Трепыхаться в объятиях парня с больной рукой было бесполезно, да и сколько я могу уже бояться и прятаться. И как же достала меня эта ситуация! Я посмотрела Игорю в глаза и отважно ответила:

– Нет! Я не буду с тобой гулять и сидеть здесь с вами тоже не хочу. А уж как этого не хочет Артур! Он, кстати, пообещал сломать мне вторую руку, если ты будешь ко мне лезть. Странно, да, Игорь? Кажется, твой друг ревнует, наверное, сам имеет на тебя виды. А теперь отпусти меня, пожалуйста.

Пацаны загоготали. Этим бездельникам явно пришлась по вкусу моя теория, и они стали подкалывать Артура, а тот весь набычился и злобно процедил сквозь зубы:

– Ну, всё, шлюха черножопая, тебе конец, – и с угрожающим видом он приподнялся с лавочки.

Ну вот, кажется, сейчас начнётся избиение младенца. Я с большим трудом удержалась от позорного бегства. Но зато Игорь правильно оценил ситуацию. Он немедленно разомкнул свои объятия и, осторожно подтолкнув меня к подъездной двери, тихо сказал:

–Давай, иди уже, потом поговорим.

Отступая, я услышала, как Игорь обратился к Артуру:

–Турыч, что за дела такие?

Продолжения я уже не видела и не слышала, потому что вбежала в подъезд. Теперь бы ночь продержаться и потом ещё неизвестно сколько ночей.


Тётка впустила меня в квартиру и недовольно скривилась. Вот что я здесь делаю, где для всех я как кость в глотке? В зале, на диване перед телевизором, расположилась Снежаночка. Только её сейчас мне не хватало. Они тут все хозяева на каждом квадратном метре, и только у меня нет собственного угла, в который я могла бы забиться и укрыться от всех. Снежана, смерив меня строгим взглядом, выдала повелительным тоном:

– Ну, и где это ты была так долго, интересно знать?

Ох, ни фига ж себе, Моль отмочила!

– Где была – там меня уже нет, – огрызнулась я, хотя руки чесались схватить полудохлую пигалицу за шиворот и вышвырнуть вон из комнаты, придав ускорения смачным пинком.

– А ты что со мной так разговариваешь? – пропищала осмелевшая тля и деловито переплела ручки на груди.

– Да я с тобой вообще с радостью не разговаривала бы и, если не хочешь нарываться на грубость, то лучше заткнись. – Я устало отмахнулась от надоедливой девчонки.

– Да ты совсем обнаглела! – завизжало это недоразумение и, вскочив с дивана, ломанулась к двери, откуда ей навстречу, как ангел мести, ворвалась злобная горгулья – моя тётушка Надя.

– Что здесь происходит? Снежа, доченька, почему ты плачешь, она тебя ударила?

Я оторопело посмотрела на Моль, у которой в глазках собрались слёзки. Просто цирк с конями, точнее, с насекомыми.

– Она… она на меня… – всхлипнула безутешная актриска, вероятно, пока не придумав, какую страшную травму я ей нанесла. А, возможно, раньше ей никто не предлагал заткнуться, и, услышав грубое слово, девочка расстроилась.

– Да ты что, дрянь такая, совсем страх потеряла? Живёшь тут на всём готовом и ещё на хозяев кидаешься, свинья неблагодарная, – зашипела тётка, растопырив костлявые пальцы.

К нашим разборкам присоединился удивлённый Пухляк, а я лишь закатила глаза – столько наивности в этом человеке, столько искреннего непонимания. Стоит, лупит близорукими глазками сквозь стёклышки, и ни фига не понимает – и как это его обожаемая жёнушка может производить столько шума. Может, он просто лошком прикидывается? Или правда такой наивняк? Он ведь думает, что и дети у него очень хорошие. И ладно Моль – маленькая, тщедушная козявка, вызывающая у родителей умиление, но Артурчик… Ну, я и выдала этой семейке всё, как на духу:

– Да я вашу моль писклявую пальцем не трогала. Я вообще здесь ни с кем не общаюсь, не то, чтобы на кого-то кидаться. Это ваш озверевший Артурчик на меня кидается и, кстати, это он мне руку сломал, ясно вам? А ещё грозит вторую сломать. – Я полностью игнорировала истеричные возгласы тётки, полная решимости выговориться до конца: – И на чём же таком готовом я живу, тётя Надя? Что вы мне здесь приготовили? Я в этом доме за всё время даже куска хлеба не съела. Вы не заметили?

Судя по вытянувшейся физиономии главы семейства он точно ничего не заметил. И, ободрённая его расстроенным видом, я продолжила:

– Я ухожу рано и прихожу поздно, чтобы не видеть никого из вас и не мешать никому. Ведь так, Эдуард Алексеевич? – я выжидающе уставилась на Пухляка.

Он растерянно снял очки и протёр своей футболкой стёкла.

– Диана, то, что ты сказала про Артура – это правда? – Пухляк был сильно взволнован, но я была уверена, что он знает – я говорю правду.

– Эдик, ты вообще уже не в себе, кого ты слушаешь – эту лживую, наглую оборванку? – от негодования у тётки задёргалась щека. Кажется, именно она сейчас не в себе.

– Наденька, но ведь надо же разобраться, – хозяин дома поднял руки в успокаивающем жесте, но куда там – злобно ощетинившаяся супруга копытом роет напольное покрытие, и уже готова плеваться огнём.

