— Это доброе дело, месье Батлер, — сказал кардинал. — Бог вам в помощь. Хочу добавить только одно. Никогда не отчаивайтесь.

Дуэль

Смысл этих слов Джон понял намного позже, а тогда они показались ему удивительно некстати. Он был полон оптимизма, надежд, азарта, веселья и добра.

Почти треть корабля заняла съемочная группа. Только вся аппаратура, реквизит и декорации заняли целый трюм. В самой команде Джона было не менее ста человек. Он иногда даже удивлялся, откуда столько народу? Но каждый был нужен, каждый знал свое место и занимался своим делом.

Корабль отплывал из Бордо. Через несколько дней он должен был сделать остановку в Лиссабоне, а потом плыть до Неаполя. В Неаполе предстояло перегрузиться на другой корабль, который довезет группу до Александрии, а уж оттуда до Иерусалима придется добираться по суше. В общей сложности поездка должна была занять месяц.

Попрощавшись со всеми провожающими, Джон поднялся на борт, капитан пожал ему руку и представился Хозе Сальватьерро.

А потом корабль стал отходить от пристани.

Джон вместе со всеми стоял у поручней и махал рукой.

В этот момент неизвестно откуда появилась огромная туча и, закрыв солнце, разразилась просто-таки проливным дождем. И провожающие и отплывающие бросились в укрытия.

— Дождь в дорогу — это к добру! — смеялся Бьерн.

— Глупости! — смеялся и Джон. — Дождь — это дождь!

Бьерн вдруг схватил его своими на удивление крепкими руками, прижал к стене и сказал:

— Не спорь со мной! Это — к добру! Понимаешь, я знаю, что к добру! Я тебя, австралийца, встретил возле той церквушки к добру, я протащил тебя по Европе к добру, я привел тебя на студию тоже к добру. И теперь послушай меня — я люблю тебя, но не позволю с собой спорить. Ты должен, дикарь, уважать седины.

— Седины? — включился в игру Джон. — Если ты покажешь мне хоть один седой волос, я паду ниц.

— Пожалуйста, — сказал Бьерн, — тебе придется падать ниц раз двадцать.

Он наклонил голову и указал пальцем на свое темя.

— Видишь? Что это, по-твоему?

— Где-где? — всмотрелся Джон. — Если ты называешь этот волос седым, то я — китаец.

— А ты хочешь сказать, что он не седой?

— Нет, не седой.

— А я говорю — седой.

Джон взял волосок двумя пальцами и выдернул его.

— Ну что, седой? — спросил он, показывая волос Бьерну.

— Ты выдернул не тот! Это подмена! Это явная ложь! — наигранно возмущался Бьерн.

— Ах не тот?! Хорошо! Вот другой! — сказал Джон и, не успел Бьерн даже ахнуть, выдернул еще три волоска.

— Ты с ума сошел! Моя шевелюра! Изверг! Мучитель! Китайский австралиец!

— Ну, где тут седой? Где? Нормальные, молодые, пышные волосы! Да с такими волосами тебе впору готовиться к конфирмации!

— Это не те! Ты показываешь мне другие волосы! Я точно знаю, что моя голова убелена мудрыми сединами!

— Хорошо! Покажи мне сам! Пожалуйста!

Бьерн стал перебирать волосы на макушке, не решаясь выдернуть хотя бы один.

— Прости, мне некогда наблюдать за твоим поиском мудрости, — сказал Джон и, сделав презрительную гримасу, удалился.

Дождь прекратился только тогда, когда выплыли из залива в открытое море. А это случилось уже поздним вечером.

За день Джон успел осмотреть весь корабль, побывать в гостях у всех актеров и «актеров», познакомиться почти со всей командой и даже с некоторыми пассажирами. Многие из них плыли только до Лиссабона. Среди них были в основном испанцы, черные, жгучие, красивые.

В кают-компании, где пассажиры ели в четыре смены, Джон попросил все столы сдвинуть, чтобы группа сидела вместе. Это было забавно, как актеры учили «актеров» держать вилку и пользоваться ножом. Старший клошар, которого звали Поль, не нуждался в учебе. Он прекрасно умел вести себя за столом. Более того, оказалось, что он здорово разбирается в винах, в устрицах, в соусах, в мясе, вообще во всех тонкостях французской кухни.

— Откуда такие познания, месье Поль? — поинтересовался Джон.

— Старые запасы, режиссер. Думаю, вы не поверите, если я скажу, что был когда-то богат и даже немного знатен.

— Почему же? Очень даже поверю.

— Но вас, наверное, интересует, почему я теперь ни то ни другое.

— Честно говоря, да.

— Да наврет он все, месье, — вставила красотка, которая торжественно обещала, что после съемок бросит свое порочное ремесло.

— Молчи, девушка, — сказал Поль грубовато. — Месье сам поймет, вру я или нет.

— Надеюсь, — сказал Джон.

— Это позорная история, месье. Но мне почему-то не стыдно ее рассказывать.

— Мы слушаем вас, Поль.

— Все началось довольно банально, я был молод и, поверите ли, недурен собой. Отсюда, как дважды два, выходит, что я волочился за каждой встречной юбкой. Франция, месье, страна ловеласов. Во всяком случае, тогда я был в этом уверен. И знаете, имел успех. Да простят меня дамы. Так все и длилось многие годы. А надо заметить, месье, что любовные связи во Франции — это помимо плотских удовольствий еще и хорошее подспорье в делах.

— Хорошо говорит, — шепотом сказал Джон, оборачиваясь к Бьерну и только в этот момент вспомнив, что друг не пришел на ужин. Получилось, что он поделился с Тома.

— Красиво, — согласился оператор.

