В 11 была у Знаменья (кот. я теперь люблю больше, чем когда-либо), затем в лазарете-долго там посидела. Сейчас предстоит принять 4 офицеров, затем мы все поедем кататься в санях. Павел будет к чаю, затем Погул(яев), затем церковь, а вечером повидаю нашего Друга, что придаст мне сил. Мой дух бодр, и я живу для тебя, для тебя, для одного тебя — для меня ты все! — Интересно бы знать, сделаешь ли ты смотр Георгиевскому полку. Это было бы так славно-если не 6-го, то в какой не будь другой день. Даки едет сегодня вечером повидаться с Мисси и, быть может, отвезет всех детей обратно — смотря по обстоятельствам.

Теперь должна кончать. Спи тихо и спокойно, мой ангел. Святая дева да хранит тебя, а Гр. молится за тебя и мы все также.

Осыпаю тебя нежнейшими, страстными поцелуями. Жажду быть с тобой и помочь тебе нести твой тяжелый крест.

Бог да благословит и хранит тебя, мой Ники!

Навеки преданная тебе твоя

Женушка».[20] * * *

Сколько он так пролежал? Горан не знал. Выныривая из темноты бессознанья, он потерял счёт времени. Завалившись на правый бок, он не мог и посмотреть на циферблат часов. За окном тускло зашло солнце. Зажглись огни квартир напротив. Во дворе, кажется, всё стихло. Концерт, наконец, закончился. Может, это его и привело в чувство.

Начались новости. Диктор с гладкой причёской что-то торопливо докладывала — Горан понимал через слово, образ ведущей то пропадал, то появлялся вновь.

На экране возникло знакомое лицо. Почтенный старик: серый костюм, белоснежная рубашка и серебристо-алый шейный платок. Горан замер. Это тот самый старик, что приходил к Ираиде несколько недель назад. Из-за которого он решил, что темноволосая соседка старухи — тоже человек Зины. Мужчина прислушался:

— Напомню, тело подданного Великобритании, известного лондонского юриста Георга И́вана, найдено сегодня утром. По данным пресс-службы Следственного комитета России по Санкт-Петербургу, гражданин Великобритании Георг И́ван прибыл в Россию в начале марта текущего года по поручению одного из клиентов, имя которого не раскрывается в интересах следствия…

В боку кололо.

Подтянув ноги, перевалился на другой бок, добрался до окна. Потянув на себя планшет, посмотрел запись. Запись остановлена ещё днём. Горан нажал красную стрелочку «rec». Чёрный экран монитора ожил, показывая пустую квартиру старухи. Серб посмотрел время: двадцать один час сорок минут. Горан по привычке потянулся к карману, в котором должен быть телефон, нащупал пустой карман. Пришлось переворачиваться на другой бок, доставать второй — верную «мыльницу» начала нулевых, не подводившую его даже в трюме рыболовецкого судна, которым он переправлялся через Средиземное море.

Мутная пелена оглушила, забила лёгкие, ноздри невидимой ватой, рёбра перетянуло, сдавило словно обручем. Шум в ушах, пульсирующая боль и надвигающаяся чернота.

Потрёпанная мыльница выскользнула из ослабевших рук.

Глава 33

Стеша что-то отвечала Чернову. Оформляли заявление, подписывали протоколы, брали объяснения. В углу притаились понятые — две старушки-соседки с пятого этажа. Стеша чувствовала, как от голода и усталости голова идёт кругом, и к горлу всё чаще подкатывается горький комок. Она озиралась по сторонам, зябко ёжилась на сквозняке.

В дверях мелькнуло бледное встревоженное лицо Егора. Словно горячим паром опалило.

— Стеш, чего случилось-то? Чего полиция-то опять у нас? — он бросился к ней, по пути столкнулся с криминалистом, упаковывавшим Стешину сумку в полиэтиленовый мешок для вещдоков.

Девушка уткнулась носом в плечо Егора, обхватила за талию и прижалась что было сил. Горячие руки скользнули по спине, будто крылья укрыли. Девушка всхлипнула.

— Ты почему мне не позвонила сразу? — прошептал в ухо, поцеловал в висок.

Она пожала плечами: тогда это казалось естественным, сейчас — она сама не могла вспомнить, почему.

Чернов покосился на них, пробормотал:

— Мы в принципе уже все, отдыхайте. Завтра, Степанида Андреевна, вы мне нужны на опознании: вашего Коляна задержали, обкуренный на хате притонской прохлаждался. Проспится к утру, оклемается, там и организуемся.

Стеша кивнула, не оборачиваясь, не отнимая лица от груди Егора. Кто-то что-то рядом говорил. Давали рекомендации. Она лишь хотела, чтобы все, наконец, ушли.

Вымыть пол.

Стереть эту идиотскую надпись красной помадой.

Принять душ, горячий, обжигающий.

И выпить чаю. Сладкого, чтобы вся горечь сегодняшнего дня растаяла.

Ещё не забыть дозвониться до родственников Ираиды.

Захлопнулась входная дверь за последним вышедшим. Стеша вздрогнула и заплакала.

— Ну, ну, прекращай, все позади. Одного уже поймали. Второй либо уже в бегах, далеко от тебя, либо, если сунется, тоже поймают. Вон Чернов, какой мужик толковый, — Егор успокаивал её как маленькую, гладил по спине, шептал на ухо. Губы касались виска, щекотали лоб. Подхватил сжавшуюся в кулак ладонь, поцеловал тонкие бессильные пальцы.

