Сол молчал.

— Слушай меня внимательно — сейчас я приеду к тебе, мы выпьем с тобой по стаканчику виски, ты набьешь мне морду, и я увезу малышей к матери. Ты меня понял, Сол? Если хочешь, я привезу с собой то письмо, которое ты прислал в Европу. Потому что для меня ты всегда был и остаешься благородным человеком.

— Нет, Бо. Я не отдам детей, — сказал Сол, и Бо показалось, что человек этот плачет.

— Хорошо. Скажи мне тогда, кто тебе посоветовал эту глупость?

— Никто мне ничего не советовал.

— Если твой паршивый адвокат, то пусть лучше займется побыстрее собственной защитой. Я намереваюсь проломить ему башку.

— Я это решил сам.

— Брось, Сол, ты никогда не додумался бы до такой подлости.

— Это не подлость, а эта, как ее… вонздмензие…

— Возмездие, ты хочешь сказать? Возмездие, дурачок. Запомни хорошенько, у тебя плохие учителя.

Бо бросил трубку так, что она чудом не развалилась.

Уитни слушала весь их разговор.

— Ничего, — сказал Бо. — Мы просто украдем их, когда они пойдут в школу. Пусть попробуют потом отобрать.

— Нет, Бо. Я не хочу так. Лучше я потеряю их навсегда, чем втяну их в грязную историю.

— Ты не потеряешь их.

Бо в тот же вечер связался со своим адвокатом и изложил суть дела.

— Неужели есть такой дурацкий закон? — спросил Бо.

— Да, есть такой законодательный акт. В случае невыполнения матерью своих обязанностей она лишается материнских прав.

— Что значит — «невыполнение»?

— Это трактуется очень широко, Бо. К сожалению, ваш случай подпадает под возможную трактовку. Уитни ушла из дома к другому мужчине, этим она нарушила свой материнский долг.

— Стало быть, если бы она не ушла, а просто погуливала на стороне…

— Это в трактовку не входит. Жена не разрушает семью.

— Мило. И что же делать?

— Судиться, Бо, что же еще? Я берусь за это дело. Тут есть где разгуляться.

— Слушай, ты говоришь так, словно я тебя приглашаю на разбой.

— Бо, милый, суд — сплошной разбой. Но будь спокоен, я опытный разбойник. Мы вернем матери детей.

— Слушай, меня от тебя иногда просто тошнит.

— Меня и самого от себя тошнит. Зато я не толстею.

Словом, был подан иск, и судебное колесо завертелось.

Но еще до того как началось слушание дела, Бо уговорил-таки Уитни съездить в школу и хотя бы повидаться с детьми. Он в глубине души надеялся, что Уитни просто возьмет малышей за руку и уведет за собой, никто не посмеет ее остановить.

Они приехали к школе за десять минут до окончания уроков. Бо не выпускал Уитни из автомобиля, пока из школы не стали выходить малыши. Это была школа для черных детей. Бо впервые видел такое количество огромных глазенок и курчавых черных волос. И еще он подумал, что никогда бы не узнал малышей Уитни в таком количестве негритят.

Но Уитни узнала.

Она выскочила из машины и бросилась в толпу школьников. А еще через мгновение прижимала к себе мальчика и девочку, которые обнимали и целовали ее.

Что она им говорила, Бо не слышал. Школьники так галдели, что вообще ничего не было слышно.

Бо не стал подходить к Уитни. Он наблюдал издали, с другой стороны улицы. Он увидел, как Уитни поправляет девочке бантик, мальчику воротник, как она смеется и плачет, как кружит детей на руках, как счастливы малыши…

«Чего она тянет? — думал Бо. — Ей надо вести детей к машине. Мы просто сядем и уедем».

Видно, до Уитни долетели его мысли, потому что она взяла детей за руки и направилась к автомобилю.

То, что произошло дальше, Бо вспоминал потом с горьким чувством досады. Ему надо было подойти сразу, ему сразу надо было увезти Уитни с малышами подальше от школы.

Из-за поворота вдруг вылетела машина и, сигналом распугивая детей, затормозила у самых ворот. Из машины выскочили два огромных детины, отшвырнули Уитни, схватили детей и запихнули в автомобиль.

В этот момент Бо уже мчался туда. В этот момент он уже забыл обо всем на свете. Он стал бы колотить в их толстые рожи с таким удовольствием и остервенением, что превратил бы их в отбивные.

Но он не успел.

Школьники, остановившиеся поглазеть на происходящее, мешали ему бежать. Не мог же Бо сбивать их с ног.

Машина снова загудела и умчалась.

Уитни отряхивала пальто. Она не плакала. Только уголок ее губ плотно сжался и опустился вниз.

Бо взял ее под руку и молча повел к машине.

— Прости меня, — сказал он, когда они вернулись домой. — Это была моя затея.

— Мы не будем с тобой счастливы, — тихо произнесла Уитни. — Счастье не построишь на горе.


