Рябинушка давно хотела вернуться на кладбище, к могилке, возле которой она в последний раз видела своего человека. Ее тянуло туда с неимоверной силой. Она понимала, что под этим невысоким холмиком лежит кто-то очень дорогой этому красивому темноглазому человеку. И еще она чувствовала, что совсем скоро он вернется туда вновь.

* * *

На этот раз у него не было злобы, дикая ярость не раздирала душу, толкая на необдуманные поступки. Он был полностью спокоен, только немного растерян, немного не в себе. Николай не понимал, почему такое произошло и как это вообще возможно. Его милая Ирочка, которую он любил столько лет, которая ждала его из Москвы, каждый вечер клялась в любви, вдруг собралась замуж за другого человека. Еще вчера они планировали, как вместе уедут в Москву, представляли свои будущие семейные будни и даже делили домашние обязанности. Кажется, Ира собиралась готовить, убираться и стирать. Николаю же отводилось мыть посуду, выносить мусор и гладить одежду. Вроде, так… или нет. Да какая теперь разница! Все рухнуло, кануло в бездну, больше ничего нет, ни дома, ни семейных будней, ни домашних обязанностей. Теперь он сам по себе, а она… она с кем-то другим будет строить свой домашний очаг.

Николай нервно ухмыльнулся. Марина Юрьевна добилась своего. Он проиграл. Но, если это действительно так, то значит и не за что было бороться.

— Хочу домой, в Москву, — вслух сказал он. Молоденькая девушка, шедшая ему навстречу, испуганно посмотрела на Николая.

— Бывает, — улыбнувшись случайной прохожей, пожал он плечами.

Решение было принято — сейчас же нужно ехать на вокзал, покупать билет на ближайший поезд и бежать отсюда, бежать со всех ног. Квартира подождет. Почти год простояла без хозяина и еще столько же простоит. Ипотеку оформлять он все равно пока не будет, не для кого. Один он перебьется и по съемным квартирам. В конце концов, он зарабатывает достаточно, чтобы оплачивать их аренду. Наверное, так будет даже лучше, лучше для них обоих.

Запрыгнув в первую подошедшую маршрутку, он поехал на вокзал. Жилые дома, магазинные вывески, салоны красоты — все до боли родное, но такое далекое, уже неинтересное, не манящее — все проносилось мимо него в бешеном круговороте. Кончиком носа он касался прохладной глади стекла, ни о чем не думая, не жалея. Все прошло и больше никогда не вернется, ни этот город, ни эти дома и магазины, ни Ира — она тоже принадлежит Абакану. Пусть здесь и остается, пусть. У него будет все новое, красивое, неповторимое — именно такое, о каком мечтала его мама. Мама… Перед отъездом нужно обязательно навестить ее, может быть, в последний раз.

Билет до Москвы он купил на послезавтра. Проходя мимо урны, вытащил из телефона свою давнюю сим-карту и выбросил ее. Пусть она тоже остается здесь, старые знакомые и друзья ему ни к чему. У него будет масса товарищей, более ярких и бескорыстных, чем те, которые остаются здесь. Сильный порыв ветра ударил ему в лицо. Взглянув на небо, он брезгливо поморщился, процедив сквозь зубы:

— Эта мерзкая сибирская погода. Вечный холод и сырость. Ну, ничего, осталось всего два дня.

* * *

Подойдя к кладбищенскому забору, он растерянно оглянулся по сторонам. Николай надеялся увидеть старушку, которую встретил здесь в прошлый раз. Он одновременно хотел этого, и боялся. После разговора с Ириной, он и сам начал сомневаться в своей адекватности. За последние сутки, не раз спрашивая себя, а был ли тот разговор, была ли та странная бабушка? Но на кладбище не было ни одного человека, тихо и спокойно. Ни одной живой души, даже птиц не слышно. Тяжело вздохнув, он не торопясь пошел вдоль могилок. Вглядываясь в фотографии, он полностью погрузился в свои мысли. Из оцепенения его вывело трогательное детское личико, наивные широко раскрытые глаза, смотревшие прямо на него. Он даже вскрикнул от неожиданности. Цветная фотография запечатлела совсем маленькую девочку, максимум двух лет от роду. Окаймленный золотыми кудряшками гладкий лобик, пухленькие улыбающиеся губки, голубые ясные глаза. Такое чувство, что живой ребенок смотрел прямо в его душу.

— Господи, — не сдержался он и перекрестился, хотя никогда не верил ни в бога, ни в дьявола.

— Это моя правнучка, Лизонька, — проскрипел рядом с ним старческий голос.

Николай даже не шевельнулся. Он и так знал, кому он принадлежит.

— Как же так получилось? Она совсем малышка.

— До своего третьего дня рождения всего три дня не дожила. А уж как она его ждала! Меня попросила куколку подарить, страшненькую какую-то, с кривыми ножками. Очень уж хотелось ей игрушку, как у соседки, Сонечки.

— Купили? — почему-то спросил он.

— А как же! Разве я могла своей любимой девочке отказать. Я бы себя последнего куска хлеба лишила, но ее бы все равно порадовала. Она ж как глазки свои поднимет, как улыбнется, так и душа таит, и сердце будто замирает. Оно у меня никогда так раньше не замирало, даже когда деда своего встретила да полюбила, когда дочку родила и впервые в ее морщинистое личико заглянула. А с ней вот замирало… Я даже боялось иногда, что оно навсегда остановилось, что не заработает больше мой моторчик. Только вот наоборот получилось, ее крошечное сердечко биться перестало.

