— Но это вполне может поставить ваше право под сомнение, — возразил Краут.

— Я посоветуюсь со своим адвокатом, — сказала Скарлетт. — Хотя он и без моих советов делает все возможное.

— Если позволите, мэм, я попрощаюсь с вами, — Краут встал. — Мне было приятно познакомиться с вами. Думаю, все загадки разрешатся и вообще все образуется.

— Еще раз благодарю вас, Краут. Вы мне очень помогли.

— Еще когда я был ребенком, я слышал фамилию О’Хара. Мог ли я поступить иначе?

Дост подтвердил догадки Краута.

— Очевидно, речь идет о каких-то ф-формальных неточностях в оформлении документов, — сказал он. — Я с-связался со своими друзьями в арбитражном суде. Они намекнули мне именно на это.

— Понятно. Но ведь документы проходили перерегистрацию. И не один раз. Почему же никто не заметил этих неточностей раньше?

— Это просто обратная сторона м-медали. Настолько никто не ставил под с-сомнение ваше п-право, что и документы регистрировали чисто м-механически. Но это еще не все. Я могу с уверенностью с-сказать, что за всем этим стоит весьма влиятельное л-лицо.

— Я тоже думала об этом. Человек с улицы вряд ли смог бы поднять такой груз, — задумчиво произнесла Скарлетт.

— Б-боюсь, что и уровень анонима весьма в-высок.

— Как высок, Торн?

— Очень высок, очень, — сказал Дост.

— Я собираюсь ехать к губернатору, — заявила Скарлетт.

— Это р-разумно. Надеюсь, многое прояснится. Знаете, я испугал вас, с-сказав, что дело мы можем п-проиграть. Сейчас я так не думаю. Мы п-поборемся. П-первый шок проходит. Люди в городе уже б-более благосклонны к вам.

— А вот я — нет. Они бросили меня, Торн. Они все сразу же пропали. — Скарлетт в волнении стала ходить по комнате.

— Они п-просто испугались. Я ведь тоже ис-спугался. П-простите м-меня, Скарлетт. И простите их.

Скарлетт давно не была в Атланте и сейчас с трудом узнавала город. Некогда одноэтажный, весь в зелени, уютный городок стал по преимуществу каменным многоэтажным, холодным. На улицах было много автомобилей, хотя конные экипажи не уступали им пока что первенства.

Скарлетт поселилась в гостинице «Эмпайр», в номере, выходящем окнами прямо на площадь.

Глядя на улицу, она почему-то подумала: «Скоро начнется новый век. Какая я уже старая».

Впрочем, мысли о старости приходили к Скарлетт крайне редко. Она по-прежнему чувствовала себя полной жизненных сил. Конечно, она не смогла бы сейчас, как в молодости, дни напролет трудиться в Таре, не выдержала бы, наверное, и других испытаний чисто физически. Но жажда жизни, стремление к деятельности, открытый, не замутненный ложной старческой мудростью взгляд на жизнь сохранились в ней. Она даже сама иногда удивлялась тому, что могла по-прежнему открывать для себя новое, радоваться, волноваться. Конечно, теперь у нее совсем другие заботы — дети. Хотя они и разлетелись по белу свету, хотя у каждого из них теперь своя жизнь, но материнское сердце никак не успокоится. Она думает о Бо. О Кэт, конечно, о Джоне, об Уэйде… Но ее сердце начинает биться учащенно, как в давние времена, когда она думает о Ретте. Его уже так давно нет с ней. Но для нее он не умер. В жизни им довольно часто приходилось расставаться. Скарлетт даже казалось иногда, что они разлучились навсегда. Но Ретт возвращался. И теперь Скарлетт не хотела впускать в свое сердце это безысходное слово — смерть. Ретт просто ушел. Не навсегда, нет, они еще встретятся с ним. Он обязательно вернется, или она придет к нему. Потому что она любит его. Потому что он — вся ее жизнь. И когда она видит в детях черты Ретта, сердце ее переполняется радостью и гордостью. Она знает, Ретт был бы доволен тем, какими выросли его дети, какими они стали, как живут на этом свете.

Человеческая память устроена таким образом, что все плохое забывается.

Но Скарлетт помнила все. Даже самые неприятные моменты в своей жизни. Она помнила и о том, каким бывал Ретт невыносимым. Но она принимала его всего, со всеми его недостатками. Это была любовь, а любовь открыта, она вбирает в себя человека целиком, без остатка. Скарлетт и представить себе не могла, что ее Ретт был бы паинькой, мягким и добреньким домоседом. Нет, такого Ретта она бы ни за что не полюбила. Впрочем, он бы тоже вряд ли влюбился в маменькину дочку. Два сильных, непримиримых в своих открытиях и заблуждениях, упорных и несгибаемых характера сошлись, как притягиваются противоположные полюса. Электрическая искра, которая то и дело пробегала между ними, могла бы убить их любовь, но только крепче связывала их.

