— Если отец сердится, кофе тут тебе не поможет, — резонно заметила Дельфина.

— Может быть, ты с ним поговоришь? — Глаза девочки вспыхнули от внезапно пришедшей в голову мысли. — Ты с ним можешь что угодно сделать. Прикажешь ему достать луну с неба, и он достанет… Помоги мне, мама!

— А что ты натворила?

Алехандра опять вздохнула и тихим, виноватым голосом рассказала о своем недавнем разговоре с отцом. Радостная и возбужденная — она была такой все последние дни — она влетела в комнату к отцу, зацеловала его, стала расспрашивать о празднике и, видя, как порозовело и расправилось в улыбке его обычно хмурое и сосредоточенное лицо, осмелилась попросить о том, что давно ее беспокоило. В конце концов, завтра день ее пятнадцатилетия, а отец сам сказал месяц назад, что готовит ей замечательный подарок — предел ее мечтаний. Алехандра была этому, конечно, рада, но в душе сомневалась в том, что родители, и в частности отец, имеют представление об ее истинных мечтах. В последнее время многие девочки из ее школы, привилегированного частного заведения, расположенного на севере столицы, заимели личные автомашины. Алехандра искренне завидовала им. Ей тоже хотелось машину. Полагая, что отец в подходящем расположении духа, она сказала ему об этом.

— И что? На это отец рассердился? — спросила Дельфина.

— Нет, не на это, мама, — Алехандра опустила глаза и уставилась в пол. — Он мне сначала просто ответил, что в пятнадцать лет никто не даст мне водительских прав.

— А ты?

— В этом-то все и дело! — Алехандра вскочила с дивана, чуть не опрокинув поднос, стоявший на самом краю стола. — Я же знаю, мама, что у других девочек есть права, хотя многие из них даже моложе меня!

— Ты попросила отца «сделать» тебе права незаконно?!

Алехандра опустила голову еще ниже. Дельфине стало жалко ее. Она подошла к дивану и, присев рядом с девочкой, ласково погладила ее по голове.

— Представляешь, что началось? — глухо проговорила Алехандра. — Он кричал на меня так, словно я человека убила. Или ему предложила убить. Он — крупный политический деятель, сенатор, а я прошу его о столь грязном деле. Прошу его нарушить закон! Какая же я ему дочь после этого?! Ладно, мама… Может пойдешь и скажешь ему, что я вся в слезах? А я пока сбегаю на кухню и приложу лук к глазам…

— Не теряй времени, — улыбаясь, остановила ее Дельфина. Отца нет. Я не видела во дворе его машины.

— Да? Возможно, оно и к лучшему. — Алехандра не умела долго огорчаться. — Может, проветрится и перестанет на меня сердиться. Мама, знаешь, мое праздничное платье уже прислали. Давай я его надену, а ты посмотришь!

— Подожди, — запротестовала Дельфина. — Дай мне дух перевести. Я с ног валюсь от усталости.

Алехандра нежно обняла ее. Дельфина, не привыкшая к подобным проявлениям нежности, почувствовала себя неуютно в объятиях девочки. Их отношения всегда были довольно сдержанными, но сегодня Алехандра, похоже, любила весь мир. Чувства рвались из нее, как брызги из фонтана.

— Хочешь, я сделаю тебе массаж? — спросила она.

Дельфина покачала головой.

— Ступай в свою комнату, Алехандра. Нужно готовиться к завтрашнему празднику.

— Обещай мне, что завтра будет самый счастливый день в моей жизни! — воскликнула Алехандра, взбегая по лестнице. — Обещай, что ничего не омрачит нашей радости. Что ты, мама, будешь самой прекрасной на свете, а отец перестанет на меня сердиться! Обещай мне, что все будет замечательно!

— Обещаю, — с улыбкой ответила Дельфина, хотя в глазах ее читалась легкая грусть. — Завтра будет самый счастливый день в твоей жизни. И в нашей тоже, дочка.

ГЛАВА 2

На следующее утро Дельфина проснулась рано и в самом скверном расположении духа. Дурные предчувствия одолевали ее. Ей приснилось что-то страшное, но что именно, припомнить она не могла. Содержание сна испарилось, осталось только впечатление пережитого ужаса. Дельфина уговаривала себя, что у нее просто шалят нервы, но самоуговоры эти ее не успокоили. Накинув халат она спустилась в гостиную и попросила Бениту — верную служанку Эстевесов — приготовить ей кофе покрепче. Молча кивнув, Бенита удалилась на кухню, и Дельфина вновь осталась одна со своим беспокойством в утренней, еще не согретой солнцем гостиной. Длинные серые тени лежали на полу, углы комнаты скрадывала темнота, а занавеси, что при свете дня выглядели белоснежными, отдавали теперь какой-то могильной синевой.

«Господи, не дом, а склеп, — невольно подумала Дельфина. — Как же я раньше этого не замечала? А впрочем… — Она присела на диван и поглубже запахнула халат. — Впрочем, вся моя жизнь — склеп, и я только теперь начинаю отдавать себе в этом отчет. Что ты сделала со своей жизнью, Дельфина? Где та жизнерадостная восемнадцатилетняя девушка, которой казалось, что весь мир у ее ног? Что осталось у тебя в жизни? Муж, которого ты не любишь? Дочь, которую ты украла? Сестра, которая возненавидит тебя, когда узнает, как ты с ней поступила? И любовник… любовник, который вот-вот тебя бросит?»