Несправедливо, ох как несправедливо! Я ведь почти семьдесят лет воздух коптю, уже все в этой жизни видела, все знаю. Почему меня Бог вместо нее не забрал, зачем на земле мучиться оставил? Он же сам закон жизни нарушил! Не должны дети вперед своих родителей в землю ложиться. Чего уж о внуках и правнуках говорить?

Внученька моя, мама Лизонькина, до сих пор оправиться не может. С головкой у нее проблемы, большие. Не верит она, что дочки ее уже нет. Думает, что жива ее Лизонька. Каждое утро в магазин за свежим молочком бегает, чтобы кровинушки своей кашку свеженькую сварить. Разговаривает с ней, сюсюкает. А иногда, видимо, что-то у нее в голове проясняется. Начинает по квартире метаться, на стены прыгать, выть, как волчица. Кричит, плачет, волосы на себе рвет. Потом, словно выключает ее кто, на пол сядет и начинает куклу Лизонькину на руках качать, колыбельную петь. Год почти прошел, а ей только хуже с каждым днем делается. Муж уже подумывает в больницу ее определить, в сумасшедший дом значится.

— Ужасная судьба, — вздохнул Николай. — А что случилось с Лизой? Отчего она…

— Умерла, — продолжила за него старушка фразу, застрявшую у него в горле. — Я уже привыкла, смирилась. Все равно скоро за ней отправляюсь, буду там за ней приглядывать. Одной то ей там тяжело, наверное. Крошечка она еще совсем. А сгубили ее слезки хрустальные.

— Какие слезки? — не понял Николай.

— Болезнь такая есть, коварная очень и редкая. Организм ребенка хрусталики вырабатывает и они внутри нее ходят, бродят, здоровье губят, а в итоге и жизнь отнимают. Мы ведь и не знали, что за недуг ее одолевает. Уже после смерти врач сказал.

— Надо же, — вглядываясь в фотографию, он зябко поежился. — Чего только на свете не бывает. Горе какое ваше семья пережила, страшное.

— Страшнее не бывает, — согласилась с ним бабушка. — Я гляжу, ты опять со свеженьким букетиком пришел. Там еще прежние цветочки не завяли, как живые лежат. Видимо, хорошим человеком твоя мама была.

— Очень, — кивнул он. — Она была очень доброй, спокойной, отзывчивой. Не помню, чтобы она хоть раз меня ругала. Отцу многое прощала, хотя, порой он был очень груб с ней.

— Чего ж так редко на могилку ее наведываешься? — поинтересовалась бабуля. — До этого я тебя здесь ни разу не видела. Могилка заросла совсем, оградка покосилась. Я уж хотела сама ее выправить, да силы уж не те.

— Уезжал я, бабушка, в Москве почти год жил, — пояснил он. — Завтра назад возвращаюсь. Когда вернусь — не знаю. Может быть, больше не приеду. Вы приглядывайте, бабуль, за могилкой, пожалуйста. Вы мне свои координаты оставьте. Я буду вам деньги присылать. Как на кладбище соберетесь, купите цветочки моей маме да Лизоньке своей. От меня. А если оградку поправить надо будет, то людей наймите. Я вам буду столько высылать, что вам на все хватит.

— Ни к чему мне твои деньги, сынок. А за могилкой я и так присмотрю. Мне не трудно. Цветочков полевых наберу, землички подсыплю. Все сделаю, ты не переживай. Только, вот что я тебе скажу. Не гоже матушку одну здесь бросать. Она тосковать по тебе будет. Ей ведь поглядеть на тебя хочется, хоть изредка. Так что, ты приезжай, сынок. Как сможешь, так и приезжай. Дел всех все равно не переделаешь. А мама у тебя одна, другой не было и не будет никогда.

— Приеду, обязательно приеду, — пообещал Николай и, наконец, посмотрел на бабушку.

На этот раз она была закутана в ярко-бордовую шаль, отделанную по краю длинными черными кисточками.

— Нарядилась я сегодня, — словно прочитав его мысли, улыбнулась она. — У Лизоньки сегодня день рождения, четыре годика исполняется. Вот я и решила новый платочек надеть, праздник все таки.

— Я ведь хотел сегодня с вами встретиться, — пристально глядя на нее, заговорил Николай. — Хотел поговорить.

— Знаю, — быстро зыркнула на него бабуля совсем молодыми, ясными глазами, в которых, как ему показалось, читалась насмешка. — Я ждала тебя.

— Ждали? — опешил Николай. — Не понимаю.

— И не поймешь, даже не пытайся. Не верят тебе люди, да? За сумасшедшего принимают? Вот ты и пришел ко мне, чтобы себе самому доказать, что с головой у тебя все в порядке. Правильно говорю?

— Ага, — только и смог выговорить Николай, и, с силой тряхнув головой, спросил: — А вы откуда знаете?

— Я же тебе говорила, что все в этой жизни знаю, все ведаю. Поживешь с мое, и для тебя ничего тайного не останется. Я на перепутье стою, между этой жизнью и той. Недолго мне осталось землю топтать, скоро порхать над ней буду, как птица, легкая и невесомая. На этой грани человеку многое открывается, ранее ему неведомое. Ты подожди меня чуток. Мне с внучкой поговорить нужно. Поздравить ее, подарочек подарить. Иди пока потихоньку к матушке своей. Я скоро подойду.