее черного платка: – А что это за шмотье у тебя? Неужели мода так переменилась? Или это прихоти твоего парня? Он ревнивый? Заставляет тебя носить вещи прабабушки?

Кире стало смешно от этой мальчишеской злости. Да Егор на самом деле и не злится вовсе. Он просто хочет знать, как она живет! Он не забыл ее так же, как она не забыла его.

– Прекрати, Егор, – сказала ласково. – Я жила в монастыре.

– Шутишь! – выдохнул он недоверчиво.

– Я послушница вот уже три года. С того времени, как… мы виделись с тобой в последний раз.

– Черт… – прошептал Егор.

– Не ругайся, это грех, – бросила Кира, выходя из палаты.

Но он лежал и ругался… от страха, что она больше не вернется!

Кира вернулась, и у Егора заколотилось сердце: на ней не было платка, и он смотрел, смотрел на ее гладко причесанную голову, на косу, лежащую на плече… Он так смотрел, что Кира смущенно рассмеялась, и только тогда Егор заметил, что в руках у нее поднос, а на нем – тарелка и стакан с компотом.

– Что у тебя там? – с отвращением спросил Егор. – Каша? Я не буду кашу!

И внезапно ощутил такой аппетит, что готов был сожрать эту кашу вместе с тарелкой!

Ну, конечно, он не мог допустить, чтобы его кормили с ложечки. В конце концов, руки-то у него работали. И оказалось, что, когда Кира поддерживает его голову, он может слегка приподняться… и есть сам!

– Отвернись, – буркнул сердито, стыдясь своего лютого аппетита.

Кира засмеялась… и испугалась этого звука. Сколько же времени она не смеялась?!

А Егор подумал: сколько же времени он не слышал ее смеха!..

С кашей было покончено, когда Кира услышала шаги за спиной. В палату вошла маленькая полная женщина в очках, одетая в черное, – это была Евгения Львовна, мать Егора.

– Боже мой, – ахнула она, увидев пустую тарелку, – милая девушка, как это у вас получилось?!

Кира пожала плечами.

– Простите, а кто вы? – насторожилась Евгения Львовна. Она вдруг почувствовала легкую ревность. Как эта незнакомая девушка умудрилась заставить сына поесть? Ее-то он извел своими капризами, еле-еле несколько ложек удавалось запихнуть ему в рот…

– Я ее не знаю, – усмехнулся Егор.

– Да? – усмехнулась в ответ Кира. – А говорил, что любишь.

Евгения Львовна оторопела.

– Я такого не говорил, – проворчал Егор. – Можешь идти.

Кира вышла, унося посуду.

– Егор, – укоризненно сказала Евгения Львовна, – ты обидел девушку. Она к тебе больше не придет.

– Мама, – вздохнул Егор, – от нее так просто не отделаешься!

Что характерно, он оказался прав! Через несколько минут Кира появилась снова – с тазиком и губкой в руках. Локтем она прижимала к себе флакон с перекисью водорода.

– Что на этот раз? – возмущенно спросил Егор.

– Сейчас будем мыться, – сообщила Кира.

– Даже не вздумай ко мне прикасаться! – заорал он.

– Егор, от тебя плохо пахнет, а точнее, разит. Извини, – невозмутимо сказала Кира.

– Я сейчас открою окно, – поджав губы, процедила Евгения Львовна, воспринявшая эти слова как оскорбительный намек. Выходит, она плохо ухаживала за сыном?! Да она тут дневала и ночевала, нянчилась с ним, словно он вернулся в те времена, когда был младенцем! Сколько вынесла оскорблений за все свои труды – и тут вдруг приходит какая-то девица и еще смеет ее упрекать? А Егор не орет, не матерится, не посылает эту особу ко всем чертям и даже в более дальние края, а… а только ворчит:

– Как это унизительно! Я взрослый мужик, а вынужден мыться в постели!

– Хватит себя жалеть, – велела Кира.

Откинула простыню, приподняла его правую ногу:

– Ты что-нибудь чувствуешь?

– Нет, – буркнул Егор.

Приподняла левую:

– А здесь?

– Ай! – взвизгнул он. – Щекотно!

– Так это же здорово! – обрадовалась Кира.

– Черный юмор, – отрезал Егор. – Я уже давно не чувствую ног.

Кира промолчала, а в следующую минуту уже ловко повернула его на бок, подсунула клеенку – и принялась бережно обтирать ему спину.

А Евгения Львовна взглянула на красные пятна на спине сына – и кинулась из палаты.

Впрочем, вскоре она вернулась – вместе с врачом.

– Вадим Антонович! – воскликнула с ужасом. – Это что, пролежни?!

– Они самые, – вздохнул тот и развел руками. – Недоглядели!

В общем-то, не таким уж виноватым он себя чувствовал. Мамаша кудахтала над сыном, медсестер к нему не подпускала, а сама его просто боялась. Ну и вот вам результат!

– Егор! – грозно наклонился он над парнем. – Пролежни! Атрофия мягких тканей! А все потому, что ты такой упрямец!

– Доктор, – буркнул тот, утыкаясь лицом в подушку, – обещаю вам, что с завтрашнего дня я буду бегать трусцой.

Кира с трудом сдержала смешок.

– Это язва, а не больной! – рассердился доктор. – Евгения Львовна, пойдемте, я дам мазь.

Мать Егора засеменила следом за врачом, всхлипывая от жалости к сыну, а еще больше – от унижения. Эта особа увидела пролежни… Небось думает, что мать забросила сына?! А ведь она тут… как над малым ребенком…

Ничего, эту девицу он тоже пошлет, как посылал всех сестер, нянечек и даже родную мать!

А Кира между тем продолжала обмывать спину Егора, теперь уже перекисью водорода, осторожно прикасаясь к пролежням, которые, на счастье, еще только начали образовываться.

– Кира, – простонал он, – зачем тебе это надо, а? Слушай, если ты чувствуешь вину, то я сам так решил!

– Он решил, – пробормотала Кира. – Я тоже сама так решила. Мое место здесь, рядом с тобой. А Господь нам поможет.


Обрабатывать пролежни следовало каждые два часа, днем и ночью. Так что первое время Кира практически не выходила из палаты Егора. Ставила на ночь будильник и устраивалась в кресле, под принесенным из дому пледом. Будильник звонил, она вскакивала, зажигала свет, переворачивала на бок рычащего от боли Егора, смазывала пораженные места, дула на них, бормоча: