— Продолжайте, — кивнул Торн. — Свидетель может уйти. Зовите следующего.

Имя следующего свидетеля заставил вздрогнуть и королеву, и обвиняемого:

— Обвинение вызывает Стеллу Рэйвдэйл!

Гаитэ вцепилась обеими руками в подлокотники. Ей хотелось завыть и наброситься с кулаками и на мать, и на мужа.

Как мог Торн вызвать Стеллу свидетельствовать против брата! Как могла её мать на это согласиться?!

Стелла выглядела прекрасно. Чёрное и алое всегда было ей к лицу.

Пройдя по судейскому залу, неспешно подметая плиты подолом великолепного платья, она замерла перед королевской четой со спокойной, самоуверенной улыбкой на губах.

Первых слов матери Гаитэ не услышала из-за шума крови в ушах. Ей не хватало воздуха. Но постепенно она заставила себя успокоиться и начала вслушиваться:

— Сезар Фальконе был рождён чудовищем, — Стелла с вызовом глядела на собственную дочь. — Бесполезно пытаться спасти его, он лишь утянет тебя за собой. Сезар Фальконе — это болезнь, чума, которая не лечится.

Случайно или нет эта чертовка упомянула жуткую болезнь, из которой именно Сезар вытащил Гаитэ на свет божий?

— Болезнь и в прямом, и в переносном смысле.

— Что вы имеете в виду, леди Рэйвдэйл?

— То, что у Сезара Фальконе Ожерелье Любви, — улыбнулась Стелла. — Трудно посчитать всех шлюх, с которыми переспал этот достойный принц. Сам ты можешь это сделать?

— Из всех шлюх могу припомнить только одну, — оскалил ровные белые зубы в злой усмешке Сезар.

Зал радостно заулюлюкал, Торн лениво махнул рукой:

— Заставьте уже наконец подсудимого замолчать.

Стражники, несмотря на сопротивление пленника (а как долго можно со скованными руками сопротивляться вооружённым до зубов людям?) заткнули пленнику рот, завязав его чёрным платком.

Всё это время Стелла спокойно стояла в стороне, дожидаясь момента, когда можно будет вернуть себе утраченное внимание.

— Откуда вы знаете о болезни моего брата? — начал лить воду на нужную ему мельницу Торн.

Стелла охотно ему подыграла:

— Худший из проступков Сезара я видела своими глазами и ощутила на собственной коже. Я видела отметины и язвы на его теле. Захватив мой замок, это исчадие ада ворвалось в мою спальню в гневе и ярости. Он взял меня силой, несмотря на все законы, людские и божественные, с тем, чтобы потом кричать на всех углах о моём бесчестии, твердя о том, что свои земля я охраняла куда с большим пылом, чем собственную честь.

Всё это было сказано деловым, уверенным тоном, словно Стелла заранее отрепетировала свою речь.

— Что может сделать слабая женщина, когда жестокий воин валит её на пол, рвёт на ней одежды и жестоко насилует?

Сезар был ошарашен живописанием жестокой картины не меньше, чем публика. Он только что и сумел едва уловимо покачать головой, то ли отрицая сказанное, то ли стараясь вынырнуть из окружившего его наваждения.

Гаитэ точно знала, что мать лгала. Стелла же сама когда-то призналась в близких отношениях с сыном Алонсона, но тогда и речи о насилии не было. А Торн ловко приписал собственную болезнь, от которой Гаитэ столь заботливо и умело его избавила, брату.

Два высокородных засранца — её мать и муж. Они ей ещё за это ответят. Гаитэ заставит их расплатиться за эту грязную, вероломную ложь. Пока ещё не знает — как, но обязательно придумает. Они поплатятся.

— Я глубоко сожалею о том, что вам пришлось пережить по вине моего брата, — проникновенным голосом, полным сочувствия и искренности, молвил Торн.

Гаитэ не раз слышала у него подобные интонации. И каждый раз покупалась.

Кто теперь скажет, была ли в них хоть капля правды?

Естественно, и обвинению, и защите оказалось нечего добавить.

— Перерыв перед приговором! — возвестил герольд.

— Нет! — покачал головой Торн, с удавьим удовольствием глядя на скованного по рукам и ногам Сезара, с кляпом во рту. — Не нужно перерыва. Мы можем объявить о нашем решении сейчас.

Наклонив голову вперёд, как бык на фамильном гербе Фальконе, он устремил взгляд на брата.

— Сезар Фальконе, мы считаем тебя виновным в государственной измене и преступлениях перед нравственностью и моралью.

Сезар с ненавистью смотрел Торну в лицо. Это была не та ненависть, которая хочет убить. Его взгляд был не кинжалом, а плевком в лицо. Но Торну было плевать.

Торн торжествовал и праздновал победу.

— Ты получишь ровно столько же сочувствия, сколько проявлял его к другим. То есть — нисколько! Твоя жизнь закончится в подземельях городской тюрьмы.

