Сов вообще-то я подарила Виноградову. Но оставлять их здесь, чтобы он попрятал, как Варькины фотографии в Митине… Я сняла с подставки кряжистую сову и поставила ее на полку в одиночестве. А жемчужину в раковине и вторую сову — забрала, вместе с подставкой.

Я знала, что все мои символы и послания — пионерский лагерь. Но уж если я не бью морду за такое гнусное предательство, могу я хоть как-то выразить себя… На кнуты, кандалы и лакированные черные ботфорты на шпильке я не решилась, так же как на свальный грех, наверно, по той же причине. Представляю, какие записочки я бы писала после этого. Хотя не исключаю, что могла бы после этого всю жизнь просидеть в уголке светлой палаты с видом на сосновый бор, разматывая разноцветные ниточки и хихикая…

Я проверила все комнаты, подвал, кухню, ванную. Вроде все. Потом мне пришлось выйти во двор и пойти в баню — там, на втором этаже как раз располагается бильярдная. Гриши во дворе уже не было. Успокоился, наверное, решила я. И услышала в кармане звонок мобильного.

— Ты, Воскобойникова, что там делаешь? — Виноградов говорил тихо, это ничего хорошего не предвещало.

— Где?

— А там, где ты что-то сейчас делаешь. Явно не то. Прекрати это.

— Саша, я собираю свои вещи. Наши с Варей книжки. Вот сейчас, например, я поднялась в бильярдную…

— Вот как поднялась, — прервал он меня, — так и спустись. Положи все, что собрала, и мотай обратно.

— Почему?

Мне не стыдно признаться, что я надеялась услышать: «Не занимайся глупостями, вы еще приедете на дачу. Я вас люблю, я идиот, мне вскипевшая сперма ударила в голову, я временно потерял рассудок, а теперь все будет хорошо».

Но он сказал:

— Не надо ничего забирать у меня в доме, когда меня там нет.

— Саша, ты же не думаешь…

— Я ничего не знаю и не думаю. Уезжай.

— Саша…

— Лена.

— Я специально приехала для этого. Я возьму только свои вещи. Да и потом — что за ерунда!.. в конце-то концов! Что у тебя брать! Газонокосилку?

— Почему нет? Я… — Он набрал воздуха в легкие. — Я ненавижу твои демарши! Убирайся оттуда! Приедешь, когда я разрешу!

— Нет.

— Да! Да! Я тебя предупреждаю…

Я отключила телефон. Мне осталось найти холодильную сумку, которая точно была в подвале. Мне так не хотелось туда спускаться, наверняка сейчас там замерли мыши… и одна обязательно откуда-нибудь выскочит, когда я начну перекладывать вещи…

В подвале, в соседней комнате с подземным гаражом, Виноградов поставил стол для пинг-понга, сделал кладовку, очень настаивал, особенно этим летом, чтобы я хранила там сезонные вещи… Да, жалко, что я не оставила здесь весь наш летний гардероб, сейчас бы было еще смешнее…

Дом у Виноградова деревянный, в нем очень хорошо дышится и очень хорошо все слышно. Поэтому я сразу услышала шаги на веранде и открывающуюся входную дверь. Шаги нескольких человек.

— Где она? — Голос был не Гришин.

Потом я услышала, как Гриша что-то негромко ответил.

— Ага, ну подождем. Эй, выходи, ты где там примерзла?

Первое, что мне пришло в голову, было так невероятно… Да нет… ну глупости какие… Мы же интеллигентные люди… Некоторые из нас очень запутались, стремительно развратились легкими деньгами, но при чем тут это…

Я спокойно взяла холодильную сумку, забыв про то, что, скорей всего, в ней-то и сидела мышь, и с отчаянно бьющимся сердцем поднялась по крутой лестнице из подвала.

— Сумочки-то оставь, руки за голову и лицом к стене!

Свет моих очей вызвал милицию либо посоветовал Грише ее вызвать. Не, сам же Гриша сподобился на такое… Только гораздо позже я вспомнила, что сын у Гриши служит где-то здесь в местном отделении. Может, это он и был? С товарищем. Но мне от этого было не легче. Есть большая разница между телевизионной милицией и настоящей. В телевизоре районных участковых играют выпускники московских и питерских театральных вузов, и никуда никогда им не деться от печати цивилизации на лицах. Все эти мальчики из-под палки, но читали Овидия, Брехта, Шекспира — и вслух, и про себя. Сейчас же на меня смотрели две морды — полупьяные, наглые, тупые.

— Тебе, блин, сказано — руки за голову! — Один стал расстегивать кобуру. Что у него там в кобуре, у полупьяного и тупого, я не знала, но наверняка что-то, из чего он может прострелить мне руку, ногу. Мою глупую голову…

— Оружие на пол не бросать? — попыталась пошутить я. — Ребята, да вы что, в самом деле!.. Я же хозяйка дома!

— Какая ты, мать твою, хозяйка, — неожиданно вмешался носатый худенький Гриша. — Уводите, уводите ее, воровка она — вон, набрала…

— Гриша, да вы что, с ума сошли? Какая я воровка… да посмотрите, что у меня в сумках — мои вещи и дочкины, беру в Москву, чтобы постирать…

На лице у одного возникла тень сомнения. Я увидела это и постаралась убедить его. Я сделала шаг в сторону, к сумке.

— Стоять! — заорал первый и опять потянулся к своей дурацкой кобуре. — К стене, сказано!..

