В библиотеке было всего несколько читателей, которые сидели или стояли, всецело поглощенные поиском нужных книг. Я хотел, чтобы Сунми заметила меня, но она почти не отрывалась от компьютера. Когда очередной посетитель подходил с необходимой книгой, она брала читательский билет и делала регистрационные записи. При этом она даже не поднимала головы. Не знаю почему, но у меня сложилось впечатление, что она не хочет встречаться взглядом с другими людьми. Казалось, словно что-то постороннее, чуждое, попало в ее душу и затаилось там.

«О, да тут любовь!» — Как удар молнии, всплыло в памяти наглое лицо того мужчины, который смотрел на меня с насмешливой улыбкой, будто разговор шел о чем-то нелепом. Его едкая улыбка с размаху швырнула мою искренность на асфальт. Сколько времени уже прошло. Но я помню все, будто это случилось вчера.

Она встала с места и направилась к книжным полкам. Прошла мимо меня, прижимая к груди стопку книг. Это было довольно рискованно: книг у нее в руках было столько, что верхнюю ей пришлось придерживать подбородком. Легкое дуновение ветерка — это она прошла мимо. Я тихонько вздохнул, пытаясь почувствовать ее запах. От нее исходил легкий аромат персика. Она шла, стараясь не уронить книги, и смотрела себе под ноги, так что не могла увидеть меня. Хотя в любом случае, вряд ли она бы меня узнала.

Она отошла от меня шага на три, и тут «бах» — раздался грохот. Огромная стопка книг ходила ходуном у нее в руках, и стоило ей на миг потерять равновесие, все рухнуло на пол. Книги валялись повсюду. Некоторые отлетели совсем далеко.

«Ой!» — для меня ее короткое восклицание было сигналом к тому, чтобы подойти. Оставаться в стороне и дальше было уже просто неприлично, и я, стараясь вести себе как можно более естественно, направился к ней. Она, присев, одну за другой поднимала с пола книги. Я стал ей помогать.

— Спасибо, — едва слышно прошептала она. Я клал собранные книги ей в руки.

— Давайте я сам поставлю их на полку? — Мой голос слегка дрожал.

— Да нет, ничего, — ответила она, снова зажав книги подбородком.

У меня перехватило дыхание. Вот бы она подняла голову и посмотрела прямо на меня. Интересно, какое у нее будет лицо, когда она поймет, что перед ней — я. Но она, будто решив вообще никогда ни на кого не смотреть, только слегка кивнула головой. Я все еще стоял у нее на дороге, поэтому она опять повторила: «ничего», как бы прося дать ее пройти, но я по-прежнему заслонял путь, и ей ничего не оставалось, кроме как поднять глаза и посмотреть на меня.

На ее лице, напоминавшем растение, которое выросло в тени, вдали от солнечного света, на миг отразилось сомнение, тут же сменившееся крайним смущением.

— Ах! — вырвалось еле слышно из чуть приоткрытых губ.

Несколько книг из тех, что она держала, опять со стуком упали на пол. Я нагнулся, чтобы поднять их. Ее глаза беспокойно бегали. Я не мог не понимать, что она относится ко мне с настороженностью и страхом. Мне стало больно. Само собой, я не ждал, что она скажет, как рада меня видеть, но, даже несмотря на это, нет, скорее в том числе и поэтому, меня охватило отчаяние. Глупо просить ее не волноваться, когда я сам в таком состоянии. Тем не менее, я, словно успокаивая человека, который только что испытал страшный удар, очень мягко сказал, что пугаться не надо — она снова уставилась в пол. Почему-то я вдруг заспешил, будто за мной кто-то гонится, и торопливо прибавил, что пришел сюда, потому что у меня к ней просьба.

— Речь не обо мне. Я не из-за того случая пришел. Не волнуйтесь. — Мой голос слегка дрожал. Я был жалок, как человек, который суетится, чтобы заслужить благосклонность собеседника.

Зато я был честен. В тот момент я четко осознал свое положение: я пришел встретиться с любимой женщиной брата ради него. Она дважды кивнула и, будто до конца овладев собой, направилась вдоль книжных полок. Я пошел следом. Она расставляла книги, а я, стоя у нее за спиной, говорил:

— Я приехал вчера, не знал, что вы работаете в библиотеке. Похоже, эта работа вам очень подходит. Я наблюдал за вами некоторое время, это было восхитительно.

Разумеется, я не сказал, что следил за ее домом вчера. И, конечно, промолчал о мужчине в синем костюме, который был с ней в ее квартире.

— Мне нужно кое-что сказать вам. Повторюсь — не о себе. Ни слова о себе — обещаю. Это неинтересная тема, да и говорить нечего. Мой брат — вы знаете, что с ним? Вот что я хотел спросить. И еще — почему вы расстались? Это все из-за того, что с ним случилось, да? Если так — у меня и в мыслях нет винить вас. Это все ужасно, конечно, но вас можно понять. Я недавно вернулся домой и только тогда узнал обо всем. Дело в том, что брат очень плох. Очень. И, может быть… ну, это мое мнение… вы могли бы помочь ему. Поэтому я приехал. Поэтому и отыскал вас здесь.

Сунми, которая до сих пор молча расставляла по полкам книги, впервые спросила:

— Что случилось с Ухёном?

