Но Эстер Вобер и ее приятельницы очень дурно обращались с нею. Может быть, они были бы ласковыми, если бы Виолетта была простая, ничем не отличающаяся молодая девушка; но поразительная красота ее возбуждала горькую зависть в сердцах других, и они всевозможными средствами старались сделать театр ей невыносимым. Но это им не удавалось; Виолетта стояла гораздо выше их и ни мало не обращала внимания на их насмешки. Ее поддерживала мысль, что она зарабатывает деньги, которыми может спасти мать свою от нищеты. Наконец настал вечер представления нового балета. Виолетта совершенно освоилась с своей ролью; костюм был приготовлен и ничего не было пощажено, чтоб сделать его вполне великолепным. Она едва узнала себя в зеркале, когда окончила свой туалет и ей надели на золотистые волосы, висящие в длинных локонах, блестящий серебряный диадем. Она отправилась на сцену и была встречена одобрительными словами мистера Мальтраверса. Он посадил ее в золотой волшебный храм, окруженный искусственным огневым дождем и назначенный служить лучшей декорацией последнего акта балета, и, любуясь ею, удалился. Через несколько минут должны были поднять занавес.

Сердце бедной девушки сильно билось, хотя ей нечего было более делать, как неподвижно сидеть в своем храме, она все-таки не могла подавить чувство невольного страха при мысли о том, что столько любопытных взоров обратятся на нее.

Подле храма, среди группы молодых девушек, окружающих пьедестал, стояла Эстер и громко разговаривала.

— Очень мило! — воскликнула она презрительным тоном. — Хорош же вкус у мистера Мальтраверса, если он находит красивой эту незначительную особу. Она такая же «королева красоты», как и наша старая колдунья, выметающая сцену.

Виолетта невольно повернулась в ту сторону, откуда слышала столь лестное для нее замечание и увидела Еврейку. Она была очень хороша в своем блестящем костюме, но лихорадочный блеск глаз и впалые щеки были заметны, несмотря на румяна и разные искусства дамского туалета. Рассматривая несколько секунд черные глаза Еврейки, смутное воспоминание возбудилось в Виолетте. Она где-то видела подобные глаза. Но где и когда, она не могла тотчас объяснить себе. Подняли занавес и глазам Виолетты представилось бесчисленное множество голов, ярко освещенных лампами. Мало-помалу только глаза ее могли различать лица зрителей. Она увидела много прекрасных дам и мужчин с аристократическим видом и множество лорнетов, направленных на нее. Так как сцена эта была довольно продолжительная, она имела достаточно времени осмотреть публику. Но вдруг она побледнела.

В углу оркестра она заметила человека, сидящего скрестив руки на груди и неподвижно смотрящего вперед, в глубоком раздумье. То был Рафаель Станмор. Но вспомнив, что столько взоров обращены на нее, она пересилила свое волнение и осталась неподвижная, как статуя, вперев взор на то лицо, черты которого так часто высказывали ей любовь. Смотря пристально в глаза Рафаеля Станмора, Виолетту поразило их сходство с глазами Эстер Вобер, то сходство, которое до поднятия занавеса так удивило ее.

«Он, без сомнения, тотчас узнал меня, — думала она, забывая, что Рафаель не переменял обычного костюма, а что она была совершенно преобразована. Но вот он очнулся и посмотрел на сцену. Она видела, как при виде ее выразилось на его лице удивление. «Да, он узнал меня, — подумала она, — я вперед знала, что он узнает меня!» Она ожидала, что он оставит свое место и встанет у выхода сцены дожидать ее, но он оставался недвижим на своем месте до окончания спектакля.

Виолетта подумала опять, что он не встал с места до окончания сцены, чтобы не побеспокоить своего соседа. Она поспешила в гардеробную и с лихорадочной торопливостью начала переодеваться. Щеки ее горели и руки дрожали от радостного волнения. Она ожидала, что вот-вот назовут ее имя или принесут ей записку. Но прошло более получаса и ни того, ни другого не были. Виолетта печальная вышла в прихожую к своей матери, приходившей каждый раз за нею. Только вера в любовь Рафаеля Станмора поддерживала ее до сих пор, но теперь она видела, что и эта надежда рушилась. После долгой разлуки он увидел и узнал ее и ничего не сделал, чтобы сблизиться с нею. «Он презирает меня в несчастии, — с горечью подумала она. — Он предлагал только руку дочери богатого капитана, но бедной Виолетты, принужденной зарабатывать себе кусок хлеба на сцене, он и знать не хочет!»

Такие мысли занимали несчастную, Виолетту, на обратном пути. Мать ее, хотя и заметила необыкновенную бледность дочери, но приписала ее утомлению после первого выхода на сцену.

— Ты устала, Виолетта? — заботливо спросила она, когда они вошли в комнату и Виолетта в изнеможении упала на стул. — Иди, дитя мое, я приготовила тебе немного печенья с вином, иди, подкрепись.

— Я не могу есть, — отвечала Виолетта, — я так утомилась, что лучше всего сделаю, когда тотчас же лягу в постель.

С нежною заботливостью мать уложила дочь, которая вскоре притворилась крепко спящею, хотя голова ее горела и грудь тяжело давило отчаяние.


