— Подожди, Бо, — мягко сказал Фред. — Речь идет о театре, в котором уже есть своя труппа. Ты, конечно, можешь взять с собой нескольких актеров. Но — не всех.

— Да у меня актеров-то всего десять, — сказал Бо.

— Но речь идет о двух, максимум — трех. Ты же не выгонишь из театра меня и Лору?

Лора очаровательно улыбнулась.

— Что ты, Фред, я очень хочу работать с вами.

— Тогда тебе придется распрощаться со своей труппой. Думаю, они уже вполне встали на ноги. Теперь с ними посчитает за честь работать любой режиссер.

— Нет, Фред, это мои актеры. Они, как мои дети. Даже когда дети становятся на ноги, мы не отдаем их другим родителям. У меня идея — мы объединим оба театра. У нас будет две сцены. На одной постоянно будем играть спектакли, а на другой репетировать и учить. Да, Фред, мы можем на базе этого театра открыть театральную школу. Неужели тебе не хочется иметь учеников?

— Это очень заманчиво, Бо.

— Я думаю, и Лора не откажется вывести в свет несколько театральных звезд.

Лора снова улыбнулась.

— Но дело все в том, Бо, что у дирекции театра весьма консервативные взгляды… Словом, ты понимаешь, о чем я говорю?

— Нет. Разве консерваторы против театральной школы?

— Речь не об этом… — Фред понизил голос. — Они с осторожностью относятся к черным актерам.

— А как они относятся к тому, что я сейчас вышвырну тебя отсюда вон? — так же тихо спросил Бо.

Фред повернулся, чтобы уйти, но Бо схватил его за руку:

— Подожди, герой. Я еще не отпустил тебя. Я еще не заглянул в твою душу.

— Бо, не надо, — попросила Лора.

— С тобой отдельный разговор. Так вот, Фред. Я теперь хочу спросить тебя — как тебе спится по ночам? Ночи ведь тоже черные? Как на тебе сидит вот этот сюртук, этот цилиндр и эти перчатки? Все это тоже черное. Скажи мне, Фред, тебе не стыдно? Просто стыдно и все. Понимаешь, такое простое чувство. Оно тебе знакомо?

— Ты делаешь мне больно, — сказал Фред.

— Нет, я еще не делаю тебе больно. Я только начинаю.

— Бо, я прошу тебя! — воскликнула Лора.

— Фред, ты актер и должен действовать по указке режиссера. На сцене ты делаешь это великолепно! Зачем же ты делаешь это в жизни? Кто твой режиссер? Что за пакостный спектакль он ставит? Почему ты согласился в нем на роль статиста? Ты, человек с положительным обаянием, играешь мелкого злодея. Не крупного даже — так, мальчика на гадких побегушках. Фред, я очень хочу работать на Бродвее. Я всю жизнь мечтал об этом! Кажется, ты убил мою мечту. Я больше не буду с тобой здороваться.

Бо отпустил Фреда и брезгливо вытер руки платком.

— А теперь о тебе, Лора. Ты думаешь, что в этом человеке весь смысл жизни? Ты думаешь, что вот эти мелкие актерские интрижки и есть искусство? Ты думаешь, карабкаться к успеху по чужим головам, это и есть — загадка творчества? Твоя улыбка может покорить мир, а она покорила пока что только мусорную кучу. Я имею в виду не только Фреда, а всех, кто послал вас сюда, чтобы меня купить. Запомните, ребята, актер должен быть вне политики, вне денег, вне моды. Но он не может быть вне морали. Прощайте. Передайте в «Богеме», что я больше к ним ни ногой.

Этот инцидент, как ни странно, вовсе не испортил настроения Бо. Тот магический отголосок сегодняшней репетиции все еще жил в нем. Он попрощался с Чаком, который так и не понял, почему они уже не будут репетировать на Бродвее, и остался в зале один.

Теперь и он пытался прислушаться к эху замолкнувших голосов. Еще раз вернуть себе это чудное ощущение всевидящего ока, которое наблюдает за жизнью удивительно близких людей, за их бедами и радостями, за их интимными поступками и взглядами…

Бо вышел на сцену. Только что здесь были актеры. Они ходили между этими стульями, как будто их тени еще остались здесь.

В театре было тихо. И Бо сам начал расхаживать между стульев, обозначающих декорации, сам стал с собой разговаривать.

И тут услышал шаги.

Как же он забыл?! Ведь к нему должен прийти Хьюго!

Бо взглянул на часы. Ну, конечно, как раз половина девятого!

— Я здесь! — крикнул он в коридор. — Я на сцене.

— А где же тебе еще быть?

Бо почему-то даже не удивился. Это был такой день, когда удивляться перестаешь, потому что слишком часто пришлось бы этим заниматься.

Уитни стояла в проходе между рядами зрительских кресел и, слегка наклонив голову, смотрела на Бо.

Легче умереть

Паника в доме началась невообразимая. Конечно, срочно послали за доктором, но, пока он ехал, ни Скарлетт, ни Джон, ни Уэйд, ни Сара не находили себе места. Эйприл было очень плохо. Жар, бред, тошнота… Эйприл металась по постели, все время пыталась сорвать с себя одеяло, на секунду открывала глаза и о чем-то начинала просить, но тут же снова впадала в тяжкое небытие.