Это было полной неожиданностью. Я понял, что она ничего не знает о состоянии брата. Она не знала, что ему ампутировали ноги, не знала о его ужасающих припадках, не знала о том, как мать сделала «лотосовый рынок» его «лечебницей», не знала она и о мотелях, где я пытался «врачевать» брата. Она спрашивала — я подробно отвечал.

16

Она задавала по нескольку раз одни и те же вопросы, словно не могла поверить в то, что я рассказывал, и часто качала головой, как будто отказывалась верить моим словам. Мы долго стояли между книжных полок, окружавших нас, как деревья в лесу, и разговаривали, вдыхая запах книг. Время от времени в поисках нужного издания мимо проходили посетители, но внимания на нас никто не обращал, в библиотеке в этот утренний час было тихо. Пока мы беседовали, Сунми иногда прикрывала книгой лицо. Кажется, были минуты, когда она не хотела, чтобы я видел ее глаза. Иногда она практически всем телом опиралась о книжную полку. И я боялся, что сейчас она беззвучно упадет на пол. В конце концов она все же опустилась на корточки. Закрывшись руками, положила голову на колени. Наверно, она прятала от меня свои слезы.

— Я ничего не знала… — проговорила она.

— Правда? — переспросил я с сомнением.

— После того, как он ушел в армию, от него время от времени приходили письма, а потом вдруг связь оборвалась совсем. Я писала, он не отвечал. У меня был его адрес, и я поехала в военную часть где-то в районе Чонгок. Высокий сержант, который охранял ворота, сказал, что Ухёна, вроде бы, перевели в другую часть. В ответ на мое удивление он только заметил, что, мол, да, бывает и такое. Я спросила, где Ухён теперь, но сержант отвечал, что не знает. — Она едва сдерживала слезы. Будто каялась в чем-то.

Я, однако, не считал, что она совершила какой-то проступок, и мне было не по себе из-за того, как она говорила.

— Он соврал мне, да? — спросила она дрожащим голосом.

Я не служил в армии, не знал, что за механизмы там работают и что за обычаи царят, поэтому не мог сказать, соврал ей сержант или нет. Вместо ответа я спросил, почему она не позвонила нам домой.

— Не позвонила? — переспросила она. — Ваша мама сказала, что Ухёна нет в стране.

— Как это? — не понял я.

Сунми тогда тоже ничего не могла понять. Мать сказала ей, что у брата проблемы со здоровьем, поэтому срок его службы сократили на год, и теперь он на лечении в Америке. Сунми, конечно, спрашивала что с ним — по словам матери, у него была обнаружена опухоль в лимфатическом узле. Похоже на рак, но все же не так серьезно. Через некоторое время Сунми опять позвонила, и мать сказала ей, что операция прошла успешно и Ухён быстро идет на поправку.

— И вы поверили? — удивленно переспросил я.

Она развеяла мои сомнения в один миг, сказав, что у нее не было причин не верить.

— Я не могла не верить. До определенного момента я думала только о его здоровье, — сказала она, машинально перелистывая страницы старой книги в тяжелой обложке.

«До определенного момента?» То есть был какой-то момент, когда она перестала доверять моей матери? Я высказал свою догадку вслух.

— Я спрашивала, когда Ухён вернется. Ведь операция прошла хорошо, и он выздоравливал. Мне казалось, что скоро он должен приехать. Я, честно, очень скучала по нему. Но ваша мама сказала однажды, что он не вернется вообще. «Как же так?» — не могла понять я. В изумлении я спрашивала ее, почему. Мы сидели с ней в кафе с видом на реку, кофе в ее чашке уже совсем остыл, а она так и не прикоснулась к нему. Помню, она выглядела ужасно грустной и подавленной. Она несколько раз тяжело вздохнула. Я спрашивала, в чем дело, я и представить себе не могла, что с Ухёном случилось такое несчастье. Вздохнув снова, она сказала мне вот что. Ухён будет там учиться, жить у своего дяди и учиться. Это было так неожиданно, что я даже не знала, как реагировать. От Ухёна ни слова… Кажется, именно в тот момент я заподозрила неладное. Ваша мама ничего больше не говорила. Надолго повисла тяжелая, давящая тишина. Однако не затянувшаяся пауза заставила меня заговорить, а поведение вашей мамы — оно показалось мне слишком странным — я решилась прервать молчание и сказала, что хочу лично поговорить по телефону с Ухёном.

— Нет, нельзя, — поспешно отмахнулась она.

Она избегала смотреть мне в глаза, но судя по решимости, которая была в ее жестах, она вышла из себя. Какая бы я ни была бестолковая, сложно было не понять, что все это значило. Решительный, недвусмысленный отказ. Нельзя? Это было настолько неожиданно, что я даже не могла спросить о причине отказа. Но мне было нелегко принять его.

— Еще бы, — проговорил я, глядя на ее бледный профиль, напоминающий тонкие листья дерева, выросшего в тени. Ее длинные брови слегка подрагивали.

— От Ухёна не было ни писем, ни звонков. У меня вся душа изболелась — думала, с ума сойду. Я не выдержала и позвонила снова вашей маме, но она ответила, что уже все сказала мне, и встречаться нам больше незачем — мы и не встречались. Она разговаривала со мной на удивление сухо и холодно. Поэтому… — смахнув с лица прядь волос, она замолчала. Я заметил, что у нее опять подергиваются брови, мне казалось, она хочет что-то сказать, но колеблется. Я тоже ничего не говорил, ожидая продолжения ее рассказа.