Во время ночного дежурства в клинике Мартин иногда позволял себе немного расслабиться и выпить легкого вина. Тем более что на этот раз был такой подходящий повод, как задушевный разговор с другом. Он уже привык быть поверенным в сердечных тайнах своих друзей, так что терпеливо и сочувственно выслушал очередную исповедь, пока они вдвоем с Камило сидели в полутемной ординаторской, освещаемой лишь дежурной лампой.

— Если ты собираешься дежурить со мной и дальше, тебе стоит выпить еще, — хладнокровно заметит он, передавая стакан Камило. Тот сделал несколько глотков и задумчиво покачал головой: — Никак не могу ее забыть!

— Марию Алехандру номер два?

— Почему номер два? — недоуменно вскинул брови Камило.

— Да потому что Марии Алехандре номер один мой друг Себастьян Медина сегодня вечером собирается сделать предложение. Интересно, получилось ли у него что-нибудь?

— А какая она, эта вторая Мария Алехандра? — зачем-то поинтересовался Камило. Может быть, он испытал легкое чувство ревности, оттого что неизвестный ему приятель Мартина так близок к тому, чтобы преуспеть с какой-то не менее неизвестной девушкой, носящей то же имя.

— Прежде всего она очень красива, — мечтательным тоном произнес Мартин, — и, кроме того, при разговоре с ней возникает впечатление, словно говоришь с существом с другой планеты. К ней словно бы не пристает земная грязь… недаром она собиралась стать монахиней.

— Ну что ж, повезло твоему другу, — с легким вздохом признал Камило, подумав про себя: «Когда же наконец и мне повезет?»


В отличие от сенатора Камило Касаса, склонного приукрашивать свои отношения с женщинами, сенатор Самуэль Эстевес считал себя человеком практичным и досконально познавшим все тайны женского сердца. Во всяком случае, его отношения с собственной секретаршей Перлой Фарфан, казалось, предоставляли для такого мнения достаточно убедительные основания. Перла действительно любила своего шефа, хотя эта любовь и не обходилась без некоторой доли тщеславия, потому что со временем она надеялась занять место Дельфины и была всецело ему предана. Однако ей приходилось многое сносить от сенатора, который бывал груб со всеми, кем хоть сколько-нибудь дорожил. Однажды, это было как раз во время исчезновения Алехандры, она осмелилась явиться в дом Эстевеса под предлогом беспокойства о судьбе его дочери, но он довольно грубо выставил ее вон, заявив при этом, что семья для него — «святое». Потом он, правда, весьма галантно извинился, прислав ей с посыльным роскошный букет роз и несколько необычную для него записку. Перла сохранила ее как память о его галантности. В этой записке было всего четыре строки:

«Если бы я обладал властью Всевышнего, то повелел бы именовать женщиной только тебя, Перла. Но я всего-навсего мужчина, а потому прошу у тебя прощения за то, что не понял твоих чувств. С любовью Самуэль».

Перла, конечно, простила, не могла не простить, и все же ее не покидало чувство неудовлетворенности. Ее состояние, в сущности, объяснялось достаточно просто. Она уже не соглашалась на роль неприхотливой секретарши, с которой можно заниматься любовью прямо в кабинете, а мечтала теперь об иной роли, позволявшей ей управлять этим импульсивным и недоверчивым человеком.

— Так я прощен или прикажешь мне умереть у твоих ног? — скользя усами по ее стройной шее, интересовался Эстевес, явившийся к ней домой вскоре после посыльного. Перла лишь слабо увертывалась, зная, что не в силах долго противиться его ласкам.

— Подожди, Самуэль, — произнесла она, кладя свою руку поверх его руки, лежавшей у нее на колене, — я хочу, чтобы ты понял одно — это была не просто ссора, ты нанес мне глубокую рану…

— И как же мне ее лечить? — усмехнулся Эстевес. — Я думал, что лучшее средство — это мои ласки и поцелуи, но сегодня ты на себя не похожа. Скажи слово — и мы найдем другое.

Перле показалось, что она уже близка к заветной цели, осталось лишь проявить немного терпения. Освободившись от объятий Эстевеса, она встала и, подойдя к сервировочному столику, взяла бокал с шампанским. Пусть только он выполнит ее просьбу, и это будет тот первый шаг, за которым последуют и все остальные!

— Пригласи меня на сегодняшний вечер куда-нибудь потанцевать!

— Потанцевать?

Даже стоя спиной к нему, она моментально почувствовала перемену в его настроении и укорила себя за поспешность. Но теперь уже поздно было отступать, и она резко повернулась.

— Да, потанцевать! До сих пор ты еще не делал ничего подобного.

— Но ведь меня же все знают, — слегка сбитый с толку ее вызывающим тоном, принялся оправдываться Эстевес, — это вызвало бы столько толков, губительных как для меня, так и для тебя, Перла. Проси все, что хочешь, но, умоляю, не подставляй меня под вспышки фотокорреспондентов.

— В таком случае, Самуэль, у меня есть все основания для того, чтобы прервать наши отношения.

