— Изволь, — кивнул Торн. — Он оскорбил моего друга и союзника, поставив Договор, о котором ты же сама столько радела, на грань срыва. Из-за дикой выходки моего драгоценного братца всё, в очередной раз, может перевернуться с ног на голову. Там, где Сезар, там никогда и ничего не бывает просто, хорошо или правильно. Я был вынужден положить конец его безумствам. Ты же сама была там! Ты всё видела. Неужели ты считаешь мои действия неправильными? — с издёвкой протянул Торн. — Но ты можешь не переживать, дорогая. Я буду милостив. Сезара доставят в столицу в карете, ему не придётся идти босиком весь путь. И его будут хорошо кормить в пути. Ты удовлетворена?

— Прекрати, пожалуйста, паясничать.

— Как ты смеешь? — тихо прорычал Торн. — Забыла, с кем разговариваешь? — Притворное веселье соскользнуло с него, как сброшенная маска. — Да как ты смеешь говорить со мной в таком тоне?! Я — помазанник божий. Моя воля — закон. А ты? Ты, дорогая, всего лишь жена. Осмелишься мне надоедать, и я не смогу гарантировать, что тебя не повезут в соседней карете и не бросят в каземат рядом с моим братом. Хотя, может быть, тебя такая перспектива не столько пугает, сколько привлекает? Быть рядом с любимым, пусть и в рубище или узилище, разве это не мечта всех влюблённых дурочек?

— Торн…

— Как ты смеешь?! Как смеешь быть настолько бесстыдной? Настолько беззастенчивой?! Как ты смеешь, не таясь, просить меня помиловать предмет твоей вечной страсти?!

— Да что ты такое говоришь?! — возмутилась Гаитэ.

Приходилось лгать.

Она ненавидела лгать, но что делать? Не скажешь же мужу в глаза — ты прав, прав во всём. Я не могу выбросить твоего брата из головы и из сердца, чтобы не делала — это сильнее меня. И если, когда Сезар счастлив, я могу бороться со своей к нему склонностью, то сейчас, когда его жизни грозит опасность, я не могу думать не о чём другом. Ни о ком другом. И всё, кроме него, бессмысленно.

— Всё это лишь твои фантазии, — лгала Гаитэ со всей убедительностью, на какую только была способна.

Но её было мало — убедительности. Торн ей не верил.

— Сезар твой брат. Ты не можешь убить его. Подумай, что скажут об этом люди? Что сказал бы об этом твой отец? Эффидель?.. Она никогда тебе этого не простит.

— Полно изворачиваться. Плевать тебе на мнение отца, народа и на Эффидель.

— Ты не прав!

Хотя бы здесь Гаитэ не лгала. Мнение окружающих всегда много для неё значило.

— Если ты будешь жесток даже к членам собственной семьи, что скажут о тебе люди?

— Что я справедлив, невзирая на родственные связи воздаю по заслугам. Сезара ненавидят — все. Для тебя эта новость? Он не имел никакого права бросать вызов Руалу. Это скандал.

— Но ты же сам болел за него! Я видела. Ты желал брату победы!

— Конечно, желал! А что, по-твоему, я должен был желать — поражения? Но всё равно, нельзя бросать королям вызов — это карается. Любому другому я бы отрубил голову немедленно. Но с Сезаром спешить не стану.

— Что ты намерен сделать?

— Я? Да ничего. Он предстанет перед судом. Пусть Судейская Коллегия и решит, что с ним делать, назначив ему наказание.

— За спортивное состязание с королём Валькары?

— Не прикидывайся дурочкой, дорогуша. Тебе это совершенно не идёт. Список преступление моего братца довольно обширен. Я даже не помню уже всех пунктов. Но я и не должен. Пусть этим займутся адвокаты и судейские.

— Ты серьезно намерен с ним так поступить?

— Да нет, конечно. Хочу немного припугнуть тебя на ночь глядя, чтобы веселее ночь прошла, — фыркнул Торн. — Конечно, я серьёзно. Уже за одни ваши взгляды, которыми вы каждый раз обмениваетесь при встрече, мне следовало бы оторвать ему голову голыми руками! Да как смеет он смотреть с вожделением на тебя! И даже не открывай рта!!! Я не желаю слышать опровержения тому, что вижу, раз за разом, собственными глазами.

Торн пожал плечами и сменил тон с яростного на деланно-небрежный:

— Но судить его станут не за это. Вернее, не из-за моей ревности. Рано или поздно Сезар станет серьёзным противником и нужно вырвать у змеи ядовитые зубы до того, как она сумеет им воспользоваться.

— Торн…

— Не пытайся, Гаитэ. Не стоит. Кроме как к ссоре твои реплики сегодня ни к чему не приведут. Я не хочу ссориться, несмотря ни на что. Хочешь вина?

— Нет, — с отвращением отвернулась от протянутого кубка Гаитэ. — Ты прекрасно знаешь, что я не пью.