Я повернулась к стене. Мне было видно, как второй, который засомневался, подошел к моим сумкам и ногой пошуровал в них. Из одной вывалилась компьютерная мышь, моя собственная, от моего собственного ноутбука.

— Ну, ясно, — сказал он. — Ладно, давай пошли. — Это он слегка пнул меня в спину.

Я повернулась к нему.

— Куда?

— В отделение! «Куда»! Туда!..

У меня стало горячо в голове и снова затошнило. Варька…

— Я не могу… У меня дочка заболела… У нее температура…

Милиционеры заржали.

— Ой-ё, ну ты, блин, еще чего-нибудь нам скажи… давай двигай…

— Да у меня такси во дворе стоит…

— Видели мы, как мужик какой-то линял… Это с тобой был?

Я не понимала, валяли они дурака, лениво и нагло — за деньги, им обещанные, или действительно думали, что я воровка. Я не знала, как мне с ними себя вести. Сейчас, если меня запрут до утра — пока придет какой-нибудь местный следователь, — что я буду делать? Варьку отвезут с температурой сорок в больницу…

— Послушайте… я журналистка, я в ТАССе работаю… Хотите, позвоните…

— Ага, а я — Леонид Якубович! — это сказал тот, второй, который сомневался.

— Возьмите мой телефон, в сумке, пожалуйста, позвоните… я скажу вам свой адрес, телефон, московский…

— Да на хрена нам твой телефон… Разве что в гости пригласишь, — он переглянулся со вторым, — а, Федотыч?

Бред происходящего был очевиден. Меня уже заталкивали в милицейский «газик». Сумка моя осталась на даче. В сумке — деньги, ключи от квартиры, мобильный телефон.

— Возьмите мою сумку, пожалуйста. Там ключи, телефон.

— Паспорт, да?

— Паспорта нет. Но… Я вам заплачу.

— Ишь ты!..

Неожиданно я услышала в голосе «да».

— Пожалуйста, вернитесь, она лежит на кухне. Кажется…

Милиционеры переглянулись. Отошли. О чем-то поспорили. Сколько, интересно, предложил им Виноградов? То есть Гриша от Виноградова… Скорей всего, он вообще ничего не предлагал. Просто Гриша позвонил сыну, и тот попросил своих дружбанов меня попугать, чтобы неповадно было.

— Послушайте, я ведь правда жена хозяина, просто мы поссорились, я вещи свои решила забрать, у него любовница, а… у меня дочка… ну вот ее качели… дочку зовут Варя… она заболела… меня зовут Лена Воскобойникова… я журналистка… вы посмотрите все вещи… там Варины майки и мои… а мышка от компьютера тоже моя… я могу ее оставить… — Я говорила все подряд, быстро, надеясь, что хоть что-то попадет в цель.

— Слушай, не трынди. Вылезай обратно, иди за своей сумкой, — неожиданно сказал первый, который все хватался за кобуру.

Я быстро пошла к дому и остановилась.

— Но… у меня нет ключей.

— Как же ты в дом попала, «хозяйка»?

— У меня… муж… ключи отобрал. Гриша мне открыл. Мы же поссорились с мужем.

Они опять переглянулись. Второй, «хороший», отправился за Гришей. Гриша пришел, не глядя на меня, открыл дверь. Мне казалось, что ему очень стыдно. Я сходила за сумкой, достала на кухне все деньги, какие там были — не густо — две тысячи рублей, те самые, что я должна была заплатить шоферу, и еще пятьсот рублей и двадцать долларов. Но мне же надо еще добраться до Москвы. До электрички здесь пешком минут двадцать всего, но ходят эти звенигородские электрички раз в час, тем более вечером…

Я подошла к милиционерам.

— Вот, спасибо за… доверие… — Я протянула им по тысяче.

Этого точно было мало за доверие, я сразу это поняла и протянула еще двадцать долларов. Я бы дала и Грише, за его жалкую душу лакея, но мне надо было оставить деньги на обратную дорогу.

— Я возьму вещи, свои вещи?

Милиционеры посмотрели друг на друга, на меня и оба отвернулись.

— Пойдемте со мной, если хотите… Только там, у нас, и брать-то нечего. Телевизор и газонокосилку, и та в сарае стоит. А! Есть кое-что! — Хорошо, что я вспомнила.

Когда я вышла с сумками, навешанными на одну руку, обнимая другой четыре бутылки прекрасной водки и бутылку невероятно дорогого коньяка, который Виноградову подарили на Новый год, милиционеры разулыбались. Ну вот и хорошо. Они попытались со мной проститься, но тут уж я их попросила довезти меня хотя бы до Звенигородского шоссе, где я могла бы поймать машину.

— А чё, Санек, смотаемся до Новой Риги? — это предложил тот, что мне чуть было не поверил с самого начала.

— Ну давай, — ответил тезка Виноградова, пытаясь аккуратно пристроить запотевшие бутылки водки под сиденьем.

Я вытащила их из морозильника, где они хранились вместе с маленькими стаканчиками. Водка должна быть ледяная, к ним — замороженные стопочки, а сердце подавальщицы, жаждущей необыкновенного секса, — горячее… Руки же — свободные, без обручальных колец, и пустынная голова, чтобы Виноградов мог вдувать туда любую милую ему на сегодня мысль. И выдувать, как только она ему становилась неактуальна, эта мысль в моей голове.