Да, теперь все будет иначе. Двадцатый век уже не вынесет такого чувства. Скарлетт думала об этом часто. Ей казалось, что уходящий век и был самым лучшим в жизни человечества. А дальше будет все хуже и хуже. Это было не старческое брюзжание, но плод спокойных и долгих раздумий. Теперь у нее на это хватало времени. И она видела, что у людей все меньше остается сердца и все больше их чувствами управляет разум. Нет, она была не против разума, но она была против одного разума. Для людей некоторые неощутимые, но такие весомые понятия, как честь, достоинство, гордость, дружба и авторитет, теряли свою притягательность. Они легко становились пленниками стремления к благополучию. Когда речь заходила о деньгах, через понятие о чести переступали, не задумываясь ни на минуту. Нет, Скарлетт была далека от мысли, что все люди превратились в алчных и жадных гобсеков. Им еще свойственно было умиляться, жалеть, даже совершать добро бескорыстно, но это скорее рассматривалось как милые причуды, а делом жизни все чаще становилось обогащение. Это, в общем, было так понятно — люди хотели жить удобно, уютно, комфортно, хотели развлекаться, носить нарядные платья, жить в добротных домах и ездить на быстрых машинах. Но теперь это для многих было единственной целью. В газетах она читала ужасные вещи — матери продавали детей, жертвы требовали не смерти преступника, а денежной компенсации, жены торговали воспоминаниями об интимных подробностях жизни со своими знаменитыми мужьями… Для Скарлетт это были страшные предвестники наступающего века.

И в то же время ее не пугало стоящее на пороге двадцатое столетие. Наоборот, оно манило ее, завораживало. Словно она могла стать свидетельницей сбывающейся волшебной сказки. Эта сказка уже стала воплощаться в жизнь. Телефон, электрическое освещение, автомобили, лифты, аэропланы, небоскребы… Правда, все это тоже принадлежало к сфере материального. Но если человек способен был изобрести такие чудеса, неужели его не хватит на то, чтобы стать чуточку добрее…

Подальше от цивилизации

Бо уезжал из Америки. Ему надо было повидать мир. Ему необходимо было обновить свои понятия о жизни и узнать, как живут другие люди в странах, которые называют нецивилизованными. Бо ехал в Африку.

Друзья советовали ему запастись огромным количеством ружей и боеприпасов. Они жали его руку так, словно навсегда прощались с ним. Друзья почему-то были уверены, что Бо если и вернется из путешествия, то калекой, больным или сумасшедшим.

На Бо такие проводы действовали, наоборот, бодряще. Он уже представлял, как будет потом рассказывать о диких племенах, о джунглях и саванне, о невиданных животных и неизвестных обычаях.

Он набрал с собой не ружей и боеприпасов, а много бумаги и чернил. Он взял с собой фотогафический аппарат, даже пытался взять фонограф, чтобы записывать песни и сказания неизвестных племен, но это оказалась очень громоздкая машина, для которой потребовался бы целый фургон.

Бо был уверен в успехе.

Знакомый профессор географии посоветовал Бо поехать в Центральную Африку. Она была мало исследована. Были там уголки, где нога цивилизованного человека вообще не ступала. Но еще больше он советовал ехать в Австралию, ссылаясь на то, в Австралии еще сохранились племена каннибалов.

— Чтобы увидеть людоедов, — рассмеялся Бо, — мне достаточно впустить в свою квартиру театральных агентов.

— Пожалуй, — с улыбкой согласился профессор. — Только следовало бы включить в это племя и банкиров, и владельцев домов, и налоговых инспекторов, и членов ученого совета.

— Видите, — сказал Бо, — Америка чтит добрые старые традиции.

Плавание прошло без приключений, хотя в Южной Атлантике немного штормило. Но Бо перенес долгое путешествие на лайнере «Авраам Линкольн» мужественно.

Высадился в Кейптауне, маленьком, занюханном, грязном городишке, где единственной достопримечательностью был порт. Там пересел на менее комфортабельный тихоходный «Цветок Юга» и доплыл до Момбасы.

Это была Кения, Центральная Африка.

Проводников Бо нашел сразу же — шестеро черных, как уголь, парней с длинными худыми ногами и сильными руками несли его поклажу легко, словно были не людьми, а ломовыми лошадьми.

Первой остановкой стало озеро Виктория. Водопад Оуэн.

Это место разочаровало Бо, несмотря на то, что красоты здесь были сказочные.

Он встретил здесь нескольких американцев и англичан. Они охотились. Жили вполне удобно. Даже устраивали вечеринки с шампанским. А Бо искал неисхоженные места.

Он нанял новых проводников, таких же черных и длинноногих, и тронулся в путь.

Он уже жалел, что не послушал профессора и не поехал в Австралию. На каждом шагу в Африке ему попадались следы цивилизации, случайные, необязательные, но тем более раздражающие его.

Проводники злились на Бо, потому что никак не могли понять, куда же он хочет попасть. Один из них, Мгаба, кое-как изъяснялся по-английски, но при этом отчаянно ругался самыми страшными ругательствами. Впрочем, делал он это не по злобе, просто думал, что так принято у белых. Каждое утро Мгаба спрашивал у Бо:

— Маса, сука, куда идти сегодня надо где?