— Нет-нет-нет! — Замотала я головой. — Просто понимаешь, он только развёлся, и я подумала, вдруг он не серьёзно… Как ты…

— А разве я не серьёзно? — округлил глаза папа, потом снизил градус выразительности. — Ну ладно, с кем-то и просто телесных утех ради… Какие-то они все… не твоя мама…

Он вздохнул.

— Ты её ещё любишь? — удивилась я.

Он пожал плечами.

— Как сказать. Мы не чужие люди, и в страсти нет ей равной. Но… я бы не стал всё возвращать. Однажды страсть становится не главной, а мои устремления в поиске смыслов и в творчестве она не разделяет. Это обидно. Знаешь ли, ребёнок, просто любить мало. Есть ещё такое понятие — совместимость, и для счастья нужно разделять интересы, цели, мечты или хотя бы понимать их, а не говорить, что они дерьмо. Прости за мой французский…

— Merde, — вздохнула я, — так называется «дерьмо» по-французски…

И подумала: то же говорил Саша о своей жене: ей было наплевать на то, чем он был увлечён. А мне не наплевать, мне интересно. Хотя я терпеть не могу бегать, морально готова начать, если…

— Ты правда так сильно влюблена? — с сочувствием спросил папа.

— Правда. А он мне так и не сказал, что любит…

— Но сколько вы встречаетесь? День-два?

— Четыре…

— И он уже позвал тебя замуж? — удивился папа.

Я кивнула скорбно.

— Однозначно любит. Если нет, значит, он полный идиот. Хочешь, я поговорю с ним как мужчина с мужчиной?

У меня чуть не вырвалось «Снова о смысле бытия и восприимчивости вибраций верности и энергетики порока, как с Эдиком из вашего театра?», но вслух я сказала:

— Не надо. Спасибо, но не стоит. Я уже взрослая женщина и со всеми своими делами разберусь сама.

— Только помни, ребёнок, что у тебя есть папа, который за тебя хоть на Луну, хоть…

«…в оркестровую яму», — додумала я и поцеловала его чисто выбритую щёку.

— Всё хорошо пап. Если что, я тоже с твоими дамами поговорю…

Папа рассмеялся, чмокнул меня снова в макушку и пожелал спокойной ночи. Я легла и накрылась одеялом. В дверь постучали. Хм…

Не дожидаясь ответа, в комнату юркнула мама. Лучшая копия меня в эротичном халатике… Она застыла над кроватью на секунду, потом кинулась обниматься со страстью пожарника и целовать меня в лоб и щёки.

— Ах, девочка моя, моя крошка Мо, ах, малышка!

Почти задушенная её грудью, я промычала:

— Ма-ам, дышать нечем. Вы с папой сговорились, что ли?

— Прости, крошка!

И вдруг увидела блеск в её глазах и сама себе не поверила:

— Мам, ты плачешь?!

— Я такая плохая мать, такая ужасная, отвратительная мать! Я должна была приехать, когда тебе было плохо! О, та история, о май Гад! Хочешь, засудим fucking врачей?! Ещё не поздно, я узнавала! Но тогда я поступила… как смогла… Просто те гастроли, они многое решали, а жизнь… она только раз даётся, и Ченг! О, если б я знала, что он сволочь, но все они хороши поначалу! Только, милая, sweetheart, я тебя на самом деле люблю! Может, не так как положено, как в книжках, но ты же моё дитё, я помню, как тебя рожала… И как ты на моей груди потом барахталась, крохотулька совсем красненькая! Ну как я могу тебя не любить?!

Я вздохнула.

— Я тоже люблю тебя, мам.

— Нет, — она встряхнула блондинистыми кудрями, — я ужасная мать, я ничего тебе не дала, и не уговаривай!

Мне стало её жалко.

— Зато ты научила меня, весь мой двор и класс контрацепции. И в отличие от соседней школы у нас в округе нет ни одной свадьбы по залёту.

— О, я горжусь этим!

— Я знаю, мам… И петь ты меня научила.

— Кстати, Солнышко, ты серьёзно рассмотри моё предложение! Поедем со мной в США, я уже гражданка, и тебе гражданство оформим. Ну что тебе тут ловить? Раков на Дону? Тем более ты всё равно отказала своему кабальеро! Я не дала тебе в детстве достаточно внимания, так дам сейчас! Моей карьере скоро конец, а твоя как раз расцветёт! Я уже всё продумала, я знаю, с кем тебя свести, с кем договориться и что нужно, понимаешь?! Только имя тебе точно нужно будет заменить, но мы придумаем…

— Нет, мам, — улыбнулась я. — У меня Саша…

— И что тебе с ним делать? Он через пятнадцать лет уже будет пенсионером! И хотя сейчас выглядит очень даже… ну о-о-очень, всё равно! Ты же не будешь с ним рубиться в домино на лавочке!

— При чём здесь домино, мам? Давай ты не будешь разносить мою устоявшуюся жизнь по кирпичикам, как ураган Катрина?

— Но крошка Мо… Я знаю таких людей на Бродвее! Господи, они же так мне и сказали: Элла, если б тебе было двадцать, мы взяли бы тебя на эту роль не глядя, и я им сказала: я знаю такую же и ей двадцать!

— Я пою совсем не так…

— Что за чушь! Ты поёшь лучше меня, только надо больше чувственности и свободы! — мама выпятила грудь, провела рукой, словно у свободы был размер чашечки и объём. — Но я тебя всему научу! О, Боже, как я мечтала об этом! — она аж прорычала с мягкой кошачьей хрипотцой, словно изображала пантеру в страстном порыве.