«Да, на этот раз она загнала меня в ловушку, — думал, хмурясь, Эстевес, когда возвратился домой от Перлы на машине, которую вел Монкада, — если я буду и дальше отказываться вывести ее в свет, мне придется придумать взамен что-нибудь экстраординарное, чтобы не осложнять наших отношений. Но появиться с ней в общественном месте — значит оскорбить семью! Как должен вести себя мужчина моих лет, чтобы ублажить любовницу и не нанести ущерба семье? Насколько же проще в этом отношении было в молодости… Глупо терять Перлу с ее стройными ногами и роскошной грудью — она умеет доставлять мне столько удовольствия, но нельзя вызывать подозрения и у Дельфины, хотя, мне кажется, это бы ее не слишком взволновало… Но самое главное — это Алехандра! В тот день, когда ей скажут, что ее отец — распутник, мне останется только застрелиться».

Предаваясь подобным размышлениям, Эстевес явился домой и еще с порога поинтересовался у Бениты, где находятся дочь и жена. Узнав о том, что Дельфины нет дома, он заметно помрачнел и, приказав подать бульона, принялся нетерпеливо расхаживать по гостиной, дожидаясь прихода жены. Услышав звук открываемой двери, он бросился навстречу жене, но тут же в ярости отшатнулся:

— Почему ты возвращаешься домой так поздно, да еще вдребезги пьяной?

Дельфина действительно была пьяна, но дойти до такого состояния ее побудило одно ужасающее открытие. Оказывается, Себастьян собрался бросить ее потому, что и в самом деле завел себе другую женщину, и этой женщиной была Мария Алехандра! Сомневаться в этом больше не приходилось, поскольку Дельфина своими глазами видела, как они целовались. Это произошло в тот момент, когда она подъехала на такси к дому Себастьяна и, сидя в машине, принялась размышлять, каким образом можно оповестить его о том, что она уже здесь. Но не прошло и пяти минут, как из дома вышли Себастьян и Мария Алехандра и направились к его машине, поглощенные каким-то разговором. Сам Себастьян был бледен и задумчив, в то время как Мария Алехандра, казалось, в чем-то его настойчиво убеждала. Уже открыв дверцу машины, он вдруг улыбнулся, привлек ее к себе, и эта бесстыдница сама потянулась к нему навстречу с поцелуем!.. Дельфина пришла в бешенство, впившись зубами в собственную руку. «Она мстит, она мстит мне, проклятая. О Господи, да что же это такое?!»

Дельфина очнулась лишь тогда, когда машина, увозившая Себастьяна и Марию Алехандру, скрылась из виду и водитель такси, самоуверенный, красивый парень повернулся к ней и сочувственно-издевательски улыбнулся:

— Что, куколка, дружок изменяет?

Дельфина молча кивнула, вытирая платком глаза.

— Бывает, — безразличным тоном подтвердил таксист и опять улыбнулся: — Слушай, а ты красивая… Как тебя зовут?

— Рикарда, — сухо отозвалась Дельфина, еще не решив для себя, как относиться к заигрываниям водителя, и вдруг зачем-то добавила: — Но обычно меня называют Сенаторшей.

— Замечательно, — оживился тот, и в глазах его появился циничный блеск, — а как госпожа сенаторша смотрит на то, что мы заглянем в одно местечко, здесь, неподалеку, и пропустим по стаканчику — самое мировое средство утешиться, не считая, разумеется, и кое-чего другого…

«Ну нет, это уже свинство», — подумала Дельфина и холодно взглянула на таксиста, отметив при этом его полные, чувственные губы и нахальные маленькие усики.

— С чего это ты взял, что я куда-то пойду с такой деревенщиной, как ты?

Водитель вмиг перестал ухмыляться и злобно оскалился:

— Да ты что, крыса? Что ты о себе вообразила? Грива у тебя крашеная, шмотки, небось, взяла напрокат… Да и в постели, судя по тому, что твой приятель от тебя отделался, наверное, холодна, как труп.

— Вовсе нет. — Дельфина оскорбленно сверкнула глазами. — Просто я женщина не твоего пошиба, свинья!

— Женщина? — задохнулся от возмущения таксист. — Да таких стерв, как ты, я покупаю по три штуки за песо!

Дальнейший разговор уже становился опасен, и Дельфина, небрежно швырнув ему крупную купюру, заставившую его изумленно замолчать, выбралась из машины и пошла пешком. Голова у нее кружилась, ноги подкашивались, а в памяти вновь и вновь всплывала эта проклятая сцена — взволнованная Мария Алехандра открывает свои бесстыжие губы навстречу поцелую Себастьяна. Дельфина ощущала в себе такую ненависть к сестре, что готова была задушить ее собственными руками. Именно после выхода этой несчастной из тюрьмы, где для нее было самое место, в жизни Дельфины начались большие неприятности, она стала лишаться всего того, чем жила до сего дня — своей дочери и своего возлюбленного. По какому праву эта мерзавка перебегает ей дорогу, будь прокляты все эти амнистии и условные освобождения! Чувство вины перед сестрой уступило место всепоглощающей ярости. Нет, она не уступит без боя, она сделает все от нее зависящее, чтобы помешать этой притворной скромнице осуществить свои коварные планы!

За оставшуюся часть дня Дельфина посетила три бара, постепенно напиваясь все больше и больше, надеясь таким образом заглушить неутихающую тоску этой проклятой жизни. Заметив одинокую красивую женщину, которая пила только водку, к ней неоднократно подсаживались завсегдатаи баров, но теперь она сразу же отшивала их. Дельфина согласилась бы стать шлюхой для Себастьяна, но это вовсе не значит, что она и в самом деле была шлюхой.