– А Илья?

– Этот урод меня выследил. Специально выпустил, убивать не стал. Даньку выкрал. Господи, как я боялся, а он условия мне диктовал. Я все вспоминал, какой ты после подвала была. И примерял… на Даньку. Чуть с ума не сошёл, целых три дня не знал, что с моим ребёнком.

Гнев захлестнул меня так неожиданно, словно сжатая пружина с треском и звоном распрямилась. Я придвинулась к нему ближе, кружку свою опрокинула, остро запахло алкоголем.

– Три дня? – шепотом спросила я. – Три? Я почти четыре года считала, что он погиб!

Оказывается, я была полна сюрпризов. И до этого гнев просто тлел. А вот сейчас сдетонировал. Максим понял и чуть отодвинулся назад, но от меня не сбежать. И уж точно не в этой избушке. Мне казалось, что время тянется медленно, словно в кто-то пультом балуется и я то и дело замираю в стоп-кадре. Вот я на четвереньках к Максиму ползу. Была бы кошкой - шерсть бы дыбом встала и когти бы выпустила. Но я справлюсь и без когтей. Я отталкиваюсь и лечу на него. Мы сталкиваемся: в моих ушах грохот, слова два айсберга сошлись.

Я тянусь к его лицу. Когтей у меня нет, да. Но я чувствую, как ногти впиваются в его кожу. Мне этого мало, я хочу его убить. Хочу, чтобы ему было больно. За каждый тот день в подвале, за каждый из последующих дней. Я успеваю нанести ему звонкую пощечину, прежде чем он перехватывает мою руку. Зря Максим ходит со стильной стрижкой. Ему бы под ноль. Хотя мне в радость. Моя вторая, свободная, рука собирает его волосы в пригоршню и резко тянет на себя. Не знаю,  Максим ли это кричит или в моих ушах звенит от напряжения. Мне все равно насколько вульгарно то, что я сейчас делаю. Я просто хочу причинить боль - всеми доступными мне методами.

Теперь он удерживает меня пригвоздив к полу, распяв, держа мои руки над головой. Кричит что-то, я не слышу что: в моих ушах набатом бьётся кровь, слышу только своё хриплое дыхание. Решаю, что сейчас самое время сделать то, что сначала из-за того, что Макс сидел, не смогла. Сейчас идеально - я лежу под ним. Резко поднимаю ногу и бью его по яйцам. Он угадывает мой маневр, смягчает удар, но все же ему достается: он глухо стонет, падает на меня сверху, фиксируя полностью и руки, и ноги. Это ему так кажется. А у меня плечо его прямо перед глазами. И я снова поступаю донельзя вульгарно – кусаю.

Кровь Максима на вкус такая же, как и у Сашки. У несбывшихся надежд вкус горечи, а у предательства и подлости такой вот, соленый, отдающий металлом, невыплаканными слезами. Максим отодвигается от меня. Теперь я не могу пошевелить и пальцем. Он сидит на моих ногах, чуть склонившись, удерживая мои руки.

Наши лица почти напротив. Темно, свечка перевернулась и погасла, только лёгкие, рыжие отблески из под не плотно закрытой печки. Я не вижу выражения его глаз. В бешенстве он? Ударит меня? Закурит и погасит об меня сигарету? Мы тяжело дышим, не в силах восстановить дыхание и молчим...

Он поступил иначе. Так, как я не ожидала. Наклонился, резко, словно тоже хотел меня укусить, и поцеловал. Попробовал своей крови на вкус, мои губы все ещё были в ней. Я не хотела его целовать, я хотела его убить. Когда он отпустил мои руки, я была просто уверена, что пущу их в ход. И я пустила. Запрокинула их ему на спину. Максим был без футболки, кожа разгорячена сражением. Я поняла, что сдаюсь, застонала от бессилия и в последнем порыве провела ногтями по спине. Он тоже то ли зарычал, то ли застонал. Лихорадочно пытался расстегнуть мою многострадальную тунику, потом просто разорвал - все оставшиеся пуговицы прокатились по полу.

Я гладила его спину, мокрую от пота и крови, и понимала, что он выбрал единственно верный метод меня остановить. Иначе я бы не успокоилась, пока не уничтожила бы нас обоих, ну, или как вариант, пока он не сдал бы меня в психушку. А смирительные рубашки - они всех успокаивают.

Мы все так же молчали. Только треск дров в печке, стрекот сверчка, наше дыхание. Комар затих – крови ему сегодня было достаточно. Я лихорадочно пыталась расстегнуть брюки Максима и сердилась, что он вообще их надел: что я, в трусах его не видела? Мои трусы уже валялись где-то в стороне. Под спиной – холодный деревянный пол. Сверху горячее тело Максима. Идеально.

