Командовавший лейтенант делал вид, что не замечает затесавшегося среди его чернокожих парней белого «зайца». Дэнни стал всеобщим любимцем. Десантники, поражаясь его невероятному аппетиту, с хохотом накладывали ему в тарелку огромные порции копченой говядины из своих пайков и учили его английскому языку, а, вернее, — американскому солдатскому жаргону, густо приправленному бранью. Потом отряду было приказано возвращаться на базу, в Сиракузы. «Не горюй, Дэнни, берем тебя с собой», — заявил Тайрон, но когда взревели двигатели транспортного самолета, мальчик затрясся как овечий хвост. Куда он летит? Что с ним будет?

Наконец приземлились. Солдаты свистом и гиканьем выразили свой восторг от встречи с отчизной. Тайрон на руках снес Дэнни по трапу к черному длинному автомобилю, на борту которого было написано «Детский приют Св. Иоанна». Внутри Дэнни заметил какую-то черную пирамиду и, лишь когда женский голос сказал «Я сестра Мария-Тереза», разглядел толстое бледное лицо: несколько двойных подбородков «стекали» на гофрированный белый воротник.

— Она за тобой присмотрит. Держись, старина! — Тайрон стиснул мальчика в объятиях и побежал догонять взвод.

* * *

Детский приют Св. Иоанна размещался в бывшем пакгаузе, и как ни старались монахини придать ему хоть немного уюта, как ни развешивали они по стенам цветные литографии святых и мучеников, но толку было мало. Пакгауз стал отчим домом для ста двадцати мальчиков в возрасте от шести до десяти лет. Многие попали в сиротские дома еще в младенчестве, а когда подросли, их определили в это заведение.

Дэнни отвели в унылую белую комнату, где вдоль стен стояло шесть коек. Узкие окна были так высоко, что приходилось влезать на стул, чтобы выглянуть на улицу. Чем-то все это напомнило ему «Сан-Саббу» — не хватало только лагерного плаца.

Сестра Мария-Тереза объяснила, что он как самый старший обязан будет следить, чтобы в комнате было чисто, а все кровати — заправлены. В ответ Дэнни загнул одно из выражений, которые были у десантника Тайрона в большом ходу.

— Матерь Божья, — перекрестилась монахиня. — Чтоб я больше не слышала от тебя таких слов.

После этого он на все распоряжения только молча кивал.

Мать-директриса была к нему менее снисходительна и разозлилась всерьез, когда он сообщил ей, что цыган закону божьему не учили. Маленькие глазки за толстыми стеклами очков неприязненно оглядели его с ног до головы.

— Ничего, — сказала она. — Мы это дело поправим.

И Дэнни стали учить катехизису и священной истории, готовя к таинствам крещения и конфирмации. Он не сопротивлялся, но на уроках дремал, объясняя это тем, что плохо понимает по-английски, и добился своего — крещение решили на год отложить. А пока он стал ходить в школу по соседству.

Он чувствовал себя изгоем: в приюте дети сторонились его, за спиной передразнивая его странный выговор. Одноклассники оказались более жестоки и, когда он коверкал слова на уроках, насмехались над ним открыто.

Однако учительница английского, миссис Маргарет Деннисон, была на удивление терпелива и добра и одергивала тех, кто издевался над ним. Эта высокая, еще привлекательная женщина средних лет с изысканными манерами, всегда носившая кружевные воротнички и распространявшая вокруг аромат лаванды, в первый же день задержала его после уроков, вручила учебник, объяснила, как им пользоваться. И с ее помощью дела вскоре пошли на лад. Миссис Деннисон стала в Америке первым человеком, отнесшимся к нему по-человечески.

Вторым был шестилетний Рой, его сосед по койке, — худенький хрупкий темноглазый мальчик с жидкими рыжими волосами и густой россыпью веснушек вокруг носа. Он всегда улыбался, показывая передние широко расставленные зубы. Дэнни заметил, что другие помыкают им, заставляя мыть за них пол или посуду, а за это изредка позволяют ему поиграть с ними в бейсбол. Дэнни, хоть и не понимал правил, видел, что в команде от Роя, при всем его старании, очень мало толку.

Однажды в душевой, подстрекаемый другими мальчиками, Рой принялся смеяться над обрезанным членом Дэнни.

— Ну-ка, ну-ка, покажи, никогда такой пипки не видел!

Дэнни разозлился и оттолкнул Роя с такой силой, что тот отлетел к стене, поскользнулся на мокром кафеле и разбил себе нос. Дэнни совсем не собирался обижать его, но Рой был такой легкий, что отлетел, как пушинка. Все остальные поспешили убраться из душевой. Дэнни наклонился над Роем, скорчившимся на полу. Из носа у него хлестала кровь. Дэнни пытался остановить ее.

Сестра Мария-Тереза стояла на выходе, выдавая полотенца и проверяя, чисто ли вымыты уши. Когда появился заплаканный и окровавленный Рой, она в ужасе воскликнула:

— Что с тобой? Кто тебя так?

— Никто, сам упал, — пробурчал он в ответ.

Монахиня, заметив виноватый вид Дэнни, бросила на него угрожающий взгляд и продолжала допытываться:

— Тебя ударили? Толкнули?

— Никто меня не толкал, просто поскользнулся.

Вечером, когда погасили свет, Дэнни подошел к койке Роя.

— Спасибо, — сказал он.

— Научишь меня правильно подавать? — шепнул тот в ответ.

