— Да разве вы пытались? — спесиво вскинула голову Гаитэ. — Что вы делали вчера, когда мы пришли? Пили вино, коротая время с любовницей?

Сезар бросился к ней с такой стремительностью, что Гаитэ сжалась, подумав, что он может поднять на неё руку. Но этого не случилось. Он замер рядом, глядя на неё во все глаза:

— Вы ревнуете?

— У меня нет права ревновать вас.

— У меня тоже. Но ревности на это плевать! Я не могу перестать ревновать вопреки голосу разума! Я знаю, ты не моя, никогда моей не будешь. Знаю, Торн имеет все права, но я готов проклясть брата за каждую ночь, что вы проводите вместе. Каждый раз я словно горю, но не сгораю. И мучениям нет конца. То, что ты могла почувствовать вчера лишь тень моих мук, Гаитэ. Торн всегда тенью стоит передо мной. Мне даже просто смотреть на тебя не дано. Сегодня он опять увезёт тебя в свою клетку, ты покорно последуешь за ним, как и полагается безупречной жене. Его ты во вчерашнем не винишь — только меня.

Сезар несколько секунд смотрел ей в лицо. Вдруг выражение его лица изменилось, глаза сделались колючими и злыми. Подойдя к столу, он достал два бокала, наполняя их на треть.

Один протянул Гаитэ:

— Выпьем? За новые титулы и старую любовь.

Гаитэ не шевельнулась.

— Не желаете? Тогда, может быть, за старые титулы и новую любовь?

— Я не хочу пить.

— Прошу вас! Залечим раны, телесные и душевные?

Гаитэ не пошевелилась, пытаясь понять, в какие игры он играет.

— Что же вы? Не желаете лечиться? Или на вашей душе раны не такие глубокие, как вы вчера пытались меня убедить?

— Я не пью вина. Ты же знаешь!

— Всего несколько глотков? Неужели даже этого с вашей стороны я не стою?

— Сезар, это смешно! Для вас действительно важно, чтобы я выпила это? — Гаитэ приняла бокал из его рук, слегка взбалтывая, так, чтобы вино закружилось, колыхнувшись. — Что в нём такого? Приворотное зелье? Или яд?

Не отвечая, согнув локоть, он одним глотком, залпом, осушил свой бокал до дна. Поставив его на стол, он упёр руки в бёдра, не сводя с Гаитэ прищуренных глаз:

— Не станете пить? Почему? До такой степени мне не верите? Если бы вино подал вам Торн, вы бы его уже выпили. Но ведь я не мой брат? Я тот, в ком нет ни капли добра — одно зло! Что ж?

С каждым словом он подходил всё ближе, их вновь разделяло всего каких-то несколько шагов.

— Возможно, Гаитэ, когда-нибудь я решу, что вы недостойны моего вина.

Он протянул руку, но она отвела свою в сторону.

— Верните, — потребовал он.

Гаитэ покачала головой.

— Ну же? — настаивал он.

Она снова покачала головой.

— Тогда — пейте!

Не сводя с него глаз, медленно, Гаитэ поднесла к губам край бокала и, словно целуя, потянула темно-алую, похожую на кровь, жидкость.

Незнакомый вкус дразнил язык и раздражал нёбо, растекался жаром по венам, кружил голову. Она тяжело дышала, словно после бега, и грудь её взволнованно то поднималась, то опускалась.

Гаитэ каждым нервом чувствовала остроту желания Сезара. Жар, едва ли не запах его страсти, заставляющей её кровь приливать к щекам. Казалось, воздух вокруг полон готовой разразиться грозой; казалось между ними бежит невидимый ток, в любой момент готовый дать воспламеняющую искру.

Он словно превратился в тянущий к себе магнит, а она была сделана из железа.

Как хотелось забыть обо всём, мгновение позволить себе быть слабой.

Просто быть самой собой.

Но внизу ждёт Торн. Её муж. Их король.

Человек, в числе достоинств которого милосердие и склонность к пониманию и всепрощению не числились в списке.

Её слабость может стоить Сезару жизни. Эта мысль словно ведро ледяной воды разом смыла очарование момента.

И вовремя.

Сезар как раз шагнул к ней, чтобы заключить в объятия, но рука Гаитэ с опустевшим бокалом упёрлась ему в грудь.

Она заставила себя спокойно и холодно посмотреть ему в лицо:

— Ваше вино крепкое, отлично кружит голову. Но вы правы, я — безупречная жена. И намерена оставаться такой и впредь.

Его лицо — от выражения, застывшего в этот момент на нём у Гаитэ защемило сердце. Сезар не мог не видеть, что его чувства более, чем взаимны, не чувствовать того волшебства, которым наполнялось пространство, стоило им остаться наедине.

— Гаитэ…

— Мне пора идти!

Она почти бегом устремилась к двери, обернувшись на пороге, окидывая взглядом комнату и Сезара, похожего на стройного чёрного демона в своей чёрной рубахе на шнуровке с широкими, пышными рукавами. Из-за одежды его широкие плечи казались словно бы шире и особенно ярко контрастировали с узкими бёдрами.