ГЛАВА XX


Со дня первого представления в Друриленском театре жизнь Виолетты была беспрерывною борьбой. Следуя внушениям своего благородного сердца, она решила не выказывать своею горя матери. Когда любовь ее была еще счастлива, она не открыла матери тайны своего сердца, тем более не могла она сделать этого теперь, когда должна была обвинить любимый предмет в неверности. Эта измена существовала, конечно, только в ее воображении. Она узнала Рафаеля Станмора и увидела его удивление и пристальный взор, обращенный на нее до спущения занавеса, она вообразила, что он без сомнения узнал ее. Но все было иначе. Молодой художник был поражен удивительным сходством в чертах молодой актрисы с дочерью капитана Вестфорда, но никак не думал, чтобы то могла быть одна и та же личность. Почти невольно взглянул он на афишу, но нашел только, что представительница «королевы красоты» была обозначена именем Ватсон. Но если б он даже и прочитал имя Виолетты, он, может быть, не поверил бы глазам своим, что молодая актриса была та девушка, которую он так любил.

В течение целой недели Виолетта занималась при театре, как в один вечер в одной из лож первого яруса явились три господина. Один из них был человеком средних лет, черты лица которого имели испанский тип; другой — непривлекательная личность с крутым надутым лицом и рыжими волосами; третий — молодой человек красивой наружности, одетый с большим вкусом и изысканностью.

Первый из упомянутых был банкир Руперт Гудвин, второй — мистер Семпрониус Сикемор, известный ветреник, искавший только общества богатых и легкомысленных молодых людей, а третий был маркиз Рокслейдаль, который, хотя и принадлежал к семейству древнего рода и имел 60 000 фунтов годового дохода, но не был одарен от природы ни светлым умом, ни очень благородным сердцем. С некоторого времени Руперт Гудвин почти безотлучно являлся всюду с бессмысленным маркизом. Он, конечно, делал это не без гели; он прочил в мужья своей дочери Юлии и с этим намерением он увозил маркиза с собою в вильмингдонгалль, когда только тот мог вырваться от своих удовольствий в Лондоне. Хотя лорд Рокслейдаль и удивлялся красоте Юлии, но, не желая связывать себя брачными узами, он находил Вильмингдонгалль скучным в сравнении с теми увесилительными местами, которые юн посещал в Лондоне. Руперт Гудвин заметил это и потому на несколько времени отказался от преследования своего плана, не упуская из виду маркиза, за которым он следил как кошка за мышью.

В этот вечер он угостил лорда Рокслейдаля и достойного спутника его мистера Сикемора великолепным обедом, по окончании которого, выпив порядочное количество вина, они все трое отправились в Друриленский театр. Руперт. Гудвин мало пил, он отговаривался головною болью, но хитрый Сикемор заподозрил банкира и решился наблюдать за ним.

Было уже десять часов, когда эти три личности явились в ложу. Скоро после их появления подняли занавес к последней картине, в которой «королева красоты» предстала глазам публики в золотом храме. Маркиз взял бинокль и направил его на сцену. Тотчас ему бросилось в глаза прекрасное лицо Виолетты, единственно незнакомой ему между всеми актрисами театра.

— Клянусь честью! — воскликнул он, — это чистый ангел!

— Кто ангел, любезный маркиз? — спросил, смеясь, банкир.

— Молодая девушка, там, в храме! Это новое появление, я еще не видал этого лица. Где этот проказник Мальтраверс отрыл ее? Посмотрите-ка, Гудвин, — прибавил молодой человек, передавая банкиру бинокль.

Руперт Гудвин слегка пожал плечами и в угождение маркизу, взглянул на сцену. Но вдруг он побледнел и уронил бинокль. Все еще это видение? Все еще этот призрак прошедшего, — лицо, которое напоминало ему Клару Понсонби во всем блеске ее молодости и красоты. Брови его сдвинулись. Он повторил мысленно клятву уничтожить женщину, которая не захотела сделаться его женою. Он не мог найти лучшего средства, как воспользоваться искушениями и опасностями, которые грозили ее дочери на сцене. Молодой и бесхарактерный маркиз должен был служить ему орудием к исполнению дьявольского его плана. «Завтра же навещу я Клару Вестфорд, — думал он, поднося бинокль к глазам и внимательно смотря на сцену. — При последнем нашем свидании она с гордостью отвергла меня, но она тогда владела еще роскошным домом и воображала себя защищенной от испытаний бедности и унижения. Теперь же она испытала всю горечь жизни и без сомнения не отвергнет меня во второй раз; во всяком случае в руках моих на этот раз есть средство повернуть ее к ногам моим». Он отвернулся от Виолетты и стал рассматривать миловидных девушек, расставленных в разных группах. Опять рука его сильно дрогнула.

— Кто эта красивая брюнетка! — воскликнул он взволнованным голосом.

— Это мисс Бобер, — спокойно ответил Семпрониус Сикемор, — известная по своей красоте и своему чертовскому характеру. Говорят, что кровь испанских евреев течет в ее жилах. Она горда, как Люцифер, и переменчива, как ветер. Носятся слухи, что герцог Гарлингфорд сильно ухаживает за нею и давно бы возвысил ее в герцогини, если бы союзу этому не мешали ее вспыльчивость и страсть ссориться. Иная женщина была бы умнее и избегала бы ссоры с герцогом и миллионером, но гордость мисс Вобер не обуздана. Впрочем, она обитает в великолепном доме в Май Фер, ездит на паре отличных рысаков, стоящих по крайней мере 50 гиней, одевается, как королева, и воображает, что она царица всего мира.