Ева встала с кресла:

– Идем…

Алекс как завороженная пошла за ней, уловив в ее голосе нечто особенное. Пройдя по коридору, Ева остановилась у двери и, немного замешкавшись, открыла ее. Это была спальня с зашторенными окнами, слабый свет исходил от единственной лампы, стоявшей на ночном столике. На кровати кто-то лежал. Рядом на стуле сидела медсестра, она читала.

– Как он? – спросила Ева.

– Все еще спит. У него нервное истощение.

Ева кивнула:

– Не могли бы вы нас оставить ненадолго, если это вас не затруднит?

Медсестра вышла. Ева подошла к постели и склонилась над лежащим.

– Подойди ближе, – проговорила она, не оборачиваясь.

Нахмурившись, Алекс подошла вплотную к кровати.

Укрытый одеялом, на ней лежал старик, совершенно седой, изможденный, с безжизненным лицом – кости, обтянутые кожей, – видимо, человек этот много страдал.

– Это Ласло Ковач, – проговорила Ева, – твой отец.

Алекс взглянула на нее, затем на лежащего в кровати человека и снова на Еву.

– Он умирает?..

– Чуть не умер. Все эти тридцать лет он провел в лагере. До тех пор, пока господин Горбачев не подписал амнистию для всех политзаключенных. Об этом появилась большая статья в лондонской «Таймс» две недели тому назад. Там говорилось о людях, которые возвращались в Венгрию, – это были заключенные, попавшие в Россию после венгерского восстания. Многие из тех, кто принял в нем участие, погибли тогда, в 1956 году. Я попросила Макса сделать запрос. Ему удалось найти в списках тех, кто вернулся в Будапешт, Ласло Ковача. А затем он перевез его сюда, ко мне.

Потрясенная Алекс вцепилась в спинку кровати не в силах вымолвить ни слова.

– Теперь понимаешь, почему Бог не позволил мне умереть раньше времени? – спросила Ева.

– Ты считаешь, что это тоже перст судьбы?

– Конечно. – Мать с недоумением посмотрела на нее. – Колесо судьбы совершило полный оборот. Я начала строительство, в основе которого лежало открытие Ласло. Теперь, спустя годы, он снова появился в моей жизни. Я не смогла стать для тебя матерью, но я смогу вернуть тебе отца – похоже, тебе очень важно иметь родную душу.

Подбородок Алекс дрогнул:

– Вернуть мне отца? – И она вдруг начала смеяться. – О… Боже… ты… и в самом деле…

– Тридцать лет я считала, что он умер.

– И более того, очень хотела, чтобы так оно и было… Ведь все, на чем ты строила карьеру, опиралось на его формулы.

– Судьба предоставила мне возможность отплатить ему это.

– Ради Бога, перестать твердить о судьбе, – закричала Алекс. – А ты сама? Чего хочешь ты сама?

– Вопрос не в том, чего хочу я, – ответила Ева с прежним спокойствием. – Вопрос в том, что должно быть сделано.

– Я не верю ни единому твоему слову, – в отчаянии воскликнула Алекс. – Я уже не так доверчива, как прежде… Тебе кажется, что какое бы знамя ты ни взяла в руки, все это веление судьбы. – Она тряхнула головой, словно хотела скинуть с себя наваждение. – Ты используешь любой случай, чтобы продолжить свое победное шествие.

– Я тебе рассказала все о своей жизни. Подумай об этом. Потом вернемся к нашему разговору. – Ничто не могло поколебать убежденности Евы.

– И что теперь я должна делать со своим «отцом»? – спросила Алекс. – Прижать его к груди и забрать с собой в Кембридж, где мы заживем вместе, счастливые и радостные?

– Прежде всего, его надо подлечить. Он останется здесь до тех пор, пока по-настоящему не окрепнет. А там – решайте, как вам быть.

– Он старик, который так много выстрадал за последние годы, что…

– Для меня самым главным было – свести вас вместе. А любовь подскажет вам, как жить дальше.

– Любовь?! Какая любовь?! Что ты знаешь о любви?! Ты, которая никого на свете не замечала и не признавала, кроме самой себя! Любить – это значит отдавать себя, а ты никогда – малой толики себя – не могла бы отдать ни единой живой душе. Даже своему обожаемому Кристоферу Бингхэму.

– Кто может сказать, что такое любовь в каждом отдельном случае? Я любила Кристофера за то, кем он был для меня, за то, что он дал мне, на какую высоту поднял меня. И я сумела сделать его счастливым, у нас с ним был сын. Но, видно, и он, и мой сын не были моей судьбой. Я потеряла обоих, прежде чем сумела понять это. – Ева закончила все с тем же нечеловеческим спокойствием. – Я есть то, что я есть.

«Влюбленная в самое себя, – мысленно закончила за нее Алекс, чувствуя, сколь бесполезны здесь любые упреки. Теперь ей предстояло «решать». – А почему бы и нет?»

– У тебя есть время подумать, – подытожила Ева. – Побудь здесь. А мне надо лететь в Нью-Йорк. Накопилось очень много срочных дел – я запустила их из-за болезни. К счастью, пока Макс остается моей правой рукой, я имею возможность пораскинуть мозгами. Памела остается здесь. Я предложила ей пожить столько, сколько ей захочется.

– Еще одна попытка исправить содеянное?