– В чём тут разбираться, Эдик? Твоя дочь плачет, твоего сына обвиняют бог знает в чём! Ты на чьей стороне, кого защищаешь? – визжало это неадекватное чудище.

Мне даже стало немного жаль Снежаночку, которая испуганно вжималась в дверь, хлопая глупыми глазёнками, и не понимала, что именно из-за неё прямо сейчас лопнуло хлипкое перемирие, и может разразиться кровавая бойня.

– Надя, я на стороне справедливости, и я никого не защищаю, и ничего не утверждаю. Я говорю, что собираюсь во всём разобраться, – терпеливо пояснил Пухляк. Но мне показалось, что он раздражён, если это вообще ему свойственно.

– Всё, я звоню маме, так больше не может продолжаться, – тётка рванула из комнаты, а присмиревшая Моль выпорхнула за ней следом.

– Диана, ты действительно обидела Снежану? – мягко спросил Пухляк.

– Не знаю, – я удивлённо пожала плечами, – ваша Снежана устроила мне допрос, а я ответила, что не хочу с ней разговаривать. Не думала, что она настолько ранимая, но и отчитываться перед ней не собираюсь.

Пухляк закивал, вероятно, соглашаясь с моим объяснением, и осторожно спросил:

– А про Артура – это правда?

Мне теперь что – на Библии поклясться? Охотно верю, что доброму очкарику неприятно узнавать о подобных грешках сынули, но не я же его толкала на сомнительные подвиги. Или всё-таки я – своим присутствием? А если и так, то тогда его тем более необходимо изолировать от общества, в котором столько раздражителей.

– Это было в самую первую ночь, когда я здесь осталась, – пояснила я Пухляку и, справедливости ради, добавила: – Но не он, конкретно, ломал мне руку – он просто сдёрнул меня за волосы с дивана, а я неудачно упала.

Глаза Пухляка были полны ужаса, но в них я не увидела недоверия.

– Почему же ты сразу всё не рассказала, Диана?

Я растерянно развела руками и сказала правду:

– Ну, а кто бы мне поверил? Вы же сами знаете, как мне все здесь «рады», и как относятся ко мне. Я не Вас имею в виду. А к тому же, я испугалась Артура, ведь он и сейчас мне угрожает. Я бы, может, и дальше продолжала молчать, но не хочу пострадать ещё больше. Мне у вас очень плохо, Эдуард Алексеевич, и очень страшно. Я прихожу очень поздно, чтобы не столкнуться с друзьями вашего сына. Один из них каждый день сторожит меня у подъезда. – Вот я и исповедалась доброму и странному Пухлячку.

Он закивал, как болванчик, и тихо вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. И что теперь будет?


Этим вечером меня больше никто не беспокоил. Ночью Артур ко мне не приходил, хотя я основательно подготовилась и ждала его. И в последующие три дня и три ночи родственники, казалось, просто забыли о моём существовании, даже бабка не звонила. Было как-то не по себе. Гипс с моей руки наконец-то сняли. Рука хотя и не болела, но была как чужая. Приходилось её разрабатывать.

Сегодня я сама позвонила бабке и напросилась переночевать у неё с пятницы на субботу. Завтра 9 мая и мне хотелось сходить с девчонками посмотреть салют на площади, а до бабки, живущей в центре, от площади было рукой подать. И в школу утром будет удобнее от неё добираться. Бабка согласилась при условии, что смотреть салют мы будем в присутствии взрослых. Подумать только – какая забота. Да кто бы ещё Дашку отпустил шляться по ночам, поэтому праздник будет в компании её родителей. Хорошо ещё, что не Янкиных – те вообще дремучие и суровые. Сегодня я решила, что буду спать завтра утром так долго, пока сама не проснусь. Сколько можно уже в праздничные и выходные дни с раннего утра убегать в никуда.

А ночью я проснулась от страшного грохота. Каждый вечер перед сном я возводила перед дверью баррикады на случай вторжения Артурчика. И вот он вторгся.

– Ты что, сука, тут наваляла перед дверью? – шипел Артур, потирая ушибленное колено. Он включил свет в зале, чтобы рассмотреть, на что налетел.

– А что ты забыл тут ночью? – спросила я, вытаскивая из-под подушки здоровенный нож. – Послушай меня, недоумок, предупреждаю один раз – тронешь меня и это лезвие войдёт в твою поганую глотку по самую рукоятку. Терять мне, никому не нужной сиротке, уже нечего, и уголовной ответственности я не подлежу. Так что выбор за тобой, придурок, и я не шучу. Усёк?

Артур, видимо, усёк. Он ошарашенно смотрел на внушительный тесак в моей руке, и в его глазах плескался страх. Что – не ожидал такой встречи, козлина? Я встала с дивана и с ножом в руке двинулась на Артура. Он отскочил к двери, как ужаленный, снова споткнулся и чуть ли не кубарем вылетел из зала, обкладывая меня отборным матом. Так-то вот, шакал ссыкливый.

Долго поспать мне так и не удалось, наверное, от перевозбуждения. Конечно, я очень волновалась, тем более, я вовсе не была уверена, что смогла бы применить своё грозное оружие даже против этого козла – Артура. Но он мне почему-то поверил. Я неожиданно поймала себя на мысли, что когда я говорю с людьми, глядя им в глаза, до них обычно быстрее доходит мой посыл. Интересное наблюдение, может, случайность? А если учесть такой весомый аргумент, каким я размахивала перед носом Артурчика – кто бы ещё стал со мной спорить? Но проверить всё же стоит как-нибудь.