— Мама, — остановила её я, — я его люблю. И не важно, что у нас разница в возрасте. Не важно, что он только что развёлся. Не важно, что я пою круто. Сейчас важно только то, что я не знаю, любит ли он меня. Или это так…

— То есть как? — мама удивилась. — Ты же сказала про предложение.

Я и маме рассказала про свои мысли и как всё было, и даже про шантаж.

— Oh, my God! — воздела руки к потолку мама. — А ты ещё говоришь, что взрослая! Такой мужчина, запомни, никогда не будет предлагать то, что он на самом деле не решил! Это же не фигли-мигли, это мужчина! По нему сразу видно — риал мен, а не опытный образец!

— Но он не сказал про любовь…

— Ах, крошка, — обняла меня мама, — лет через двадцать ты поймёшь, что эти три слова вовсе не обязательны… Ну ничего, мы исправим.

— Мама, нет! — испугалась я. — Ничего не надо исправлять и ничего делать!

— Совсем ничего? — поразилась мама и, кажется, даже обиделась.

— Совершенно. Обещай мне!

— Обещаю, — мурлыкнула мама и зачем-то убрала руку за спину.

— I mean it! — воскликнула я, не подобрав более точного слова в родном языке. — И не скрещивай пальцы, клятвоотступничество — грех!

— Mean так mean, — пропела мама, — никаких мин. It's a sin1… Спокойной ночи, крошка Мо!

Она закрыла дверь за собой.

Через пять минут постучались снова. О Боже, неужели вип-гадалка Катерина ночует у нас и тоже про любовь пришла говорить?! Нет, это снова была мама. Она заглянула и громким шёпотом спросила:

— Но ты же не будешь против, если я пока ещё поживу с вами?

— Конечно нет, мам, живи, сколько хочешь.

— А если я ещё немного поработаю? — мурлыкнула она. — Мне тут предложили небольшой ангажемент, но могу уступить тебе…

— Конечно, пой, мама. Сколько угодно. А у меня есть работа…

— Тогда споки ноки, my sweet baby2!

За дверью послышалось её хрипловатое мурлыканье, а я задумалась: не перегнула ли я с Сашей палку? Или всё-таки он со мной? И как правильно было на самом деле? Слова и мысли болтались в голове, как бельё в барабане стиральной машины, пока «за» и «против» не смешались, и не подумалось, что как бы я не поступила, в тот момент я иначе не могла. Я говорила, что чувствовала и думала то, что говорила. Искренне — не значит неправильно. И мне, наконец, удалось заснуть.



Глава 34



— Слушайте! Вам не до меня было последние двадцать пять лет, так какого черта, скажите на милость, вы, товарищи родители, вдруг решили, что я без вас не справлюсь?! — воскликнула я в сердцах, шмурыгая носом. — Ты, мама, примчалась сейчас потому что рядом было и удобно, а вовсе не тогда, когда мне объявили смертельный диагноз! Ты, папа, так увлечён своим кризисом среднего возраста с момента развода и так счастлив, что он есть, что я уже с половиной Ростова скоро начну здороваться, потому что они перебывали в твоей спальне и на нашей кухне!

— Ну ребенок, ты не права… — замотал головой папа, поглядывая косо на маму.

— Значит, с двумя третями! — фыркнула я. — Да ты знаешь, какая первая мысль у меня была, когда Саша рассказал о своей стерве бывшей? А не встречала ли я её у нас на кухне каким-нибудь пятничным днём, вторничным утром или в четверг в полдник?! Ибо по описанию очень подходит! Типичная любовница в твоём вкусе! Подумаешь, замужем?! Некоторые твои дамы даже не удосуживались снимать кольца! С бриллиантами, чтоб им пусто было!

— В четверг в полдник ты работаешь, — невинно сказал папа. — И в пятницу днём.

— Ясно, почему у тебя вечно не хватает кэша, — с каким-то новым интересом взглянула на папу мама. — А ты говорил, что одинок…

— Но, Эленька, — всплеснул руками папа, как дирижёр в их театре, — разве сравнится легкомысленная интрижка с прелестью семейного бытия? С милыми воскресными завтраками? Со спорами, кто будет мыть посуду? С вопросами, когда ты наконец вынесешь мусор, где зарплата и чья очередь платить счёт за капитальный ремонт?

— Когда мы жили с тобой, за капитальный ремонт ещё мзду не собирали, — поправила его мама.

— Вот! Именно поэтому я и не собираюсь повторять ошибку! — театрально взмахнул чубом папа. — Мне одиноко и приходится самому стирать носки. Зато я в вечном полёте, в романтике мысли, в творчестве…

— И в вечной финансовой заднице, — добавила мама. — Представляю, во что превратилась бы квартира, если бы ею не занималась наша крошка Мо! Наверняка ты поэтому и поднял всю эту бучу, чтобы она не дай Бог не свалила от тебя куда подальше!

Папа с гордой обидой повёл плечом.

— А наша Маруся не такая! Она меня не бросит, как ты! Я ведь всё для неё!!!

— Что, — ехидно спросила мама, — всё — это что? Поставщик грязной посуды и банальных мелодий? Главный разбрасыватель хлама? Философ кислых щей? Конфетно-букетный паразит, вот ты кто!