— Я полностью с вами согласен, — горячо заговорил Себастьян, — но согласитесь и вы, падре, — с помощью моей любви ей это будет сделать значительно легче.

— Любви? А что вы понимаете под любовью, молодой человек?

— Бесконечную тоску по любимой женщине, — почти не задумываясь, ответил Себастьян.

— Это — определение эгоиста, — заметил отец Фортунато, не спеша прохаживаясь между рядами черных деревянных скамей, так что его шаги гулко отдавались под сводами церкви. — Вы знаете, я много наслушался исповедей от влюбленных — эта часть человечества, надо вам сказать, исповедуется наиболее охотно, — а потому смог вывести и собственное определение. Любовь — это не страдание из-за отсутствия кого-то или чего-то, а способность к страданию во имя другого. Сын Божий принял за нас крестные муки — и это было высшим проявлением любви. Страдание очищает и обожествляет, в то время как наслаждение губит и развращает, поскольку уподобляет человека животным.

— Странно, — пробормотал Себастьян, — а я-то всегда считал, что высшая цель любви — это избавление от страдания. Но не будем спорить, святой отец. Мои чувства сейчас настолько сильнее воли и разума, что я плохо владею собой. Мне во что бы то ни стало надо увидеть Марию Алехандру, и я увижу ее, пусть даже для этого мне придется сделать подкоп и заложить мину.

— Но вы способны все забыть и все простить? — с некоторым беспокойством поинтересовался Фортунато, глядя на возбужденного Себастьяна.

— А мне не надо ничего забывать и мне нечего прощать! Прошлого для меня не существует, а есть только настоящее, которое я изо всех сил хочу сделать прекрасным для Марии Алехандры и… для себя.

— Ну, хорошо, — вздохнул Фортунато, — подождите меня в ризнице, а я пойду узнаю, пожелает ли она с вами разговаривать.

Священник ушел, а Себастьян мысленно взмолился перед алтарем, моля Бога не лишать его простого человеческого счастья. Пусть он сделает так, что Мария Алехандра одумается, и прямо сейчас, с сияющим лицом, выбежит ему навстречу. Он даже зажмурил глаза, чтобы отчетливее представить себе все это, но, когда опять их открыл, увидел лишь обескураженного священника, подходящего к нему с виноватым видом.

— Мне больно говорить вам об этом, друг мой, но она не пожелала вас видеть. Еще больнее мне передавать вам ее подлинные слова. Она просила сказать, что не любит вас и никогда не любила и теперь горько раскаивается в своем заблуждении…

Себастьян, ошеломленный, выбежал прочь.


После того как Эстевес распорядился издать приказ о денежном премировании Монкады и повышении его жалованья, Перла начала ревновать, а когда она узнала за что, эта ревность только усилилась. И хотя Самуэль уверял, что она завоевала прочное место в его сердце, ее это совсем не утешало. Она была очень тщеславной женщиной — и сам Эстевес не раз отмечал в ней это тщеславие — поэтому ее никак не устраивала роль всего лишь любовницы-секретарши. Успех Монкады и удачная организация им пресс-конференции заставили ее призадуматься, а затем всерьез взяться за Анну Марию.

— Так неужели он так и не назначил пресс-конференцию, поинтересовалась она, развалившись в любимом кресле Эстевеса и прищуриваясь на Анну Марию, скромно стоявшую посреди комнаты. Перла намеренно не предложила ей сесть, «чтобы не распускать девчонку». — А почему, интересно, он этого не сделал?

— Не знаю, — пожала плечами Анна Мария, — наверное, сенатор не чувствует себя виноватым и ничего не боится.

— А не боится он потому, что за все время своей работы у него ты принесла лишь фотокопии самых незначительных документов! — Перла начала раздражаться. — Если так и дальше будет продолжаться, то твой отец останется в тюрьме отбывать пожизненное заключение. Помни о том, что пока ты, вся расфуфыренная, бегаешь по коридорам Конгресса, он сидит на грязных и завшивленных нарах!

Анна Мария нерешительно кивнула.

— Я помню об этом.

— Вот и прекрасно. А завтра я сама займусь твоим шефом. Так что можешь подольше не являться после обеденного перерыва.

На следующий день Перла пришла в офис Касаса, надев короткую черную юбку, черные колготки и ярко-красный пиджак. В приемной никого не было, она осторожно приоткрыла дверь кабинета, увидела, что Касас один, и смело вошла. Сенатор был так увлечен составлением какого-то документа, что не сразу поднял голову.

— А вам не говорили о том, что когда вы заняты делом, то становитесь просто неотразимы? — поинтересовалась она, останавливаясь посередине комнаты и принимая самую изящную позу, чтобы Касас мог вволю налюбоваться ее стройными ногами.

— Нет, но зато мне говорили, что являться без приглашения верх невоспитанности, — отозвался Касас, захлопывая папку и поднимаясь из-за стола. — Зачем вы явились, Перла? Или сенатору Эстевесу хочется узнать о моем самочувствии, после того как он вылил на меня ушат грязи? Ведь твой почерк легко прослеживается во всей этой истории — и в организации пресс-конференции, и во всем остальном.

