— Конечно. — Я никогда не отказывалась выслушивать чужие откровения. Меня не тяготило бремя тайн. Может быть, потому, что я выслушивала столько всего, что забывала большую часть рассказанного.

— Я знаю, ты не любишь Джеймса. — Сюзан сделала паузу и покраснела. — Но он всегда хорошо относился ко мне. Когда я была ребенком, он защищал меня. Отец… ты прекрасно знаешь, какой он. Он стесняется меня, потому что я некрасива и не могу заставить людей полюбить себя. Мне было десять лет, когда умерла мама. Отец не находил себе места, может, потому, что они часто ссорились. Полагаю, что мама ненавидела отца за бесконечные измены. Она была очень красивой и очень деликатной, ее обожали все, кто знал. После того как мама умерла, отец ни разу не поинтересовался, чем ее смерть была для меня. Тетя Милли дала мне свое платье для похорон, очень вычурное. Я ужасно в нем выглядела. Джеймс нашел меня после церемонии. Я сидела в гостиной в полном одиночестве. Он взял меня за руку. — Сюзан убрала прядь волос со лба. — Он сказал: «Бедная маленькая Сюзан. Бедная маленькая девочка». Джеймс сел рядом, усадил меня на колени и стал гладить. Он не сказал больше ни слова, но я чувствовала тепло, которое он не мог выразить словами. После этого случая я всегда знала, что найду у него поддержку. Иногда, когда папа становился особенно язвительным, Джеймс осаживал его разгневанным взглядом. Конечно, он не мог сравниться с отцом в красноречии, но мне приятно было осознавать, что есть кто-то, кто может заступиться за меня. Я видела, как Джеймс страдал из-за приступов тети Милли. Она всегда отличалась неустойчивой психикой, даже до рождения Ники. Знаешь, однажды тетя Милли пыталась утопить Джеймса. Об этом предпочитали не говорить, но я слышала сплетни. Бедный Джеймс! Он был таким подавленным. Милли не принесла ему счастья… Мужчине нужна отдушина. Мы стали любовниками. Мне было двадцать пять лет. Я прекрасно понимала, что делала, — добавила Сюзан, увидев изумление на моем лице. — Он плакал у меня на руках. Никогда ни один человек не был мне настолько близок. Он был раздражительным… нелюдимым, но кто может винить его? Он никогда не бросит Милли. Он говорит, что они повенчаны перед лицом Господа и останутся мужем и женой в радости и печали, богатстве и бедности, здравии и болезни. Мне его поведение кажется благородным. Немногие мужчины могли бы ее терпеть.

— Бедная леди Инскип. Я сочувствую ей от всей души.

— Это потому, что ты всегда сочувствуешь неудачникам. Джеймс тоже страдает, но он не выставляет страдание напоказ. Я восхищаюсь им.


Позже в оранжерее я размышляла над словами Сюзан. Я накрыла стол белой скатертью и положила на кресла мягкие подушки. Мне никогда не приходило в голову испытывать сочувствие к сэру Джеймсу. Он казался мне бесчувственным занудой. Но Сюзан смотрела на него другими глазами. Она видела в нем черты, недоступные другим. Она была права. Сюзан не судила поверхностно. Она не обращала внимания на то, что сэр Джеймс был уродлив и абсолютно лишен обаяния. Я чувствовала себя пристыженной: мне не хватило проницательности заглянуть ему в душу. Он, должно быть, старше ее на двадцать лет. Я не могла представить их в постели, в жарких объятиях друг друга. По крайней мере, они счастливы вдвоем.

Я вышла в сад. Земля под ногами была влажной после дождя. Я сорвала несколько роз и поставила букет на стол в оранжерее. Капли и мелкие насекомые посыпались с влажных полураскрытых бутонов на скатерть, но я подумала, что мужчина не станет обращать внимание на подобные мелочи. Я разогрела суп и разлила его по тарелкам. На середину стола поставила блюдо с сандвичами. Затем открыла бутылку вина, которая осталась с вечеринки, и направилась в библиотеку. Джайлс разбирал книги, старые карты и письма. Он пытался привести бумаги в порядок.

