— Вы что, покупаете меня?

— Всему на свете — своя цена, сынок. Я тебе предлагаю выгодную сделку.

— Я не продаюсь! — и Дэнни швырнул трубку.

К исходу следующего дня они со Стефанией улетели в Лас-Вегас и обвенчались.

* * *

Джи-Эл никак не прореагировал — молчание его становилось демонстративным, но Стефани, если и была задета, не показала обиды. Они были счастливы, и, где бы ни появлялись, на них смотрели во все глаза. Прекрасная пара: высокий темноволосый красавец Дэнни, словно излучающий энергию, и тонкая, неправдоподобно стройная Стефани с золотыми волосами.

Она любила появляться с Дэнни там, где собиралась элита, и даже устроила ему членство в закрытом клубе «Вестсайд Кантри», где он мог играть в теннис с ее друзьями.

Все шло прекрасно, если не считать явного охлаждения к нему со стороны Сары Шульц. После первого же обеда у них, когда она блеснула фаршированной рыбой и борщом, стало ясно, что закадычными подругами-наперсницами женщины не станут. Зато Милт и Дэнни стали чаще проводить время вдвоем, без жен.

* * *

Джи-Эл наконец дал знать о себе: его поверенный прислал Стефани письмо, где уведомлял, что мистер Стоунхэм предпринимает шаги по лишению ее наследства по суду…

Мистер Стоунхэм сим уведомляет вас, что отныне не считает вас своей дочерью.

Это произвело на Стефани неожиданно сильное впечатление. Дэнни, вернувшись домой с натурных съемок, нашел жену в полубессознательном состоянии: по всей видимости, она пила несколько дней подряд.

Когда она немного пришла в себя, он решил поговорить с ней:

— Мы же это предвидели. Отчего ты впала в такое отчаянье?

— Но он же отнял у меня все!..

— Ну и что? Зачем нам его деньги? Я зарабатываю достаточно.

— Да ведь дело не только в деньгах! Получается, что у меня нет и не было отца, что я — как из приюта…

— Какие глупости, Стефани…

Но переубедить ее он не мог: она продолжала твердить, что чувствует себя покинутой, брошенной на произвол судьбы. Потом ее уныние исчезло так же быстро, как появилось, Стефани опять стала беззаботна и весела.

Новый срыв произошел через месяц.

Она предложила устроить небольшой званый обед. Дэнни одобрил эту идею — ему хотелось похвастать перед гостями своим домом и кулинарными талантами жены, которая по такому случаю приготовит что-нибудь восхитительное. Решено было позвать Арта Ганна и еще нескольких магнатов кинобизнеса.

Накануне обеда он обнаружил, что ничего не готово, а у Стефани — очередной срыв. Она запила.

Дэнни в ярости тряс ее за плечи:

— Да соберись же, приди в себя, ведь скоро начнут собираться люди!

— Не могу, не могу… — стонала она в ответ.

— Да что тут такого — приготовить обед?! У тебя это так замечательно получается!

— Не могу! — выкрикнула она, вырвалась и побежала наверх. Щелкнул замок в двери спальни.

Дэнни вне себя от гнева вылетел из дому. Пришлось поручить секретарше позвонить всем приглашенным и сообщить, что обед отменяется — Стефани нездорова. Домой он вернулся с твердым намерением выяснить с нею отношения — раз и навсегда. Но дома ее не было, она исчезла, даже не оставив записки. Двое суток Дэнни не находил себе места, не зная, где ее искать. На третий день она появилась.

— Стефани, я тут с ума схожу, где ты была?

— На Лонг-Айленде.

— У отца?

— Нет, — она заплакала. — Он не захотел меня видеть. У меня нет больше дома, мне нет места на земле, мне негде преклонить голову…

Дэнни обнял ее, привлек к себе.

— Твой дом — здесь. И место твое — здесь, рядом со мной. Я так тревожился о тебе эти два дня, так тосковал…

— Правда? — она просияла, плотней прижалась к нему.

Последовавшая за этим ночь любви навсегда запомнилась Дэнни.

Он решил проявлять к жене еще больше внимания и заботы, быть с нею терпеливым и кротким. Он играл с нею в теннис, чаще водил в гости. Так было некоторое время, пока Джи-Эл не прислал дочери приглашение приехать в Лонг-Айленд — одной, без мужа. Ликующая Стефани немедленно сорвалась домой. Дэнни старался даже перед самим собой не показывать, как он обижен, ибо надеялся, что примирение с отцом приведет Стефани в норму. Однако вернулась она в еще более угнетенном состоянии, хотя и увешанная драгоценностями. При мысли о том, как дорого заплатила она за них, Дэнни невольно морщился. Она стала еще больше пить, и как-то вечером, вернувшись домой, Дэнни обнаружил ее полуодетой, растрепанной, с размазанной по лицу тушью. Плача, она стала рассказывать ему о своем детстве.

Только тогда Дэнни услышал эту кошмарную историю и узнал, что мать Стефани покончила с собой, а отец после этого словно окаменел, требуя от дочери абсолютной покорности и вмешиваясь в ее жизнь на каждом шагу и ежеминутно. Любое проявление слабости казалось ему признаком бесхребетности и безволия, проявлением дурной наследственности, а потому — каралось. Для наказания или поощрения использовались деньги.