— Знаю, — кивнул Торн, разваливаясь в кресле, вытягивая перед собой длинные стройные ноги. — В общем, о своём дражайшем Сезаре можешь не переживать и успокоить Эффидель, когда она завтра с самого утра заявится к тебе посплетничать. Я отдал указание обращаться с моим братом согласно его положению — как с принцем, единственным наследником короны. Коим он и является до тех пор, пока ты не одаришь меня наследником, с чем ты, увы, не спешишь. Но рано или поздно это случится. И тогда в жизни Сезара будет не больше смысла, чем в кожуре от яйца.

— Ты напрасно наказываешь Сезара за то, что он хотел сегодня возвысить нашу семью в глазах высшей знати двух государств…

— Я же сказал — довольно, Гаитэ. Возвращайся к себе в палатку. Если, конечно, ты не хочешь остаться в моей, — с ласковостью льва, зажавшего лань между лапами, проворковал Торн.

И его глаза цвета бренди насмешливо блестели.

Он знал, что у неё на душе. И его это — забавляло.

Временами управлять Торном было так легко, а иногда, в такие моменты, как сейчас, Гаитэ понимала, что всё иллюзия. Он позволял ей ровно столько, сколько считал нужным. И ни на дюйм больше.

Глядя в светлые, как золото, глаза Торна, она в очередной раз убедилась, что в его душе слишком глубокая тьма.

В душах обоих братьев. Эта тьма то пугала, то завораживала. А сейчас так и вовсе приводила Гаитэ в отчаяние. Она понимала, что не ошиблась — никакие её слова не способны изменить то, что Торн задумал.

— Спокойной ночи, ваше величество, — присела она перед ним в реверансе.

Торн с насмешливой улыбкой смотрел на жену.

— Ты точно не хочешь остаться, любимая?

— День был слишком утомителен и шумен, мой господин. Я устала и хочу отдохнуть.

— Что ж? Тогда не смею тебя больше задерживать.

С этими неутешительными сведениями Гаитэ к себе и вернулась.

Чувствовала она себя как-то странно. Несчастье, свалившиеся на них, с одной стороны было предсказуемым и ожидаемым. Торн повёл себя именно так, как все и опасались с самых первых дней его вхождения не престол. А с другой стороны всю семью не оставляла надежда, что, может быть, даже если братья и не сумеют поладить между собой, так хотя бы установят нечто вроде перемирия, пакта о ненападении.

Гаитэ до последнего надеялась, что у Торна хватит разума пересилить застарелую вражду и обиду во имя общего дела. Но Торн решил раз и навсегда устранить вероятную угрозу. Что Гаитэ могла сделать? Чем она могла помочь единственному человеку на земле, которого по-настоящему любила?

Она призвала к себе единственного человека, на преданность которого могла рассчитывать.

Кристоф явился по первому её зову:

— Моя госпожа желала меня видеть?

— Ты в курсе ареста Сезара?

— Конечно, сеньора. Принц — знатная персона. Об инциденте говорят во всех кабаках и кофейнях.

— Ты знаешь что-то ещё, поверх того, что говорят все?

Кристоф пожал плечами и, к удивленью Гаитэ, сунув руку во внутренний карман кафтана, протянул ей смятое письмо.

Молодая женщина жадно его схватила, сверкнув глазами:

— Что это?

— Я знал, что вы захотите узнать о судьбе старого друга и позаботился о том, чтобы он сумел передать вам весточку.

— Кристоф! Ты неоценимый человек!

Вопрос: «Об этом никто не знает?», — вертелся на языке, но Гаитэ не стала его задавать.

Лихорадочно развернув послание, она быстро пробежала его глазами:

«Гаитэ!» — почерк был косой, неровный и трудно разборчивый.

Письмо явно писалось впопыхах, в полумраке, на коленях. Обычно аккуратный в каллиграфии, сейчас Сезар в нескольких местах даже посадил кляксы, да и вместо привычных чернил использовали грифель.

«Меня заперли в замке Святой Милетели, а вовсе не в городских подземельях, как будет объявлено черни. Я не знаю, не могу сказать, как долго продлится моё заточение. Общаться с людьми мне не дозволено, охрана лишь оставляет мне пищу, свежее бельё и одежду под дверью. Я не уверен, что это послание вообще попадёт к тебе. Не могу исключить, что эти строки будет читать мой высочайший и дражайший брат, поэтому не могу написать всего, что хотел бы сказать, невзирая на то, что это наш единственный шанс попрощаться. Но даже если мы никогда больше не встретимся в этом мире, хочу, чтобы ты знала — несмотря на то, что в мире нет более верной жены своего мужа, чем ты, я всегда буду и остаюсь твоим преданным Сезаром.

Моё сердце неизменно принадлежало до последнего стука моей семьей, моей родине и тебе, самой прекрасной, доброй и мудрой королеве.

Ваш верный раб

Сезаре Фальконэ».

Гаитэ с трудом удержалась от того, чтобы не прижаться губами к бумаге.

Слезы сами собой наполняли глаза. Приходилось украдкой смахивать их.

— Расскажи мне, Кристоф. Расскажи всё, что знаешь!

Верный слуга лишь пожал плечами:

— Что я могу сообщить вам, сеньора? Ходят слухи, что Его Величество запер своего брата потому, что тот потерял рассудок, что он вынужден был так поступить.