Произнеся эти жестокие слова, Торн поднялся и направился к дверям, не предлагая руки Гаитэ и не дожидаясь стандартной реплики герольдов: «Суд окончен».

Глава 18

Гаитэ была опустошена. Она должна была бы чувствовать гнев на мать, на мужа, отчаяние из-за положения Сезара, но она не чувствовала ничего. Словно в груди образовалась огромная чёрная дыра и расширялась, пожирая все эмоции и чувства, как плохие, так и хорошие.

В жизни пришлось пережить многое, преодолеть немало препятствий, но каждый раз Гаитэ черпала силы в эмоциях, в любви к другим людям, в вере в справедливость и милость Благих Духов.

Но в последние месяцы в ней словно надломилось что-то. В людскую справедливость она веру утратила окончательно и бесповоротно.

Поднявшись на высоту трона, Гаитэ больше не встречалась с простыми людьми, её окружали лишь благородные, а благородным, исключительным, избранным неведомы простые человеческие радости и горести. Они понятия не имеют о том, как можно бояться голода и холода, вместе с тем такие простые, обыденные чувства, как жалость и сострадание, им также незнакомы. Совесть, целомудрие, любовь — естественные человеческие чувства здесь высмеивались и презирались, зато предательство и убийство ради собственной выгоды признавались нормой.

Казалось бы, у человека всего одна глотка, и есть за десятерых, как не старайся, не получится. Но это не значит, что многие не готовы попробывать сделать именно это.

Торну было мало власти? Ему всего и всегда было мало.

Куда делся тот горячий, порывистый, хоть порой и самодурный молодой человек, которого она полюбила? Или задатки тирана и коварного интригана всегда были в нём, но она этого попросту не замечала?

«Поменяйся они сейчас местами, что бы сделал Сезар?», — задавалась вопросом Гаитэ.

Нет, она не рисовала пленника розовыми красками, но, насколько успела разобраться в характерах братьев, Сезар не стал бы затевать церемонию с судами. Он воин, а не казуист. Он либо зарезал бы Торна в честном поединке, либо выслал из страны.

Правда, Торн, в отличие от Сезара, не был популярным полководцем, за которым готовы следовать бравые генералы. Тут и риски были бы другие.

Но, с другой стороны, Сезар не предпринимал против брата никаких шагов, напротив, всегда честно поддерживал власть.

Как ни крути, Торн поступил как трус и предатель, дав выход древней вражде и старым страхам.

— Ваше Величество, — обратилась к Гаитэ одна из статс-дам, — герцогиня Рэйвская, ваша матушка, просит аудиенции. Что прикажите ответить?

— Проси, — ледяным тоном распорядилась она, коротко кивнув.

Её мать появилась в огромном двухяросном головном уборе, расточая приветливые улыбки. Двое пажей несли за ней длиннющий шлейф фиолетового платья.

Остановившись напротив трона, где сидела дочь, Стелла сделала мальчикам знак отступить.

— Ваше величество, — присела она в самом глубоком реверансе.

Гаитэ с интересом смотрела на мать.

Любопытно, что чувствуешь, склоняя голову перед дочерью, которую ты обрекла на смерть и предала несколько раз подряд?

— Признаюсь, не ожидала вашего визита, сударыня, — негромко обронила Гаитэ.

— Я и сама не думала быть здесь. Однако же, увидев вас вчера вечером в суде не выдержала и решила свидеться перед долгой разлукой. При том, как идут дела в империи, лишь добрые духи знают, когда ещё увидиемся. Наши отношения всегда были сложными, дочь, и мне не хотелось бы так расставаться, зная, что у вас на сердце обида. Вот я первой пришла с поклоном, желая развеять ваш гнев.

Разговор, который предстоял женщинам, не пристало вести при свидетелях. Перехватив взгляд Гаитэ Стелла знаком велела пажам выйти.

Те беспрекословно, словно вышколенные псы, послушались.

Гаитэ не спешила отвечать. Она успела выучить суровый урок. Как раз, когда на устах её матери расцветают розы, в её сердце вызревают самые чёрные планы.

— Я знаю, что, когда мы встретились в прошлый раз, я была ослеплена гордыней, — продолжали Стелла. — Своё старшинство в роду я сочла достаточным, чтобы забыть, что по положению ты гораздо выше меня….

— Прекратите, — перебила мать Гаитэ. — Я не желаю выслушивать то, во что ни одна из нас не верит. Говорите прямо — зачем вы пришли?

С лица Стеллы сошло фальшивое выражение смирения. Она снова стала самой собой — коварной и решительной Тигрицей с Гор.

— Я сказала правду — я хочу помириться. Знаю, ты злишься на меня…

— Вы ошибаетесь, сударыня, я на вас не злюсь. Я вами крайне недовольна.

Выражение растерянности, проступившее на мгновение на лице матери, заставило Гаитэ на мгновение злорадно возликовать.

— Недовольны?..

— Вы правильно расслышали — недовольна. И как матерью, и как подданной — в первую очередь. Вчера вы поклялись говорить правду, а затем поступили по вашему обыкновению — солгали.