Стеша прошептала:

— Я хочу убрать здесь все. Проветрить. Смыть эту гадость.

— Давай сделаем это вместе.

И он набрал в тазик воды, изрядно сдобрил ее моющим средством, яблочно-ванильный дух запутался в тонком тюле. Егор вложил в руку Стеши пенную губку, обхватил запястье девушки. Так, мал-помалу они вытирали надпись на зеркале. Алая помада размазывалась по поверхности, стекала цветной пеной, пока в отражении не остались только Стеша и Егор.

Он притянул ее к себе, поцеловал в висок:

— Дуй в душ, — заметил, как напряглось ее лицо, усмехнулся: — Как старший по званию назначаю тебе банный день. А старшего лейтенанта Данилова — драить палубу и воеводить на камбузе. — Он через отражение заглянул в глаза девушки: — Ты чаю хочешь?

— Сладкого, обжигающего, с черным хлебом и сгущённым молоком, — Стеша зажмурилась.

Егор округлил глаза:

— Со сгущенкой у нас осечка вышла. Это тебе плескаться долго надо тогда, пока я до магазина сбегаю…

Стеша уткнулась носом в его плечо, тихо засмеялась. Он подтолкнул ее к ванной:

— Давай, топай. И раньше, чем через полчаса не выходи.

* * *

Ароматная пена, тёплые и сильные струи настойчиво забирали с собой этот прожитый день, испуг и гадкий осадок на душе.

Когда Стеша появилась на кухне, полы влажно поблёскивали, зябкий ветер с Невы вкрадчиво играл занавесками, а Егор в шортах и вытянутой боксерке заливал воду в чайник. Стеша притаилась в проходе, прислонилась плечом к косяку, закусила губу.

Егор почувствовал ее изучающий взгляд, обернулся. В серых глазах играли деловитые бесенята.

— С лёгким паром. Садись, буду тебя чаем поить, с сушками.

Стеша почувствовала, как желудок свернулся в жалобный клубочек.

— А посущественней у нас ничего нет?

— А для посущественней поставлена кипятиться вода: будут макароны с сыром. В любой холостяцкой берлоге всегда найдётся пачка макарон и засушенный кусочек сыра.

Он вернулся к чайнику, поставил его на платформу, щёлкнул выключателем. Стеша подошла к нему со спины, обняла за талию. Пальцы сцепились в замок.

Он положил свою руку сверху, прислушался, как Стеша дышит в его оголённое плечо, отчего ему жарко и тревожно. Егор развернулся к ней, перехватил узкие запястья, положил себе на плечи. Девушка доверчиво замерла, исследуя взглядом его ключицы, широкие волевые плечи, гладкие, мускулистые.

— Твоё предложение ещё в силе? — неожиданно спросила.

— Конечно, — коснулся губами лба. — Только ты должна знать: Марго от Мити сбежала.

Стеша подняла на него глаза:

— То есть как сбежала?

— Так. Он ей сказал о распределении. Она решила, что ей это не подходит. Собрала вещи и ушла.

Стеша закусила губу:

— Чёрт. Жалко его как. Я даже не заметила, что её вещей в квартире нет, даже в ванной. — Егор понимающе кивнул. — Как Митя?

Егор неопределённо пожал плечами:

— Как он может быть? Нет, значит, нет. Лучше сейчас… Видимо, он что-то такое предполагал.

— А где он сейчас?

— У Ромки, конечно. По-моему, он просто не хочет это обсуждать и сбежал. Там он нужен.

Стеша спохватилась:

— А почему ты это мне решил сейчас сказать, про Марго? «Только ты должна знать»… Это к чему?

Его губы скривились в лукавой усмешке:

— А к тому, что я тебя никуда не отпущу. И времени адски мало. Поэтому завтра пойдём заявление в ЗАГС подавать, — он коротко шмыгнул: — Конечно, если ты начала этот разговор, чтобы сказать «да». М?

Стеша прижалась к нему, втянула в себя ставший родным горьковатый аромат с нотками солёного ветра. Поцеловала в плечо, почувствовав, как руки на её талии сжались крепче. Стеша заворожено прислушивалась к ним. От его касаний горела кожа, вздрагивал, отзываясь, каждый нерв. Сердце било тревогу, предупреждая, что падает последний рубеж обороны, сдаётся без боя и сопротивления.

— Стеш, я дурак и идиот, что о самом важном по телефону, — вдруг начал он. Голос будто бы осип и высох. — Я люблю тебя. Твои глаза люблю. Твои руки. Нежные, беззащитные. Люблю, что ты с головой дружишь. Что надёжная. Что несовременная, «будто с тёмного неба сошедшая»[21], — он взял её руки в свои, повернул тыльной стороной вверх и поцеловал пульсирующую венку на запястье.

Стеша замерла, перестав дышать от нового ощущения, растекающегося по телу волнами, от опалённого его поцелуем запястья вверх по плечу, к острой ключице, окутывая туманом голову, согревая жаром живот, растворяя её настоящее.

Она положила ладонь на его плечо, погладила смуглую кожу, запустила тонкие пальцы в волосы. Губы сами приоткрылись для поцелуя. Тело доверчиво прильнуло к нему. Одному. Единственному. С которым не страшно даже сейчас, утопая в серой глубине глаз, растворяясь в обжигающих ласках.