— Очень элегантно, — сказал Джайлс, усевшись за стол. — Не возражаешь, если я разолью вино по бокалам? Я, кажется, голоднее, чем думал. Суп выглядит превосходно. — Джайлс поднес ложку ко рту и замер на секунду. Он уставился на чугунные стропила, обвитые зелеными стеблями. — Немногие оранжереи могут похвастаться такой высотой. Знаешь, я обошел сегодня вокруг викторианское крыло. Бильярдная и бальный зал безнадежны. Но мы можем попытаться спасти оранжерею.

— Я очень рада. Я так люблю этот дом. Мне нравится все: его достоинства и его недостатки. Это как любовь к человеку. Ты влюблен даже в слабые стороны избранника, потому что они — неотъемлемая его часть.

— Боюсь, что подобную любовь встретишь нечасто… Посмотри, у меня в супе плавают черные мушки. Видишь, как отчаянно они пытаются выползти на край тарелки. Я должен попробовать одну. — Джайлс проглотил ложку супа и причмокнул губами. — М-м, объедение, насекомые так аппетитно хрустят на зубах.

— О нет, не надо! Несчастная мушка. Как ужасно, должно быть, когда тебя съедают живьем! — Я увидела улыбку на лице Джайлса. — Негодяй, ты обманул меня.

— Если ты так любишь насекомых, забирай муху себе. — Джайлс положил мушку на край моей тарелки. — Я лучше попробую сандвичи. Надеюсь, что эти черные крошки — не останки тараканов.

— Это соленые орешки. Попробуй, очень вкусно.

— М-м. Скажи, кому посвящено твое очередное эссе? Или на этой неделе ты освобождена от домашнего задания?

— Мне задали сочинение на тему «Корреджо — новая чувственность». Джулиан сказал, что на этой неделе вместо сочинения мне достаточно будет сделать пометки в блокноте. Зато на следующей неделе он хочет дополнительное эссе о Тициане… Ты помнишь, как мы танцевали в оранжерее в день приезда в Инскип-парк?

— Да, я все хорошо помню. Я выглядел полным идиотом, когда пытался ухлестывать за Лаллой. Но я пришел к выводу: иногда полезно делать глупости… У меня есть превосходная книга о венецианской школе живописи. Я дам тебе почитать. Помню, что когда я увидел «Данаю» Тициана в мадридском Прадо, то остолбенел от восхищения. Техника экстраординарная, почти как у импрессионистов. Свет падает на лицо Данаи, как расплавленное золото.

— Я должна увидеть эту картину. Не думаю, что ты выглядел идиотом.

— Спасибо, ты слишком добра ко мне. Мне следовало надеть плащ. Здесь очень холодно. В библиотеке гораздо теплее.

— Останься, я сварила кофе. У меня появилась идея. Я знаю, что тебя согреет. Потанцуй со мной.

— Что, сейчас?

— Да, почему бы нет?

— Только мы вдвоем? Боюсь, что мы будем выглядеть нелепо. К тому же сегодня я должен закончить работу с книгами. Завтра рано утром нам предстоит уезжать.

— О, закрой рот. Подойди ко мне.

— Хорошо. — Джайлс в первый раз обнял меня. Я повернула голову в сторону. Мне не хотелось, чтобы Джайлс увидел выражение счастья в моих глазах. Некоторое время мы молча стояли друг напротив друга. — Что ж, по крайней мере ты согреешься.

— Я надела два свитера. Как грустно уезжать.

— Может быть. В некотором смысле. Но ведь мы всегда можем вернуться.

— Это место уже никогда не будет таким, как было. Джереми и Лалла навсегда покинули родительский дом.

— Ты права. Я забыл, что ты умеешь танцевать. — Возникла долгая пауза. — Ты подсыпала что-то в мое вино? У меня кружится голова.

