После этого она уже не слышала и не видела ничего вокруг, только одна мысль стучала в ее висках — люблю, люблю, люблю…

На второй месяц Мария решила бежать. Твердо и бесповоротно. Нет, она не боялась, что мать и отец погубят ее, скорее всего они очень скоро увезут ее в Италию и там выдадут замуж. Просто они боялись, что снова появится Джон, что он заберет ее у них.

Мария решила бежать потому, что с ужасом вдруг поняла — и мать и отец для нее совершенно чужие люди. Это была не злая мысль, не мстительная, а очень спокойная, рассудительная даже. И в этом решении тоже виноват был Джон. Это он открыл для нее мир, в котором были совсем иные ценности, совсем другие мысли, другие отношения между людьми и другие цели в жизни. Этот мир был не лучше и не хуже того, в котором жили отец и мать, он просто был другой. И с этим он никак не соприкасался.

Да, она сама пришла тогда к Джону. Она, воспитанная с детства в самых суровых и аскетичных правилах, по которым и куда меньший поступок напрочь перечеркивал жизнь девушки. Но она не могла поступить иначе. Она боялась, что любовь, скрываемая, загнанная внутрь, закрытая на сотни замков, просто разорвет ее, сведет с ума, остановит когда-нибудь ее сердце. Любовь должна была быть свободной.

И так велико было это чувство в ней, что его хватило на двоих. Ведь она поняла сразу — Джон не любит ее. Но это не имело значения. Главное — она любила его. Она любила его больше жизни. Она обожгла его своей любовью, взяла в плен. И вот теперь они оторваны друг от друга…

Бежать из дому было совсем не сложно. Надо было только выбрать подходящий момент. Лучше всего бежать утром, когда отца уже нет дома. Надо только оттолкнуть мать, сбежать по лестнице и оказаться на улице. А потом сразу же туда, к Джону. Если его нет дома — на работу. Она знает, где находится редакция. Даже если его нет в редакции, она дождется его там. Из редакции ее не вытащит никто. Да, возможно, будет скандал. Отец непременно сунется и к Ежи, и в редакцию. Но применить силу он не посмеет. Мария уже совершеннолетняя, она вправе сама решать, с кем ей жить.

А потом они поженятся…

Мария, конечно, вспоминала и о самом последнем их дне. Это было тяжелое воспоминание, особенно в свете того, о чем она узнала, как только Джона выставили за дверь.

Это она была во всем виновата. Она солгала. Да, это была ложь во спасение, да, она не хотела ничего плохого, но она солгала и теперь расплачивалась за это. Мария не была беременна. Регулярно у нее были месячные, ни на день не запаздывали. И это удивляло ее больше всего. Она должна была забеременеть, она должна была понести от Джона, но ничего не происходило. Как Мария молила Пресвятую Деву, чтобы та послала ей ребенка, как искренне просила. Но каждый месяц в одно и то же время начинались месячные. Мария приписывала свое бесплодие тому, что живет в грехе — ведь они с Джоном не были повенчаны, поэтому Пресвятая Дева и отвернулась от нее, но, как только они повенчаются, она обязательно родит Джону ребенка. А для того чтобы повенчаться, надо было получить благословение родителей. И Мария решила солгать…

Самое трудное в побеге ей казалось только одно — оттолкнуть мать. Это даже представить себе было ужасно. К матери следовало относиться как к святой — Мария так и почитала мать, — причинить ей даже небольшое зло считалось смертным грехом. Но другого выхода у Марии не было. Она несколько раз пыталась поговорить с матерью, но та даже слушать ничего не хотела.

— Потаскуха! — кричала она на дочь и захлопывала дверь. И это в лучшем случае.

Оттолкнуть мать… Нет, Мария даже думать об этом боялась.

Сразу после того как отец выпроводил Джона, он вернулся, схватил Марию за руку и оттащил ее на кровать. Он бил ее так, что девушка уже попрощалась с жизнью. Она не могла кричать — мать подушкой закрывала ей рот.

Когда отец устал, он схватил дочь за волосы, поднял ее опухшее от слез лицо и сказал:

— Ты, сука подзаборная! Запомни раз и навсегда — ребенок у тебя будет только тогда, когда мы тебе это позволим! Неужели ты думала, что я буду рисковать?! Нет, дорогая доченька, мы приняли меры! Донна Элиза дала нам хороший совет.

Донна Элиза — старая, скрюченная, беззубая горбунья — была в их селе знахаркой. Она принимала роды, она лечила заболевших животных, она готовила снадобья от болезней.

Все стало на свои места — донна Элиза приготовила какое-то снадобье, которое лишило Марию возможности забеременеть. Неужели навсегда?

— Не бойся, — словно угадал ее мысли отец. — Когда понадобится, ты сможешь нарожать целую кучу!

Но Марию это не успокоило. Она вдруг вспомнила про Клаудию. Она с семьей тоже ездила в Америку на заработки, а когда вернулась, вышла замуж. Через год она родила. Ребенок не прожил и месяца. То же самое случилось и со вторым. Третий выжил, но до года он не мог сидеть, когда отец решил ехать в Штаты, ребенку Клаудии было три года, но он не умел ни ходить, ни говорить.