Джон целыми днями простаивал на палубе, словно хотел первый увидеть землю, как когда-то моряки Колумба. Но на самом деле все обстояло наоборот. Джон хотел, чтобы Америка не показывалась как можно дольше. Чтобы пароход плыл и плыл себе по бескрайнему океану, а Джон целыми днями без особых мыслей смотрел бы на воду.

Да, читатель, в жизни даже очень молодых людей наступает такой момент, когда им кажется, что все уже позади, что они знают обо всем на свете, что прекрасно разбираются в людях, могут решить любую проблему, только к ним никто не прислушивается. Эта мировая печаль по поводу примитивности бытия посещает чаще всего человека лет в двадцать. Может быть, в этом возрасте люди и правы, может, действительно жизнь примитивна и становится понятной для нас еще в юные годы, а потом мы сами мудрствуем лукаво, простые, в общем-то, вещи стараемся усложнять, чтобы не было так скучно и однообразно жить на земле. Может быть, так. А может быть — нет.

Во всяком случае, Джон сейчас находился на самом пике этого разочарования и отчаяния. Жизнь обманула его слишком сильно. Бессмысленно, зло, подло.

В тот день, когда он узнал, что вся их титаническая работа с кровью и потом, работа на пределе возможностей, работа со святой и благородной целью оказалась убитой, сожженной, уничтоженной, Джон испугался одного — возненавидеть Бога.

Он не понимал, как Бог допустил это? Как позволил? Почему обманул?

Разве не Ему приносились все их жертвы, разве не во имя Его славы они пережили столько страшных дней и ночей? Почему же Он отвернулся от них? Что они делали не так? Чем прогневили Его?

Джон искал ответа и не находил его. Вернее, он находил ответ, но слишком страшный — Бога нет.

Может быть, в таких случаях другой человек напился бы, подрался, поскандалил бы, в конце концов. Может быть, и Джон так поступил бы в любом другом случае. Но этот ужасный обман лишил его каких бы то ни было сил. Он превратил Джона в безвольный кусок чего-то желеобразного и беспомощного. Джон часами сидел, отупело глядя в одну точку, и повторял:

— Этого не может быть… Этого не может быть…

Тео бросился с иском к фирме, поставившей некачественную пленку, но здесь оказалось, что фирма эта лопнула, ее владельцы скрылись, заключив еще несколько крупных контрактов и прихватив с собой приличную сумму. Скандал был не очень велик, потому что дело это было обычным.

Бьерн и Диана, поутешав Джона, уехали в Лондон. Они всерьез собирались жениться и ехали за благословением лорда Уинстона.

Вся группа сразу же занялась другими делами, какое-то время еще Тома приходил к Джону и молча просиживал у него час-другой, но потом и он пропал.

В своем оцепенении Джон пробыл почти месяц. Тео чуть не каждую неделю звонил ему и предлагал какой-то фильм, но Джон отказывался. Как-то Тео сообщил Джону, что его первый фильм вышел в прокат и даже с успехом идет по экранам всего мира. Джона и это не обрадовало.

В начале ноября ему позвонили из резиденции кардинала и просили его прибыть на следующей неделе.

Джон обрадовался такому приглашению. Так много вопросов хотел задать он прозорливому старику.

И снова приехала карета в сопровождении гвардейцев, но теперь Джон ехал в ней один.

Кардинал встретил Джона приветливо, усадил рядом и сказал:

— Мои клерки несколько часов сидели и смотрели вашу черную пленку. Они, знаете ли, не поверили, что все пропало. Я пытался их образумить, но они обязаны блюсти интересы церкви. Простите их, если можете. Да, кстати, они сказали, что один момент на пленке получился.

— Я знаю, — сказал Джон. — Очень короткий момент распятия Христа.

— Мне сказали, что у вас снимались мусульмане. Это правда?

— Да. Как раз этот момент и остался.

— И как они к этому отнеслись? У них очень строгая религия.

— А как нормальные люди отнесутся к казни невинного?

— Значит, вы им не говорили, о чем снимаете фильм?

— Нет, ваше святейшество.

— Забавно. Вы заставили молиться Иисусу Христу правоверных мусульман, — улыбнулся кардинал.

— Интересно, именно такие же слова сказал Бьерн сразу после съемок. Вы помните Бьерна Люрваля?

— Прекрасно помню. Как он? Где?

— Он уехал в Лондон. Собирается жениться.

— Замечательный человек.

— Да, — сказал Джон.

Кардинал какое-то время молчал и только исподлобья поглядывал на Джона.

— Вам, наверное, сейчас приходят в голову самые страшные мысли? — спросил он наконец.

— Да, ваше святейшество.

— Вы думаете о том, что вас предали, обманули, да?

— Да.

— Вам кажется это ужасным. Ведь вы затеяли доброе христианское дело. Во славу Господа нашего Иисуса Христа. А все обернулось такой трагедией. Наверное, так вы думаете или приблизительно так.

— Так, — сказал Джон.

— И вы ждете от меня каких-то объяснений. Например, почему я сказал вам — не отчаивайтесь? Что я за пророк такой?

— Да, я хотел у вас спросить и об этом, но…