– И как же? Знал, что она с твоим конюхом снюхалась, а сам сватов засылал?

– С кем снюхалась? – уже ничего не соображал Фрол.

– С конюхом, – напомнил Долматов.

Старательно протирая глаза, Фрол тупо уставился на собеседника.

– Так с тобой она путалась… Видел я вас как-то. Пришёл под окошко, а вы как раз прощались. Нацеловаться не могли, – скривился он.

– Ну, а конюх? – не отставал Прохор.

– А что конюх? – не в силах справиться с закрывающимися глазами, промямлил Фрол. – А в конюха Парашака была по уши влюблена. Чернавка купеческая, – уже засыпая, выдохнул он.

– И что? – пытаясь растолкать пьянчугу, допытывался Долматов.

Фрол недовольно заворчал:

– Что, что… Парашка окошко и открыла. Я обещал поженить их, – прошамкал Друцкий и захрапел.

Услышав неожиданное признание, Прохор ошеломлённо замер. До боли сжав кулаки, он пожирал глазами уснувшего негодяя: как же Долматову хотелось его придушить! Но заскрежетав зубами, он лишь шумно выдохнул и, презрительно хмыкнув, вышел вон.

– Отнесите это дерьмо в сени! Пусть там отоспится, – кивнул господин в сторону пьяницы, и челядь бросилась выполнять.

Прохор вроде пошагал к своей опочивальне, но неожиданно для себя вдруг вновь оказался у горницы Пелагеи. Женщина уже укладывалась спать, когда Долматов распахнул дверь. Испуганно взглянув на нежданного гостя, она взялась нервно заплетать косу:

– Не поздновато пожаловал? – смущённо потупилась Пелагея.

Некоторое время Прохор молча смотрел на неё и, набрав побольше воздуха, наконец проговорил:

– Да, очень поздно, – согласился он. – Раньше надо было разобраться во всём, а не распалять в душе обиду.

– Ты о чём? – удивлённо взглянула знахарка.

– О нас с тобой, – виновато наклонил голову боярин. – Напоил я нынче Фрола… и признался он во всём, – тяжело выдохнул Прохор и опустился на лавку у входа. Женщина отвела глаза и, горестно закусив губу, молчала. – Ну, скажи хоть слово! – нарушая тишину, взмолился Прохор. – Скажи, что я глупец!

– Я тебе это не раз говорила, – печально проронила Пелагея.

Неожиданно вскочив с места, боярин упал перед ней на колени:

– Прости меня! Прости! Сам всё испортил! Верить тебе не хотел! И всё из-за гордыни своей безмерной! Господи, что же я со своей жизнью сотворил? – тряхнул головой Долматов и, обхватив стан женщины, уткнулся лицом в её подол. – Не знаю, сможешь ли ты простить меня? – в отчаянье прошептал Прохор.

Смахнув набежавшую слезу, Пелагея погладила мужчину по густым волосам.

– Всё-таки дурной ты… – сквозь слёзы улыбнулась она. Прохор поднял голову и взглянул в наполненные нежностью глаза. – Я же всё это время любила тебя. Так и не смогла забыть, – призналась знахарка.

До конца не веря, что он слышит заветные слова, Доматов выдохнул:

– Пелагеюшка! Любимая! – и в следующую секунду их губы сомкнулись.

Вся накопленная за долгое время любовь, тоска, нежность и страсть в одночасье хлынули наружу, до краёв заполняя рассудок обоих. Закружившись в шальном вихре, они, не помня себя, с жадностью целовались, в упоении наслаждаясь терпким вкусом горячих губ. Пылкое чувство, заглушая собой все прошлые обиды, заставляло сердца восторженно вздрагивать, и они, не в силах оторваться друг от друга, отдались безудержному порыву.

Насколько сладкими казались поцелуи, насколько жарко руки дарили ласки, насколько томительно пело тело – знали лишь они вдвоём. Долгожданное счастье, обрушившись на них проливным дождём, громыхало в ушах раскатами страстных признаний, а ослепительная вспышка блаженства пронзила сознание пониманием: на свете нет ничего дороже человеческой любви, нет ничего прекраснее близости с любимым и нет ничего важнее взаимного доверия.

Обессилев и не желая шевелиться, мужчина и женщина чутко прислушивались к восторженной песне обезумевших сердец, а кровь, пульсируя в висках, стучала настойчивой и невероятной мыслю: «Неужели мы вновь вместе?»

– Господи, какие же мы с тобой глупые… Сколько времени зря потеряли, – шептала Пелагея, и, признавая её правоту, Прохор только сильнее сжал любимую в объятиях. Она блаженно зажмурилась. – Даже не верится, что мне давно уже не семнадцать… Но с тобой я ощущаю себя юной девушкой, – призналась Пелагея, и Долматов, нежно погладив её по голове, прижался щекой к шелковистым волосам.

– Такая и есть… Самая юная и желанная.

Они молчали, плотно прижавшись и жадно ловя взволнованное дыхание друг друга.

– Может, я ещё успею родить тебе ребёночка? – насторожено взглянула Пелагея, и Прохор, чувствуя растекающееся по телу сладкое тепло, улыбнулся:

– Сколько нам теперь придётся навёрстывать, – и вновь приник к её губам…


Они так уснули, боясь расцепить руки, а утром, только проснувшись, Прохор взглянул на рядом спящую женщину, и его душа наполнилась ликованием. Улыбнувшись, он поцеловал Пелагею, чем её и разбудил. Не открывая глаз, она прошептала:

– Неужели это не сон? – и обвила мужчину руками.