Ева не обратила внимания на ее замечание:

– Я распорядилась выделить для Ласло Ковача специальный фонд. Он не будет ни в чем нуждаться до конца своих дней.

– Еще одна пожизненная пенсия вроде той, что получает Жан Вернье?

– Ты знаешь о нем? – Ева улыбнулась. – Да, он потрясающий мастер своего дела… И я выплачиваю ему свой долг…

– А если я решусь предать гласности всю эту историю? – спросила вдруг Алекс. – Как собиралась Мэри Брент?

Ева с прежним спокойствием встретила взгляд дочери:

– Ты не сделаешь этого. Мэри была ханжа, религиозная фанатичка – злобная и мстительная. А ты нет. Если верить Максу, ты человек, который подчиняется доводам разума и ведет игру в открытую – это чисто английская манера. Я была честна в разговоре с тобой и призналась откровенно во всех своих грехах. Я рассказала тебе, какова я на самом деле. И другой быть не могу.

Алекс внимательно посмотрела на нее:

– Тебе не доводилось слышать историю про лягушку и скорпиона?

Ева покачала головой. Алекс пересказала ей историю, услышанную от Макса.

– Ах, вот оно что, – усмехнулась Ева. – Но лягушка должна упрекать во всем только саму себя. Скорпион следует зову своей природы, чем бы это ни оборачивалось для него самого. А я – своей.

Алекс встала.

– Мне рассказать Максу о нашей встрече?

– Нет, – ответила Алекс. – Мне не хочется, чтобы ты говорила с ним обо мне.

Алекс поспешно выбежала из дома. Ей хотелось где-нибудь в уединении подумать о том, что она услышала и увидела, убедиться, что все это произошло в самом деле, а не является плодом ее фантазии. Она опомнилась только тогда, когда оказалась у каштана, под которым покоился прах ее брата. Могила его и каменная плита буквально утопали в цветах. Над плитой стояла женщина, которая выкапывала увядшие цветы и высаживала свежие. Подойдя ближе, Алекс узнала Памелу.

– Привет, – сказала она неуверенным тоном, чувствуя себя виноватой. Она совсем забыла о Памеле, печалившейся о Крисе неизмеримо больше всех остальных.

Памела взглянула на нее и искренне обрадовалась:

– Алекс!

– Извини, что так внезапно уехала…

– Ничего страшного, – ответила Памела, поднимаясь и отряхивая землю с колен. – Тебя ведь здесь ничего больше не держало. Гораздо удивительнее, что ты вернулась.

– Мать попросила меня приехать.

– В самом деле?

– И нам, наконец, удалось поговорить.

– И, судя по твоему виду, ты не очень довольна разговором.

– Она сказала, что предложила тебе побыть здесь…

– Да… она вернулась из клиники совсем другим человеком. Более того – я не могу тебе этого в точности объяснить, но она собирается как-то вознаградить меня за свою несправедливость по отношению ко мне. Это не обычная ее причуда. Хотя она, конечно, по-прежнему не утруждает себя оправданиями. Так вы с ней объяснились?

– Более или менее.

Памела видела, что с Алекс стряслось что-то необычное, она выглядела совсем иначе, чем прежде.

– Как тебе памятник? – спросила Памела.

Мраморная плита отсвечивала глубоким матовым светом – как упаковка духов «Суть Евы». Но здесь была другая надпись: «Кристофер Бингхэм Черни». И чуть ниже: «Обожаемый сын. 1962–1988».

Несмотря на всю горечь утраты брата, Алекс поймала себя на том, что ощутила укол ревности. «Про меня было бы написано «Нелюбимая дочь», – подумала она. Но постепенно боль прошла, и ее сменило другое чувство. Вдруг оказалось, что для нее все это не имеет уже никакого значения. «Ведь я знаю, кто я на самом деле, – подумала Алекс. – И кем буду. И как странно, что я не понимала этого раньше».

– Если бы ты только знала, Памела, – выдохнула Алекс, – какой я была дурочкой…

По дорожке, усыпанной гравием, они подошли к дому и увидели стоявший у подъезда «роллс-ройс», возле него – Джонеси, который следил за погрузкой багажа.

– Она уезжает, – заметила Памела. – Макс говорил мне, что у них большие проблемы.

– Ты видела его? – спросила Алекс.

– Мельком. Он приехал и в тот же день должен был вернуться назад. «Эта Женщина» что-то затеяла. Ева готовится к грандиозному сражению. Надеюсь, Господь не оставит «Эту Женщину». И еще один человек появился на горизонте… Я с ним встречалась до Криса, а теперь он неожиданно стал соперником Евы на рынке. Многие мои друзья странным образом стали ее соперниками…

Джонеси помахал им рукой:

– Мы спешим, как никогда, – проговорил он, когда они подошли ближе, – но вы даже не представляете, как это замечательно, что она снова в форме… Нет, нет, – обратился он к шоферу. – Этот чемодан из крокодиловой кожи надо положить на заднее сиденье. А соболя и норку можно устроить здесь… Чуть правее… – Он начал пересчитывать чемоданы, когда в дверях появилась Ева, одетая в дорожный костюм – строгий, но, без сомнения, очень дорогой. Сверху был накинут короткий норковый жакет. Крупные бусы по тону идеально сочетались с ее золотыми волосами.