Он с тоской смотрел ей вслед, как и всякий мужчина, не умея понять, почему женщины так резко меняют свои настроения. Отчего они столь капризны и вероломны?

Глава 10

Гаитэ приказала Кристофу явиться к ней, как только это стало возможным.

Дел действительно навалилось немало, ведь стоило одновременно позаботиться о двух крупных мероприятиях — похоронах и коронации.

Торн с Гаитэ был сама нежность и предупредительность, уже в этом таилось несоответствие с его истинным характером. Обычно он не брал на себя труда сдерживать душевные порывы, а тут за несколько дней ни одной сцены, ни намёка на вспышку ревности? Просто пушистый зайка!

Это говорило о многом. Например, о том, что он гораздо лучше умел контролировать свои чувства, чем она думала раньше. Или о том, что, чувствуя за собой вину, предпочитал играть роль милого, верного мужа?

Торн казался оживлённым, шутил, много смеялся. Разыгрывать печаль по поводу по поводу безвременной кончины шурина даже и не думал.

Гаитэ порой с трудом удерживалась, чтобы ни сорваться, ни утратить самообладание, не выплеснуть всё то, что действительно было на душе. А там ведь не было ничего хорошего. Словно гной скапливался — то гнили их с мужем взаимоотношения.

Гаитэ не знала, на кого сердится больше — на Торна или себя? Может быть, следовало рискнуть и поговорить начистоту? Так, как она говорила с Сезаром? Иногда хорошая ссора очищает отношения, как гроза воздух. А настороженное молчание, вежливое обращение, замалчивание проблемы лишь усугубляет проблему и делает их хуже.

Но Гаитэ чувствовала, что ни к чему хорошему её очередной искренний порыв не приведёт. Как бы не стало хуже?

Войдя вслед за фрейлиной, которую Гаитэ отправила за слугой, Кристоф взглянул на неё без всякого выражения:

— Моя госпожа пожелала меня видеть?

Гаитэ приветствовала его лёгким наклоном головы.

— Оставьте нас, — приказала она фрейлине.

Девушка вышла.

— Итак, Кристоф? — проговорила Гаитэ, меряя шагами пол и подметая мраморные плиты длинным шлейфом. — Ужасно хочется задать тебе парочку вопросов. Надеюсь, ты не откажешься мне на них ответить? Слышала, ты последние дни без дела маешься?

Кристоф бросил вопросительный взгляд. Гаитэ нехорошо в ответ улыбнулась:

— Помнишь, в тот день, когда я спасла тебе жизнь, ты обещал мне служить верой и правдой. Только мне, Кристоф. Ты это помнишь?

— Конечно, госпожа.

— Посмотри на меня.

Он не поднимал глаз.

— Смотри на меня! — повысила она голос. — И скажи мне в лицо, как ты посмел? Как посмел выполнять приказы моего мужа, ставящие под угрозу мою жизнь?!

— Вашу? Никогда, госпожа! Всё, что я делал, я делал, чтобы оградить вас от беды!

— Так ты знал? Даже не отрицаешь этого? Как тогда посмел, лживая тварь, не сообщить мне о заговоре?!

— Если бы я сделал это, сеньора, вы стали бы противиться и могли бы пострадать.

— Почему ты решил всё за меня? — ядовито выплюнула Гаитэ, отступая от него с презрением. — Кем ты себя возомнил? Моим отцом? Мужем? Опекуном? Какое право у тебя принимать решения, что мне делать или нет?

— Я ваш друг. И действовал, как друг. Простите меня или нет, но вы сейчас живы. А это главное.

— Будь ты действительно моим другом, ты бы сказал мне правду.

— Прошу вас, не нужно, госпожа. Вы должны успокоиться…

— Вы все предатели. Все, до единого! Никому нельзя верить. Скажи, сколько Торн заплатил тебе за твою работу?

Кристоф молчал, но по взгляду Гаитэ видела, сумма была не маленькой.

Ярость, та самая, что копилась в ней против Торна, но которую она не могла выпустить наружу, прорвалась и, подняв руку, она залепила слуге пощёчину.

Рефлекторно голова Кристофа качнулась, и он застыл, опустив её. Потом медленно поднял и несколько минут смотрел Гаитэ прямо в глаза, часто моргая, не давая возможности пролиться подступающим слезам.

Она чувствовала, что ему больно и обидно, но извиниться не хотела. Так же больно, незаслуженно больно, сделал и он ей.

— Ладно, — послед долго паузы кивнул он. — Бейте, если хотите, госпожа. Но вы не правы. Я вас не предавал, я спасал вам жизнь. Чтобы вы не думали на этот счёт, именно это является правдой. Подумайте сами? Разве я мог желать вам зла?

— Ты ничего мне не сказал! — как не старалась Гаитэ держать себя в руках, слёзы всё-таки брызнули из глаз. — Почему ты не сказал мне о том, что задумал Торн?! Я бы смогла найти выход!

— Если бы у вашего мужа была хотя бы тень подозрений на ваш счёт, он бы вас убил! Я защищал лишь вас, госпожа! Богом клянусь!

Потрясённая, Гаитэ смотрела в лицо Кристофу, а в голове колоколом звучал его голос «Он бы вас убил».