Дельфина встряхнула головой, как бы прогоняя наваждение, и вновь оглядела гостиную. Редкие солнечные лучи уже проникали в дом. Взгляд Дельфины прояснился. Теперь она могла оценить изысканность обстановки, стоившей немалых усилий ей и немалых денег Самуэлю. Она различала тонкий узор обивки, а занавеси на окнах приобрели свойственный им по утрам розоватый оттенок.

«Ладно, все не так уж и плохо… — подумалось ей. — Пусть ты не любишь мужа, зато он тебя любит безумно. Твоя дочь не знает, что она тебе не родная, и, даст Бог, никогда не узнает. Сестра тоже пока пребывает в неведении о твоих делах, и это «пока» вполне может растянуться еще лет на пятнадцать, а любовник… с любовником ты разберешься! В конце концов, ты — Дельфина Фонсека де Эстевес, а это кое-что значит!»

Бенита внесла кофе и молча поставила его перед хозяйкой на низкий столик. Кивком головы Дельфина отпустила ее, но вдруг передумала:

— Бенита, газеты уже пришли?

— Да, сеньора.

— Принеси их мне в комнату. Хочу посмотреть сообщения о пятнадцатилетии Алехандры.

— Хорошо, сеньора.

— Ты не знаешь, Алехандра с Пачей уже проснулись?

— Мне кажется, они и не спали сегодня, — позволив себе улыбку, произнесла Бенита. — Еще до рассвета я слышала шепот в их комнате. Алехандра так счастлива и так ждет этого праздника…

— Ладно, можешь идти.

Поднявшись с дивана и взяв со стола кофе, Дельфина направилась к себе в комнату. Настроение ее заметно улучшилось, и все же тоска, необъяснимая гнетущая тоска и не отпустила ее.


Последнюю ночь перед освобождением Марии Алехандре позволили провести не в камере, а в комнате Эулалии. Монахиня сама ходила к начальнице тюрьмы с соответствующей просьбой, объяснив свою настойчивость тем, что боится за жизнь Марии Алехандры. Многие из закоренелых уголовниц недолюбливали эту «неженку», и, останься она с ними в ту последнюю ночь, Бог знает что могло случиться. Сдобрив свои аргументы изрядной долей фантазии — а воображение никогда не подводило ее, — Эулалия своего добилась: Мария Алехандра получила разрешение не возвращаться в камеру. Впрочем, фантазии Эулалии были не так уж далеки от истины. Во всяком случае, одна из заключенных — та самая Лорена по кличке Мача, что угрожала Марии Алехандре ножом в столовой, — услышав об освобождении своей жертвы, пришла в ярость. Она и сама не могла объяснить, что выводит ее из себя, но соседи по камере слышали, как она поклялась отомстить «этой смазливой дуре». Зная Мачу, можно было предположить, что слова эти не останутся пустой угрозой, но как бы там ни было, месть, замешенная на зависти и отчаянии, откладывалась.

Утром Мария Алехандра первым делом отправилась в церковный приют попрощаться с детьми заключенных женщин. Эти бедные создания, в силу различных обстоятельств вынужденные «отбывать срок» вместе со своими непутевыми родительницами, встретили ее обычным гамом и толкотней. Они знали и любили Марию Алехандру, проводившую с ними почти все свое свободное время. И она тоже любила их, часто стараясь рассмотреть в них черты своей дочери Алехандры, которую ни разу больше не видела с тех пор, как совсем малышкой отдала Дельфине.

Весть о том, что она выходит на свободу, вызвала настоящий переполох среди маленьких обитателей приюта. Дети постарше поздравляли Марию Алехандру, втайне грустя о том, что она их покидает, в то время как малыши же, не скрывая своих чувств, ревели во весь голос.

Мария Алехандра и сама вышла из приюта со слезами на глазах, но тут ее сразу же взяла в оборот энергичная Эулалия.

— Вот что, хватит сырость разводить! — заявила она. — Там, на улице, ждет такси, и счетчик у этого негодяя водителя уже работает.

— Идем, — сказала Мария Алехандра. — Ты проводишь меня?

— Еще бы! — Эулалия прищурила глаза. — Ты думаешь, от меня так легко отделаться? Но не спеши, девочка. Ты выходишь на свободу, а значит, тебе нужна соответствующая экипировка! Тут тебе кое-что приготовлено от щедрот Господних и рабы божьей Эулалии.

Монахиня выхватила из-за спины небольшой пластиковый пакет и помахала им перед носом Марии Алехандры, словно дразня ее.

— Что это, Эулалия?

— Вот смотри… — Эулалия стала вынимать из пакета разноцветные коробочки и футляры, тарахтя при этом, как диктор в телевизионной рекламе. — Я купила тебе новую зубную щетку, просто замечательную щетку, твоя старая совсем никуда не годится… А это — маникюрные ножницы…

— Но у меня ведь уже есть такие… — попыталась возразить Мария Алехандра.

— Есть? Точнее сказать «были»… — Эулалия заметно смутилась. — Понимаешь, Мария Алехандра, я тут чинила телефон и хотела обрезать проволоку твоими ножницами, а они вдруг взяли да и сломались. Но эта новая — даже лучше. А вот… румяна, просто замечательные румяна и лосьон под названием «Фашинешн»! Боже, что за название! Но запах отличный…