Да, теперь Мария вспоминает, что отец часто беседовал с отцом Клаудии, узнавал, что и как в этой Америке. Тот охотно делился советами. Видно, один из советов был, как уберечь Марию от беременности.

Мать принесла завтрак, как всегда, в девять часов утра. Это были лепешки и кусок сыра.

— Мама, — сказала Мария, — мама, ну, пожалуйста, поговори со мной.

— Мне не о чем с тобой разговаривать, — отрезала мать.

— Но ведь я твоя дочь. Неужели тебе ни капельки не жаль меня?

— Ты — потаскуха! Ты не моя дочь.

— Мама, что ты говоришь?! Мама, я люблю тебя! Мама! Можешь избить меня, но только скажи, что со мной будет?

— Я ничего тебе не скажу. Ты — потаскуха. Ты была, есть и будешь потаскухой — вот что с тобой будет.

— Мама, но я погибну здесь. Неужели ты хочешь, чтобы я умерла?

— Да! — вдруг закричала мать. — Да! Я хочу, чтобы ты сдохла, чтобы твой позор ушел с тобой вместе в могилу! Ты мне не дочь, ты мерзкое, гадкое исчадие дьявола! Я ненавижу тебя. — Мать размахивала руками перед самым лицом Марии.

Дочь видела прямо перед собой злые, ненавидящие, налитые темной кровью глаза. В этих глазах не было ни капли жалости, ни капли снисхождения…

Мария резко поднялась, шагнула вперед и изо всех сил толкнула мать. Та отлетела к стене, еще не понимая, что произошло, а Мария распахнула дверь и побежала вниз по лестнице.

Остановилась она только тогда, когда остались далеко позади и их дом, и их улица, и их квартал. Когда она уже не видела заводских труб, длинных кирпичных стен фабрик, очередей перед проходными.

Она оказалась почти в самом центре Нью-Йорка. Нарядные витрины, красивые дома, автомобили, чистые улицы и богатые люди.

Только здесь она сообразила, что не захватила с собой ни пальто, ни даже платка. Она была в одном легком платье и тонких ботинках. Она не замечала холода только потому, что вообще ничего не замечала вокруг. Но теперь, когда она остановилась, зимний ветер пробрал ее до костей. Впрочем, это было не самое страшное. На нее оглядывались — удивленно, весело, но и подозрительно. Какой-то полисмен двинулся в ее сторону, помахивая дубинкой.

Мария вскочила со скамейки, на которой собиралась отдышаться, и поспешила прочь.

Ежи открыл ей сразу.

— О! Марыся! Заходите, заходите, дорогая. Вы вся продрогли. Идемте скорее на кухню, там тепло, и я дам вам чашку горячего кофе.

На кухне действительно было тепло. Ежи налил ей большую чашку дымящегося ароматного кофе, дал прийти в себя и только после этого спросил осторожно:

— Мисс ищет Джона Батлера?

— Да, я ищу Джона. Его нет дома?

— Я так понимаю, судя по одежде, что мисс вышла из дома более чем поспешно?

— Да, — покраснела Мария. — Я убежала из дому.

— И теперь мисс ищет Джона Батлера, который смог бы защитить ее?

— Да. Мы с Джоном поженимся. А что? У него появился еще кто-то?

— Нет-нет, что вы, мисс! Во всяком случае, пока он жил здесь, у него не было никого, кроме неприятностей от вашего отца.

— Неприятностей?

— Да, Джованни, ваш уважаемый батюшка, прислал трех головорезов, которые собирались избить Джона. Думаю, они долго будут жалеть о том вечере.

— Подождите, вы сказали — «пока он жил здесь», а теперь Джон здесь не живет?

— Нет, мисс, он уехал отсюда почти сразу после вас.

Сердце у Марии сжалось.

— А куда он переехал?

— К сожалению, я не знаю этого.

Мария молча уставилась в стол. Она никак не ожидала, что Джон поменяет адрес.

— Может быть, мисс стоит сходить к Джону на работу. Он по-прежнему работает в редакции…

— Да, я знаю. Но мне не хотелось… доставлять ему хлопоты на работе…

— Боюсь, у вас нет другого выхода.

— Да, — сказала Мария со вздохом. — Придется идти в редакцию.

— Если мисс не обидится на меня… Словом… Я не знаю, имею ли право?.. — заговорил Ежи извиняющимся тоном. — Словом, если мисс негде жить, вернее, если так получится, что мисс негде будет жить — о! это в крайнем случае! — так вот, я готов предоставить вам комнату Джона. Только вы не обижайтесь.

Мария посмотрела на хозяина полными слез глазами.

— Спасибо вам, большое вам спасибо! — сказала она. — Я уверена, что сегодня же найду Джона. А если не найду… Боюсь, что здесь жить мне нельзя… Отец…

— Да-да, я понимаю, — закивал Ежи. — Но когда-нибудь потом, когда все успокоится.

Провожая Марию, он дал ей платок и пальто. Это были добротные женские вещи.

— Так, купил по случаю. Вот видите, пригодилось, — неловко объяснил он.

Мария еще раз поблагодарила Ежи.

— Да, мисс, обязательно передайте Джону, что я очень виноват перед ним. Пусть, если может, простит меня. Он все поймет. Не забудете?