Слюдяное окошко, пропуская тёплые лучи, создавало ощущение чарующей сказки, и, боясь поверить в собственное счастье, влюблённые никак не могли нацеловаться.

Слуги в ожидании господина старались не шуметь. Хозяин не отличался слабостью к женскому полу, а потому ключник сильно удивился, когда не застал боярина в опочивальне. Но всезнающая кухарка сообщила, где провёл ночь господин, и слуга от души порадовался. «Неужто оттаял Прохор Алексевич? – улыбнулся он про себя. – Уж сколько лет бобылём живёт! Может, всё же сладится у него? Жалко мужика…»

Наконец очнувшись от любовного упоения, Пелагея вдруг нахмурилась:

– Это что же, Прохор, мы тут с тобой милуемся, а Таяна пропадает?! Напраслину на девку наговорили. Спасать её надобно.

– Не переживай. Вот приедет Евсей и во всём разберётся, – пообещал Прохор и, стиснув её в объятиях, вновь прижался к губам, но вспомнив о делах, Долматов нехотя выпустил женщину и, вздохнув, засобирался. – Мне отлучиться придётся.

– И что, так и оставишь нас под замком? – капризно повела плечом Пелагея.

– Ничего, так надёжней будет. Ищи тебя потом, – хмыкнул он и, лукаво взглянув на сердито насупившееся личико знахарки, поспешил к двери.

Услышав звон ключей, Пелагея лишь покачала головой:

– Вот ирод, – беззлобно вздохнула она и, счастливо потянувшись, вновь улеглась на постель.

Выходя из дома, Прохор натолкнулся на храпящего в сенях Фрола. Долматов брезгливо поморщился, но будить гостя не стал, а, фыркнув, вышел во двор.

Ближе к полудню разговоры слуг разбудили пьянчугу, и, протерев глаза, Фрол осоловело огляделся. Первое время не понимая, где он находится, Друцкий чесал затылок, но наконец физиономия боярина стала выглядеть более осмысленной, а выпив любезно предложенного слугой рассолу, Фрол окончательно пришёл в себя и осознал, что хозяин успел покинуть дом. Памятуя о договорённости с Болеславом, боярин поторопился отправиться восвояси.

Не прошло и пары часов, как в терем Долматова с дюжиной вооружённых молодцев ввалился младший Залевский. Ухватив ключника за шиворот, поляк зарычал:

– Говори, где воровку и поджигательницу прячешь?

Перепугавшись, слуга невнятно что-то промямлил и показал глазами на лестницу.

– Ключи давай! – потребовал Болеслав и, выхватив связку, направился по переходу.

Отворив первую дверь, пан наткнулся на Пелагею и, не задерживаясь, пошагал к следующей…


Несмотря на звеневшую накануне весеннюю капель, утро выдалось по-зимнему морозным. Выбравшись из постели, Таяна ощутила холод. Похоже, печку топить не торопились, и за ночь горница выстудилась. Зябко передёрнув плечами, девушка поспешила одеться. Солнце, несмело проникая сквозь оконце, слабо обогревало комнатку, но Таяна продолжала мёрзнуть и накинула на плечи шубейку.

Неожиданно снаружи послышались угрожающие громкие голоса, и душу пленницы охватило нехорошее предчувствие. В следующее мгновение дверь распахнулась, и на пороге появился Болеслав. Завидев зловещую ухмылку поляка, Таяна в испуге прижалась к стене, но две пары мужских рук схватили её и, не обращая внимания на жалкие сопротивления жертвы, с лёгкостью потащили к лестнице. Выскочив из-за соседней двери, Пелагея вцепилась в одного из усачей:

– Да что ж вы делаете, проклятые?! – закричала знахарка. – Опустите её!

Болеслав грубо отшвырнул женщину, и она, ударившись о стену, потеряла сознание.

Мужчины выволокли Таяну на улицу и усадив в возок59, сами вскочили на коней. Не прошло и пары минут, как грозный эскорт скрылся из глаз.

Придя в себя, Пелагея, как была раздетая, выбежала на улицу и, увидев только хвост отряда, разрыдалась.

– Так как же это! – упав на колени в снег, убивалась женщина. – Увезли ведь ироды!

Ключник и конюх, подхватив несчастную под руки, утащили её обратно в дом.

Через пару часов ввернулся хозяин и, услышав новость, что Залевский забрал девушку, грозно взглянув на ключника, взревел:

– Да как ты позволил?! В моём доме?!

– А, что я мог сделать? – залепетал слуга. – Польский боярин налетел с десятком человек да велел вернуть ему лиходейку. Как же мне супротив идти?! Все знают, эту девку уж полгода как ищут.

– Откуда Залевский узнал? – злился боярин, но вдруг замер и взволнованно взглянул на холопа. – А Пелагея? Её тоже увезли?

– Нет, на месте знахарка. Так и сидит под замком.

Облегчённо выдохнув, хозяин пошагал в горницу. Открыв дверь, он встретился с заплаканными глазами Пелагеи.

– Ох, погубит пан девку! Как есть погубит! – причитала знахарка.

– Ну что ты, в самом деле? – пытался успокоить Долматов любимую. – Суд организует и всё по чести справит.

– Какой суд, Прохор?! Невиновата Таяна ни в чём. Пан с сынком её и оговорили! Так разве ж они признаются? Погубят девку, – вновь зарыдала Пелагея.

– Вот ведь и Евсей, знай, то же талдычит, – проворчал Долматов.