— Да я ж не знаю, как биту-то держать.

— Ну, тогда расскажи мне сказку.

— Рассказчик из меня никудышный, — ответил Дэнни и вспомнил, какую радость ему самому доставляло чтение сказок перед сном.

С того дня они стали неразлучны и даже за обедом садились рядом. Дэнни защищал мальчика от обидчиков. Рой отдал сушеную шкурку лягушки — главное свое сокровище — соседу Дэнни по койке, чтобы тот согласился уступить ему свое место. Теперь они не расставались и ночью. Дэнни раздобыл фонарик и, после того как сестра Мария-Тереза выключала свет, читал Рою сказки, впрочем, тот иногда засыпал, не дослушав.

Дэнни рылся в приютской библиотеке, отыскивая для нового друга книжки поинтересней. Однажды он наткнулся на роскошно изданный том сказок Андерсена и с волнением принялся перелистывать его. Когда же он нашел картинку, на которой был изображен злобный тролль с зеркалом, у Дэнни защипало глаза. Он зажмурился, захлопнул книжку и с такой силой задвинул ее на прежнее место, что она упала с полки.

* * *

Миссис Деннисон радовалась его успехам в школе. Однажды она сказала, чтобы он почаще ходил в кино — это поможет ему побыстрее освоиться в английском языке: привыкнуть к интонациям и начать думать на нем.

— Я, вообще, ни разу в жизни не был в кино, — смущенно признался он.

— Как? Ах ну да, я забыла, что ты всего полгода в Америке… Ничего, мы наверстаем. Киноутренник по субботам — одно из лучших воспоминаний моей жизни.

И когда наступила суббота, автобус доставил их в центр города. У Дэнни голова пошла кругом — он никогда еще не видел такого столпотворения. Обгоняя друг друга, куда-то спешили люди, ревели моторы проносящихся мимо автомобилей, завывали сирены и гудки, вспыхивали, чередуясь, красные, желтые, зеленые огни на перекрестках, разноцветные горящие буквы то зажигались и складывались в слова, предлагавшие приобрести прохладительные напитки, автомобили, пятновыводители, то гасли. На тротуарах вереницы лоточников протягивали им жареные орешки и какие-то витые твердые штучки из теста — миссис Деннисон назвала их крендельками, — а дети, несмотря на то, что стояла зима, лизали мороженое. Каждый куда-то спешил, у каждого было свое дело и занятие, никого не смущала эта бешеная оглушительная круговерть — они же ее и создавали.

Миссис Деннисон и Дэнни свернули за угол, и тут он увидел это. Ослепительно яркие синие буквы горели на уже темнеющем небе. «РИАЛЬТО», — прочел он. Они стали в длинную очередь, медленно продвигавшуюся к деревянной будочке в виде маленькой пагоды. Там продавали билеты. Потом вошли внутрь, и его ошеломили переплетающиеся красно-сине-зеленые струи, бившие из фонтана. Как это сделано? Потом поднялись по лестнице с массивными мраморными перилами. Околдованный, завороженный Дэнни не видел ни выщербленных ступеней, ни облупившейся штукатурки, ни облезлой ковровой дорожки. Все было волшебно в этом мире.

Они вошли на балкон. Перед ним и под ним разверзлась какая-то пещера, пышная и роскошная, как дворец. Толстые колонны, покрытые ажурной резьбой, подпирали синий свод потолка, на котором мерцали звезды. Разинув рот, ошеломленный и пытающийся хоть как-то освоиться в этом водопаде новых впечатлений Дэнни оказался в красном бархатном кресле. Из одного угла зала связка длинных золотых трубок, как-то соединенных вместе, вдруг издала глубокий и низкий звук, и он почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он забыл и про миссис Деннисон, когда прямо напротив того места, где он сидел, вдруг медленно пошел кверху занавес. Музыка стала замирать, свет меркнуть. За занавесом обнаружился огромный белый экран. В зале было теперь совсем темно. Дэнни испугался. «Надеюсь, тебе понравится», — услышал он голос миссис Деннисон, но не в силах был вымолвить ни слова. Потом черноту прорезал пучок света, экран ожил и заполнился образами другого мира. Зазвучали трубы, по склону холма поскакали рыцари в доспехах, и впереди всех сам король — Генрих Пятый, осадивший коня у ворот своего замка. Так в жизнь Дэнни вошел Шекспир.

* * *

Это стало привычкой. Каждую субботу миссис Деннисон и Дэнни сидели бок о бок в полупустом зале кинотеатра, уставившись на прямоугольный экран, и по очереди доставали из кулечка кукурузные хлопья.

Дэнни не вставал со своего места, пока не исчезал последний титр, он испытывал ненависть к вспыхивавшему свету и гаснущему экрану. Он знал теперь о кино все — названия картин, фамилии режиссеров, кинозвезд, операторов и сценаристов. Все мальчики в приюте наизусть помнили, сколько мячей пропустил Джеки Робинсон в 1947-м году, но зато понятия не имели о том, что Роберт Колман получил «Оскара» за «Двойную жизнь». Всей душой полюбил он эти тени волшебного фонаря, оживающие на экране. Оцепенев, следил он за тем, как Гарольд Рассел в «Лучших днях нашей жизни» берет чашку кофе стальными крючьями, заменившими ему руки, и, когда фильм кончился, быстро вытер глаза, стыдясь своих слез. К его удивлению, плакали, не стесняясь, многие мужчины в зале.