Скарлетт все время меняла ей компрессы, Джон слушал постоянно ее пульс. Уэйд пытался влить ей в рот какое-то питье, срочно приготовленное по рецепту Сары. Но Эйприл тут же исторгала все из себя со страшными муками.

Все думали одно и то же — она может не дотянуть до приезда доктора.

— Боже, это я виноват, — чуть не плача, говорил Джон. — Это она простудилась вчера, когда мы возвращались со станции… Пошел дождь, а она была раскрыта… Это я виноват…

— Боюсь, она привезла с Кубы какую-то тропическую болезнь. Наш доктор не умеет Лечить это, — говорила Скарлетт.

— Надо пустить кровь, — предлагал Уэйд. Он был здоровым малым, и все его общение с докторами ограничивалось одним случаем, когда в детстве он видел, как врач пускал кровь заболевшей негритянке. Та, как ни странно, выздоровела.

Когда врач приехал, все были уже в полном отчаянии. Старичок прогнал всех из комнаты, где лежала Эйприл, оставил только Сару.

Он осматривал Эйприл довольно долго. Скарлетт, Уэйд и Джон, которые ожидали за дверью самого худшего, просто извелись.

Наконец доктор вышел из комнаты и сказал:

— Если она не доживет до завтрашнего утра, она умрет.

Абсурдистский юмор этой фразы не уловил никто. Потому что поняли одно — девочка на грани смерти.

— И ничего нельзя сделать?! — закричала Скарлетт.

— Медицина бессильна. Я могу лечить, мэм, если знаю от чего. Но ваша гостья больна неизвестной мне болезнью.

— Я так и знала! Это какая-нибудь тропическая лихорадка! Мы сейчас же пошлем в Атланту!

— И совершенно напрасно. Я знаю симптомы всех тропических болезней. Ничего похожего — это не чума, не холера, не лихорадка, не дефтерит, не корь… Это вообще не болезнь…

— Как это? — опешила Скарлетт.

— У нее все в порядке, симптомов скоротечной болезни нет. И тем не менее…

— И тем не менее — она умирает?!

— Да. Я еще не сделал анализы, но и без них скажу вам абсолютно определенно. Эта болезнь не лечится или лечится сама по себе! Впрочем, действительно, давайте вызовем других врачей, устроим консилиум. Возможно, я чего-то не знаю.

Скарлетт срочно отправила в Атланту несколько экипажей по адресам, которые указал старик.

— Но сейчас, что нам делать сейчас? — спросила она доктора.

— Молиться, — сказал он.

— А если пустить ей кровь? — спросил Уэйд.

— У нее нормальное давление.

— Но у нее жар! Она бредит! — сказал Джон.

— Я ничего не понимаю, — растерянно ответил доктор.

Врачи стали приезжать к вечеру. Их собралось пятеро самых разных специальностей. К этому времени старик уже сделал анализы и принес их результаты врачам на консилиум.

Эйприл к вечеру несколько успокоилась, она уже не металась по постели, жар спал, но теперь она, бледная и недвижная, лежала почти без признаков жизни.

Врачи долго осматривали ее, прослушивали, изучали результаты анализов.

Потом они долго совещались. И только после этого пригласили всю семью.

— У нас к вам один вопрос, миссис Скарлетт, — сказал один из них, довольно молодой, с острой черной бородкой и в пенсне без оправы. — Не переживала ли мисс Эйприл в последние дни какого-нибудь сильного душевного потрясения?

Скарлетт мгновенно обернулась к Джону, и тот, сам того не желая, густо покраснел.

— Мисс Эйприл была свидетельницей одного неприятного разговора, который косвенно касался и ее. Но разговор был закончен вполне мирно, все недоразумения были решены.

— Не проявляла ли мисс Эйприл в последнее время раздражение, агрессивность, возбужденность?

— Нет, наоборот, она была вполне безмятежной.

— Может быть, кто-то из вашей семьи знает что-либо, чего не знаете вы? — мягко спросил доктор.

Скарлетт снова обернулась к Джону.

— Мисс Эйприл жаловалась на свою неустроенную жизнь на Кубе. Она очень устала, — сказал Джон. — Но говорить о ее раздражении, агрессивности… Нет, она была спокойна, — сказал Джон, понимая, что говорит полуправду, но быть искренним до конца не мог.

— Спасибо. Наш консилиум пришел к выводу, что болезнь мисс Эйприл нервно-соматического свойства. То есть она следствие какого-то сильного нервного срыва, оказавшего разрушительное влияние на весь организм. Дело усугубляется тем, что, очевидно, мисс Эйприл таила свои переживания, не давая им выхода. Организм просто не вынес перегрузки. Теперь нам остается ждать, что он сам, даст Бог, справится с болезнью.

— Значит, вы тоже ничем не можете ей помочь? — спросила Скарлетт.

— Увы, мэм, мы можем только сочувствовать. Впрочем, к нашему приезду кое-что сдвинулось в лучшую сторону, насколько мы поняли. Ведь так?

— Да, утром у нее был жар и тошнота.

— Будем надеяться, что все обойдется. Мы сделали ей инъекцию опия. Это должно смягчить ее страдания. Больше мы ничем помочь не можем, простите нас, мэм.