– Ты везешь меня в ближайший лесок, где придушишь и прикопаешь под березкой?

– Соблазн велик, – признался Макс.

Но такого не ожидала даже я. Впереди показалось Алексеево, то самое, в котором я только вчера была. Макс к Сашке меня везёт? Снова в подвал? Они как-то договорились между собой, пользуясь тем, что я заигралась? Мы въехали на улицу, которая вела к дому за кованым забором, я дернула дверную ручку – заблокировано.

– Открой, – потребовала я, понимая, что сейчас впаду в панику.

– Сиди спокойно.

– Куда ты меня везешь?

Я уже кричала. Чтобы я не говорила себе, но на такие жертвы не готова. Не хочу боли, не хочу унижения, плакать от безысходности и губы кусать тоже не хочу. И умирать. Впервые за последние годы мне не хочется умереть. Максим посмотрел на меня. Он спокоен, только на шее бьётся жилка, уходящая под воротник белоснежной рубашки. Это свидетельство того, что и он волнуется, хотя и не хочет показывать этого, меня немного отрезвляет.

– Доверься мне, – просит он. – Мне самому все поперёк горла.

Легко сказать – доверься. Особенно, когда жизнь сделала все, чтобы вбить – верить можно только самой себе. И то с опаской. Я откидываюсь на сиденье, перевожу дыхание, закрываю глаза. Макс - мой муж. Он самый близкий мне из всех миллиардов людей, населяющих землю. И самый чужой. Продержалась я несколько секунд, глаза открыла. Улица, на которой стоял особняк Игната, спускалась к морю. Мы свернули с неё и поехали выше. Перевела дыхание, хотя это ни о чем не говорит. Деревья подступили вплотную к дороге, мы поднимались в гору. Дома встречались все реже, хотя наверняка, мы все ещё в том же посёлке. Наконец, мы остановились у очередного высокого забора, здесь все прятались за такими. Ворота тоже были глухими, ни щелочки. Макс нажал на кнопку и они поехали в стороны. Не знаю, что я хотела бы увидеть за воротами, но вижу обычный, в меру ухоженный, сад. Вспоминаю, что я человек, а людям нужно постоянно дышать, и что такими темпами могу запросто умереть от удушья просто переволновавшись, хрипло втягиваю в себя воздух.

Ворота закрываются за нами, мы едем вперёд. Участок не такой огромный, как у Игната, но в нем больше жизни. Видно, что здесь живут, а не гонятся за красотой. Пара минут - и мы уже перед домом. Он в два этажа, но совсем не большой. Уютный, тёплый. Максим снова курит, я понимаю, что поездка окончена, все, приехали. Выхожу. Газон неплохо бы постричь, ноги утопают в траве. Хотя и так хорошо. Я делаю несколько шагов, оглядываюсь. У подножия дерева, которое растёт в нескольких метрах от дома, лежит мяч. Забытый, пока, до следующей игры, ненужный. Что-то хрустит под моей ногой, я наклоняюсь и поднимаю крошечную машинку. Мальчики, которым ещё нет семи, играют такими? Я иду дальше, единственное, что слышу – шум своего сердца. Оно грохочет как сумасшедшее, того и гляди просто разорвется. На длинной террасе, что тянется вдоль первого этажа, лежит велосипед. Я хочу подняться по ступеням, но вдруг понимаю, что ноги не несут. Растерянно смотрю вниз. Вот же они, мои ноги, на месте, как всегда. Отчего же отказываются шагать? В голове тонко звенит, я мотаю головой, понимая, что и вправду ничего не слышу. Должно, как минимум, море шуметь, оно же рядом. Макс подходит, его рот открывается, он что-то говорит. Но я не смотрю на него, я смотрю на велосипед. Отрываю ногу от земли – она будто тонну весит. Делаю шаг. И струна, которая натягивалась, удерживая меня на краю, вдруг с тонким звоном лопается и меня накрывает вязкая темнота. Из неё меня вырывают достаточно не деликатно – Макс шлепает меня по щекам. Что-то говорит мне, но я снова не слышу, я сосредоточена на том, чтобы дышать. Из воздуха внезапно исчез весь кислород. Я вдыхаю полной грудью, но умираю от удушья. Наконец, мне на лицо льется холодная вода, я вскрикиваю и прихожу в себя. Размазываю воду по лицу,  радуясь, что это не слезы. Сажусь. Струйки воды стекают под блузку, поднявшийся ветер холодит кожу. Я поднимаюсь, покачиваясь. Сначала на четвереньки, потом встаю. К локтями и коленям прилипли крошки земли и травинки. Меня чуть пошатывает, но я отталкиваю руку, которую подает мне Макс. Не хочу его касаться.

– Его здесь нет, – слышу я, когда его голос наконец пробивается сквозь вакуум, в котором я пребываю.

Я поднимаюсь на террасу. Прохожу мимо велосипеда. Дверь в дом отперта, вхожу беспрепятственно. Здесь светло и чисто. Тут даже пахнет уютом и покоем. Макс умеет выбирать себе дома. Этот совсем маленький. Я прохожу по комнатам. На первом этаже гостиная, кухня, ванная, кабинет. Кругом следы ребёнка. На холодильнике в хаотичном порядке разноцветные буквы-магнитики. На стене - грифельная доска, на ней какая-то абстрактная картинка, переплетение разноцветных линий. Я касаюсь её пальцем и он окрашивается яркой пылью. В гостиной на полу машинки. Маленькие модели, такие же, как и найденная мной на улице. Я кладу свою находку на журнальный столик – вдруг она нужна Даньке.