Дэнни терпеливо, не прерывая, слушал эти почти бессвязные излияния, понимая, что Стефани надо выговориться. Но вот она умолкла и в изнеможении откинулась на спинку кресла. Он опустился рядом с нею на колени.

— Милая, мне бы так хотелось помочь тебе, но это не в моей власти. Тебе нужно показаться психиатру.

Она оттолкнула его, пошатываясь, подошла к бару, вылила то, что еще оставалось в бутылке, в стакан:

— Меня смотрели многие психиатры. Все хотели только одного — запереть меня в лечебницу.

— Но ведь ты страдаешь — надо попытаться вылечиться…

— Нет! — она залпом выпила.

— Тебе надо полечиться, Стефани… Давай попробуем… Ради меня, — он подошел ближе, взял ее за руку.

— Не трогай меня! — она вырвалась, гневно взглянула на него. — Это тебе надо лечиться!

— Послушай меня, Стефани…

— Нет, теперь ты меня послушай! Это ты страдаешь, это тебе надо искать помощи — тебе, а не мне! Это ты, а не я, вечно скулишь, что хочешь снимать великое кино, а потом мастеришь очередную грошовую поделку! — она выскочила из комнаты.

Слова ее больно ранили Дэнни, потому что были правдой.

Несколько дней они не разговаривали и даже спали порознь. Он знал, что сделал все, что мог. Никто не виноват — ни он, ни Стефани. Проку не будет. Разбитое не склеишь. Значит, надо кончать.

Приехав со студии, он был настроен на решительное объяснение с женой. Пусть остается здесь, а он уедет. Он готов взять на себя вину на бракоразводном процессе.

Он пошел искать жену и нашел ее на кухне — она готовила какую-то экзотическую рыбу. Когда Стефани обернулась, он не узнал ее — причесана, подкрашена, нарядна и просто излучает радость. Он замялся, не зная, что сказать. Молчание нарушила она:

— Дэнни, я беременна.

* * *

В их доме вновь воцарились мир и согласие. Стефани не прикасалась к спиртному. Она увлеченно и радостно превращала гостевую комнату в детскую.

Однажды вернувшийся со студии Дэнни увидел, что на площадке перед домом стоял гигантский фургон для перевозки мебели и двое грузчиков с трудом затаскивают в дом высокие старомодные часы.

— Сюда, сюда! — распоряжалась Стефани. — В угол!

Часы едва-едва уместились.

— Объясни, что происходит, — сказал сбитый с толку Дэнни, когда грузчики ушли.

— Это для него!

— Для кого?

— Для ребенка! — она с азартом просунула ключ и завела часы. — Я читала в журнале… — она переводила дух. — Я читала, что дети любят тиканье часов — оно напоминает им стук материнского сердца.

— Может, сгодился бы и маленький будильник?

— Ах, ну что ты! Конечно, нет! — воскликнула она. Щеки ее рдели, и Дэнни подумал: «Беременность творит с женщинами чудеса». — Нашему ребенку — все самое лучшее!

Дэнни не удержался от усмешки. На языке Стефани «лучшее» означало самое большое и дорогое. Ну и черт с ними, с часами.

* * *

«Ба-бам! Ба-бам!» — раздавались каждый час гулкие удары. Дэнни ненавидел этот бой.

Он сидел, пытаясь сосредоточиться над сценарием. Стефани в спальне смотрела телевизор. Вдруг она громко позвала его. Дэнни в испуге бросился вверх по лестнице.

— Что с тобой?

— Подойди, — сказала она. — Дай руку.

Дэнни покорно приблизился к кровати, протянул руку. Стефани прижала ее к своему животу, и Дэнни почувствовал мягкие толчки — это шевелилось его дитя. Он побледнел, на лбу выступил холодный пот, и улыбка исчезла с лица Стефани.

— Что такое?

Дэнни отнял руку, метнулся в ванную. Его стало рвать.

— Дэнни, что случилось? — кричала Стефани. — Тебе плохо?

— Нет-нет, все в порядке, уже прошло… — вытирая лицо полотенцем, он вышел из ванной.

— Почему тебе стало плохо?

— Не знаю. Но все прошло. Я так счастлив был услышать…

— Нет, Дэнни, тебя затошнило от меня!

— Что за глупости!

— Нет, не глупости! Я стала толстая, уродливая… Я внушаю тебе отвращение!..

— Да нет же, милая, просто я съел что-то не то в студийном кафетерии… — говорил Дэнни, борясь с новым приступом тошноты. Как он мог сказать ей, что эти мягкие удары вернули его в концлагерь «Сан-Сабба»? Как он мог открыть ей эту тайну? Но почему же нет, если он любит ее? Разве нельзя доверить тому, кого любишь, все, что было в твоей жизни? Значит, это не любовь?

Но все эти мучительные мысли исчезли, когда Стефани родила ребенка — девочку. Дэнни знал теперь, зачем он живет на свете, в его существовании появился смысл — оберегать это маленькое, такое чистое, такое невинное существо, смотреть, как оно растет, всегда быть рядом с ним… Глядя через окошко палаты на розовое сморщенное личико, он клялся, что сделает все, чтобы оно никогда не искажалось гримасой боли и страдания. Он постарается, чтобы жизнь улыбалась ей и чтобы она взяла от жизни все.