— Знаете, как это бывает, жена замолвит мужу словечко, тот поддержит в нужную минуту. А дела у меня, в отличие от любовных, шли из рук вон плохо. Наше поместье пришло в упадок еще при покойном отце. Он раза два перезаложил дом и земли, я еще раза три. Нигде не работал, жил, как птичка Божия. И тут случилось то, о чем вы не раз читали в романах, месье. Муж одной красотки застукал меня со своей женой. А был, месье, это очень хороший человек. Я за честь посчитал бы с ним дружить. Он не был красив собой, но очень умен, добр, талантлив. Чего еще не хватало его жене? Ума не приложу. Но, видно, ей нужен был красивый самец, а я таковым являлся на тот момент. Словом, она была моей любовницей, да простят меня дамы.

— Хотите, я расскажу конец вашей истории? — спросил вдруг Джон.

— А что? Интересно! — оживился вдруг Поль. — Попробуйте.

— Значит, так. Он застал вас со своей женой и, как это принято в цивилизованных странах, вызвал на дуэль. Так?

— Точно, — согласился Поль.

— А поскольку был он человеком сугубо мирным, судя по вашему описанию, то первым своим выстрелом воспользоваться не смог. Не попал. Так?

— Правильно, — сказал Поль.

— А вы воспользовались. И убили его. Суд. Тюрьма. Разорение. Так?

— Не так, — вдруг сказал Поль. — Вот вы и не угадали, месье. А знаете почему? Я ведь не зря помянул тут романы. Вы их слишком много прочитали, режиссер.

Поль говорил резко, грубо, словно вызывал Джона на скандал. В кают-компании повисла напряженная тишина.

— Вы правы, — сказал Джон. — Простите меня.

— То-то же, — сказал Поль и снова принялся за еду.

Недосказанная история повисла в воздухе, заставляя присутствующих растерянно оглядываться то на Поля, то на Джона.

— Но что же в произошло на самом деле? — спросил наконец Джон. — Пожалуйста, месье Поль, продолжайте, иначе мы сейчас умрем от нетерпения.

Поль выдержал большую паузу, отложил вилку и нож, выпил вина, вытер салфеткой рот и только после этого сказал:

— Вы были правы, режиссер. Этот достойный человек действительно вызвал меня на дуэль. Вы правы, он был сугубо мирный человек, поэтому сама мысль убить кого-то была ему в дикость. Но он это сделал. Ведь он, как и я, был из высшего света. Ему нашептали, его упорно убеждали, что он должен смыть свой позор моей кровью. Он явился вызывать меня сам, не через секундантов. И этот вызов, месье, был похож на принесение извинений. Он так умолял меня понять его, не винить, не осуждать. Нет, он не боялся, он и у барьера совсем не думал о смерти. Повторяю — ему претила сама мысль стрелять в человека.

Поль вздохнул и опустил голову, теперь он говорил медленно, с трудом, еле слышно, но в кают-компании была такая тишина, что каждое его слово доносилось до всех.

— Мы стрелялись в Булонском лесу. Это тоже банально. Но и это веление света. Хотя дуэли во Франции давно запрещены, но люди делали и по сей день делают это почти открыто. Нас было всего семеро — я, он, по два секунданта с обеих сторон и врач. Но, уверен, за деревьями собрался почти весь парижский бомон. Я даже как будто слышал запах духов в утреннем лесу.

Он стрелял первым. С тридцати шагов. И он, естественно, промахнулся. Думаю, стреляй мы с пяти шагов, результат был бы тот же. Вот до этого момента вы были правы, режиссер. Но дальше…

Поль снова выпил вина.

— Знаете, что сделал я, месье? Я не выстрелил, нет. Но сделал это не из благородства в общепринятом смысле. Мое благородство было неожиданным для меня самого. И заключалось оно в том, что, когда он направил на меня пистолет и выстрелил, я побежал. Я закричал и побежал, как заяц. Тогда я еще не понимал, почему так сделал, что это со мной произошло. Я понял это гораздо позже. Он сам рассказал мне о моем благородстве. В одном могу поклясться, месье, я не испугался. Это я знал точно. Здесь было что-то другое. Но, одним словом, я бежал с места дуэли.

Надо ли говорить, что на следующий день для меня закрылись все двери. Все, месье, до единой. Мне, шалопаю, были рады в любом приличном доме, мне, не убившему человека, отказывали в приеме. Свет возненавидел меня. Меня не хотели знать, словно я был прокаженным. Стеснялись даже прошлого знакомства со мной. Ну как же! Ведь они не разглядели во мне труса и бесчестного! Они так ошибались! Скоро стали являться судебные исполнители, дом был продан за долги со всем имуществом и землями. Я оказался в прямом смысле слова на улице. А поскольку я ничего не умел, кроме как говорить комплименты, то вскоре начал голодать, холодать… Дальше путь прям и неизвилист. Но как-то, когда я уже снимал угол под лестницей в не очень богатом доме, ко мне пришел он. Я поначалу испугался, решил, что он настаивает закончить дуэль. Но он пришел, месье, поблагодарить меня. Да-да! И не за то, что я его не убил. А за то, что показал ему, как он выразился, всю черную пропасть его падения. Ведь гуманистом слыл не я, а он, ведь ему казалось невозможным убить человека. Но он стрелял. А я своим позорным бегством показал, что я выше его, выше молвы, выше предрассудков. Что я — человек. Это не мои слова, месье. Это он так выспренно выражался. Он жал мне руки. Он благодарил меня, он называл меня свободным и независимым. Правда, уходя, он не пригласил меня в гости, не обещал помочь. Он просто покаялся и — достаточно. Потом он написал книгу. Она имела большой успех, она перевернула общественную мысль Франции. Он рассказывал о некоем господине, за которым легко угадывался я…