Иду наверх. Здесь две спальни. Я безошибочно определяю, в какую мне нужно. Толкаю дверь. Комната просторная. Идеальная спальня для мальчишки. Чуть скошенный мансардный потолок, большие окна. На полках множество разных роботов и супергероев. Наверное, он их коллекционирует. Я дохожу до постели, ноги вновь мне отказывают. Падаю на неё, глотаю слёзы, прижимаю лицо к темно-синему покрывалу, имитирующему космос, жадно вдыхаю. Может ткань ещё помнит его запах. Поворачиваюсь, смотрю на потолок. На нем тоже космос. На тумбе возле постели - фотография в рамке. Я протягиваю к ней руку. Я хочу, но боюсь увидеть Даньку таким, какой он сейчас. Но фотография из прошлого. На ней я. У меня длинные светлые волосы, они чуть вьются, ими играет ветер. Я смеюсь. Наверное, я давно не смеялась так, как на этой фотографии. На мне платье в горошек, оно тоже играет с ветром, обнимает ноги. Это наше первое лето. Даньке - пять месяцев. Он ужасно тяжёлый, я прижимаю его к себе, а он скользит по шёлку платья.

На фотографии я в профиль, неудивительно, что Лена меня не узнала – я сама себя не узнаю. Смотрю на себя с жадностью. Округлые щеки, нет сетки морщинок у глаз, нет отчаяния. У Даньки сердитое лицо: ещё немножко и расплачется. Я касаюсь пальцем его щеки. Так давно не видела его лица, у меня даже фотографий не было.

– Его здесь нет, – говорит Макс. – Он вернётся через несколько дней.

Я перевожу взгляд на него. Стоит, косяк подпирает. Вид уставший, в глазах тоска. Пожалеть бы его, да не за что. И меня не за что. Мы сами во всем виноваты. Мысли мечутся словно рой пчел, беспорядочно сталкиваясь друг с другом, я открываю рот, но молчу – во мне слова закончились. Не могу произнести даже одно. Дикое, невероятное облегчение переплетается во мне с ненавистью к Максиму. Я даже не чувствую счастья, может быть потом, сейчас я слишком опустошена. Максим входит в комнату, берет что-то с письменного стола, на котором в беспорядке разбросаны книжки и тетрадки, протягивает мне. Фотография в рамке. Я боюсь её брать. Макс сердится или он просто боится и прячет свой страх за злостью. Бросает фотографию на постель рядом со мной и уходит, я слышу, как он спускается по лестнице.

Я чуть двигаюсь в сторону и теперь касаюсь прохладной рамки щекой. Понимаю, что, наверняка, жалко выгляжу. Нелепо. Убого. Наконец, решаюсь и беру фотографию, она неожиданно тяжёлая, видимо из-за массивной оправы. Солнце светит в не зашторенное окно и бликует на стеклянной поверхности, а из моих глаз беспрерывно льются слёзы, хотя я даже не осознаю, что плачу. На фотографии Лена, сейчас я ненавижу её как никогда сильно, и Макс. Я не смотрю на них, я смотрю на мальчика, который стоит между ними.  Я так жадно смотрю на него, что даже не сразу начинаю выхватывать отдельные детали. Худенький. Наверное, высокий для своего возраста. Его давно не стригли, но младенческих тугих завитков уже нет. Впрочем, они едва заметно вьются у самой шеи. Он не похож ни на меня, ни на Макса. Хотя, глаза у него безоговорочно папины. Я ищу хоть что-то своё и не нахожу. Они вычеркнули меня целиком, словно не было, не позволив даже одной своей черты не оставить.

Мне кажется я постарела разом на тысячу лет. Пошевелюсь – рассыплюсь в прах. Но этого не происходит, я даже сожалею об этом немного. Встаю, ставлю фотографию на место. Открываю тетрадки – Данька уже умеет писать, пусть и корявым, детским почерком. Господи, сколько я пропустила! В шкафу ровными стопочками футболки, рубашки на плечиках, я провожу по ним ладонью. Закрываю дверцу - на обратной стороне зеркало. Я осталась прежней, но у меня глаза старухи. Старухи, давно похоронившей все иллюзии и мечты. Доживающей свой век на одном лишь упорстве, и ждущей конца, как избавления. Может поэтому мне всегда было так легко со старыми людьми, потому что я сама внутри такая же?

Я вышла из комнаты и аккуратно прикрыла за собой дверь. Пошла вниз, на запах сигаретного дыма. Макс сидел за кухонным столом, перед ним полный бокал. Услышал мои шаги, пригубил.

– Я немного сошёл с ума, – сказал он, не дожидаясь моих слов. – Паранойя, наверное. Я стараюсь, чтобы никто не знал о существовании Даньки. Для тех, кто знает – он мой племянник, которого я опекаю. Здесь постоянно дежурят два охранника, сейчас они отдыхают, так как  Дани нет. Я никому не доверяю. И мне совершенно не на кого положиться.

Ты мог бы положиться на меня, - думаю я. И вспоминаю, к чему это привело. Я бракованная мама, плохая. Поэтому все, что я говорю, когда вспоминаю, каково это вообще, говорить, это:

– Ненавижу тебя.

Макс тяжело вздыхает. Я сажусь напротив, смотрю на него, но он прячет свой взгляд. Выпивает бокал до дна. Закуривает. Я смотрю на свои ладони, лежащие на коленях. Молчу. Я многое могла бы сказать. Слова копились во мне годами: обвинения, оправдания, раскаяния, смирения. Сейчас их нет, ни одного. Я пуста внутри, выжжена, как Сахара, и ни одного долбанного оазиса.

Глава 25