— Нет, нет, — живо отозвалась она, — я не имею к этому ни малейшего отношения. Это все мерзавец Монкада, который еще и не на такое способен. А я, наоборот, принесла тебе подарок.

Перла подошла поближе и протянула Касасу документ.

— Что это? — недоуменно поинтересовался он.

— Приказ об отстранении от должности инспектора полиции Могольона за разглашение тайны служебного расследования.

— Я не знаю этого человека… — начал было Камило, но тут же сообразил. — Дешевые уловки, Перла. Узнаю стиль Эстевеса — сначала использовать человека, а затем выбросить его на помойку.

— Да забудь об Эстевесе, Камило, — раздосадованно воскликнула она и вдруг добавила: — Я люблю тебя и люблю так, что даже самой становится страшно.

— Нет, Перла, со мной этот номер не пройдет.

— Я знаю, что ты мне не веришь, но я ужасно настойчива, а потому… — краем глаза Перла увидела, как отворилась дверь кабинета и на пороге возникла взволнованная Анна Мария, — а потому нам еще о многом надо поговорить. Приходи сегодня вечерком ко мне домой, и мы продолжим наш разговор. Адрес, надеюсь, еще не забыл? — Она слегка коснулась губами щеки удивленного Камило и своей обычной самоуверенной походкой вышла из кабинета, громко стуча каблуками.

Перла была не слишком уверена, что Касас воспользуется ее приглашением, и тем не менее постаралась тщательно подготовиться, приготовив великолепный ужин и не забыв о модном французском белье — любимом подарке сенатора Эстевеса, который был ужасно падок на такие штучки. Когда в восемь часов вечера раздался звонок в дверь, она сразу сорвалась с места и побежала открывать. Касас, хотя и принес ей букет цветов, однако не изменил своему спортивному стилю — джинсы, светлый пиджак и рубашка с расстегнутым воротом.

— Я не ожидала тебя так рано, — радостно защебетала она.

— Странно, что ты вообще меня ожидала, — усмехнулся Камило, проходя в гостиную. — Ведь я пришел только из любопытства.

— Значит, ты мне не доверяешь? — спросила Перла, ставя цветы в вазу.

— Нет.

— И совершенно напрасно, потому что в отношении тебя у меня далекоидущие намерения.

Перла хотела сначала пригласить его поужинать, помня банальную истину, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок; однако Касас был так напряжен и сосредоточен, что ей пришлось на ходу менять тактику.

— Послушайте, сенатор, — насмешливо произнесла она, присаживаясь на диван и приглашая Касаса опуститься рядом, — вы ведете себя со мной так, словно постоянно ожидаете от меня какого-то подвоха. Что мне нужно сделать, чтобы вы расслабились? Может быть, раздеться?

— Пожалуй, — кивнул Касас, — тем более что этот ход вы еще не пробовали.

Перла усмехнулась, подумав о том, как долго он устоит, точнее усидит, поскольку она тут же встала с дивана и, повернувшись к Касасу лицом, медленно распахнула пеньюар и легким движением руки отбросила его на ковер, оставшись в одном кружевном белье. Не прошло и минуты, как Камило оказался рядом с ней и принялся жадно целовать ее шею и плечи, а затем, расстегнув бюстгальтер, и груди. Перла откровенно млела от его поцелуев — все-таки он был красивым и сильным молодым мужчиной в отличие от…

— Твой шеф просто счастливчик, — словно угадав ее мысли, вдруг произнес Камило. — У тебя изумительная кожа и замечательная грудь. Но ему не удастся купить меня ценой неудержимых искушений.

Он вдруг оставил ее стоять почти голой и отступил в сторону. Перла вздрогнула и открыла глаза. Увидев откровенно издевательский взгляд Камило, она сразу все поняла и вспыхнула от гнева:

— Ты не посмеешь со мной так поступить!

— Мне очень жаль, но я не могу играть в такие игры…

— Не смей издеваться!

— Какое уж тут издевательство, когда я упускаю возможность заняться любовью с такой красивой женщиной. Прощай, Перла, и помни, что я покидаю тебя с болью в сердце.

Только когда хлопнула входная дверь, Перла поняла, что случилось.

— Нет, — странным полушепотом произнесла она, поднимая с ковра свой пеньюар, — нет, Камило, ты не смеешь со мной так поступать… — И тут она поняла, что он уже так поступил, что он уже оставил ее в таком положении, унизительнее которого для женщины и быть не может, и тут же вспыхнула от гнева, с трудом сдерживая рыдания:

— Я уничтожу тебя, мерзавец!

А Касас, не без некоторой доли сожаления, спустился вниз; не обратив внимания, прошел мимо той машины, в которой притаился следивший за ним Монкада; и только взялся было за дверцу собственного «джипа», как вдруг откуда-то из темноты вышел невысокий, лысоватый человечек с таким выражением лица, что сенатор поневоле вздрогнул.

— Не пугайтесь, сенатор, — криво усмехнулся тот, — я вовсе не грабитель, скорее даже наоборот…

— Кто вы такой и что вам угодно?