— Кружится? Моя голова тоже кружится.

Еще одна пауза.

— Я и не знал, что ты умеешь петь. Еще один талант.

— Я не пою, а мурлычу. Мне кажется, мурлыкать сможет каждый.

— Я не могу. У меня абсолютно нет слуха. Послушай.

— Ничего страшного. У тебя получится, если захочешь.

— Мне тоже так кажется, но друзья жалуются, когда я открываю рот.

— У тебя неплохой голос. Ты спел очень мило.

— Неудивительно, что ты так считаешь. Думаю, что если б ты встретила Гитлера или Лукрецию Борджиа, то тоже нашла бы их милыми.

— Может быть. — Долгая пауза. — Тебе стало теплей… сейчас?

— Да. Я согрелся, мне жарко. Виола…

— Что?

— Ничего. Извини. Боюсь, что выпил слишком много. Ты знаешь, я никогда… никогда не замечал, как ты…

— Да?

— Не смейся надо мной, Виола, но я думаю, что я… я хочу тебе сказать, что…

— Вы здесь, Фордайс! — В дверном проеме стоял сэр Джеймс. В мерцающем свете свечей его глаза горели красным светом, как у кролика-альбиноса. Желтый жилет облегал коренастую фигуру. — Чертов холод в этом месте. Я должен приказать Баузеру прочистить дымоход завтра утром и разжечь печь. Мне не хочется потерять драгоценные растения, которые я так долго выращивал. Посмотрите сюда, Фордайс, я пытаюсь разобраться со страховым полисом. Черт побери, не могу ничего понять. Помогите мне, пожалуйста.

Первый раз за все время, поведенное в Инскип-парке, я услышала, как сэр Джеймс обращается с просьбой. Обычно он ворчал или раздавал приказы. Очевидно, романтический ужин в компании Сюзан сделал его мягче. Было очень сложно испытывать симпатию к этому человеку. Сэр Джеймс прервал Джайлса как раз в тот момент, когда Джайлс остановился и посмотрел на меня так, словно собирался сказать что-то очень важное. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

— Хорошо. — Джайлс вышел вслед за сэром Джеймсом. На полпути он остановился, повернулся ко мне и сказал: — Не думаю, что это займет много времени. Ты дождешься меня, Виола?

— Да. — У меня перехватило дыхание. — Конечно, дождусь.

Я побежала на кухню и принесла в оранжерею кофейник и две чашки. Мне было очень холодно. Я превращусь в сосульку, пока Джайлс вернется. В его глазах я буду выглядеть абсолютно непривлекательной — дрожащей, скорчившейся от холода, покрытой гусиной кожей. А может, стоит разжечь печь? Я набросала в топку дрова, подложила бумагу и подожгла. Сухое дерево мгновенно вспыхнуло. Уже через несколько минут в печке уютно потрескивал огонь. Я придвинула кресло поближе, уселась, вытянула ноги и закрыла глаза, наслаждаясь теплом. Джайлс был близок к тому, чтобы признать во мне нечто большее, чем надоедливого коллегу по работе, случайного собеседника за обеденным столом, с которым интересно перекинуться парой слов во время ленча, или наивного ребенка, которого время от времени приятно поддразнивать. Я пыталась представить: а что бы произошло, если бы сэр Джеймс не вошел и не прервал монолог Джайлса? Запах папоротников и фантастический аромат жасмина приятно щекотал ноздри. Если бы ночь не была так холодна, мы могли бы выйти из оранжереи и продолжить танец в залитом лунным светом саду, среди статуй и каменных корзин с фруктами. В призрачном свете луны крадущиеся леопарды и тигры казались живыми. Их глаза сверкали таинственно, как изумруды. Мы с Джайлсом неистово кружились, едва касаясь ногами земли. Джайлс наклонился ко мне и сказал: «Виола, ты горячая, как солнце, прекрасная, как луна, светлая, как звезды, буйная, как ветер…» Буйная? Секундочку, что-то не то… Виола, Виола, проснись!