Я хотела сказать ему, что я его ненавижу. Но не хватало сил, не хватало времени, не хватало губ. Мой рот был занят то поцелуями, глубокими, резкими, грубыми, то тем, что я целую его плечи, словно зализывая нанесенные мной же раны. Он, наконец, избавляется от брюк. Я обхватываю его всем телом, так сильно, что мы буквально врастаем друг в друга. Мне все равно, насколько банальна наша поза, я просто хочу чувствовать его всего. Чтобы убедиться в том, что я жива. В том, что секс может приносить удовольствие.

Когда я лежу под ним, то можно представить, что всех тех мужчин, что пользовались моим телом, нет. Мне горько и сладко разом. И солено от крови, которую мы щедро размазываем друг по другу.  Я настолько возбуждена, что стону не в силах сдержаться, едва чувствуя его прикосновение к своей промежности. А когда он толкается внутрь, первый, самый сладкий спазм, скручивает нутро сразу же. А дальше  - дикая, бешеная скачка. Подаваться ему вперёд, навстречу всем телом, чтобы глубже, сильнее, синхроннее. Кричать, понимая, что голос все же сорву. И как это прекрасно -  кричать от удовольствия, а не от боли. И что мне так хорошо, что кажется, словно если это не прекратится, то я умру уже в следующую секунду. Но останавливаться не хочется, хочется ещё больше…

Мир меркнет, наши неясные в темноте тени сливаются, как и мы, я снова кричу. Слышу стон Максима, он падает на меня. Я пытаюсь восстановить дыхание. На какое-то мгновение думаю, что его нужно оттолкнуть, но забиваю на эту идею. Просто обнимаю, наслаждаясь его тяжестью. Даже не думаю, что эта ночь закончится и все снова станет паршиво. Точнее, стараюсь не думать. Главное - сейчас хорошо. А до рассвета ещё пара часов.

– Я не хотел, чтобы так вышло, – глухо говорит Максим. – Все так запуталось. Ты сначала натравила на меня Илью. Потом меня на него. Потом помешалась на идее, что Даньку надо увозить и на нас всех натравила своего папашу. А твой папа - это сила. Да, я понял, насколько ты права. В тот день, когда все это случилось… Даню должны были увезти. Я все решил. Ты была у отца и просто не брала трубку. Арина согласилась мне подыграть. Я знал, что за нами следили. Даньку вывозили окольными путями, чуть ли не в багажнике. А Арина вынесла из дома куклу. Ту самую, дурацкую, что страшно на ребёнка похожа, нам её Петровы подарили, помнишь? А дальше все пошло так, как пошло… если бы ты подъехала хоть на пару минут раньше, ты бы тоже погибла.

– Я жалела об этом. Ты не представляешь, каково это…

Макс оторвался от меня. Нашёл и зажег свечу. Разлил по чашкам остатки виски, выпил, закурил. Я лежала и думала, как все просто... и как сложно одновременно.

– Потом я обманул Илью. И убил, нисколько не жалея. Если бы он хоть пальцем тронул Даньку, я бы убивал его медленно, просто отрезая кусочки по очереди. Но Данька был цел, просто напуган. Я увез его, спрятал. Вернулся в город. Я был ранен, хренова дырка на животе гноилась и никак не хотела заживать нормально. Твой отец погиб. Я пошёл к Игорю, больше тебе идти было некуда. Он сказал, что ты уехала за границу. Что видеть меня не хочешь. Я пытался доказать, что Данька жив – он не хотел меня слушать. Я его понимаю. Он просто хотел оградить меня от тебя. Лгал мне. А я… был разбит. Уничтожен. Я находился в розыске, все, что я создавал годами, просто рассыпалось. Если бы я не готовился к сражению с Ильей заранее и не выводил деньги, мне пришлось бы уезжать налегке. Теперь-то у меня всегда есть… экстренный чемоданчик. Я вернулся в Москву через год. Мой бизнес поделили чужие люди, а твой брат просто взял и свалил в Австралию. Страусов выращивать или кенгуру, что там водится. И я решил, что так проще. Лучше. Просто начать жизнь заново. Не повторяя старых ошибок.

Его новая жизнь аукнулась мне десятками мучительных месяцев.

– Ты свою новую жизнь видел? – хмыкнула я. – У тебя снова гнилой партнёр, а твоя Ленка как с меня списана. Не нынешней уж, той. Мне даже кеды её в пору.

– А ты что бы сделала?

– Я бы дом престарелых открыла. Знаешь сколько у нас никому не нужных стариков?

Макс засмеялся, а я обиделась и отвернулась. Моё измученное тело требовало отдыха, мысли ворочались с трудом, глаза закрывались. Так я и уснула, на полу, нагишом. Сквозь сон я чувствовала, как Макс поднял меня на руки, положил на постель, укрыл колючим, пахнущим пылью, одеялом. Его горячее тело рядом со мной. А потом я просто выключилась.

Глава 29

Я проснулся, от как толчка. Несколько минут не мог понять вообще, где я, что я. Прохладно. Пахнет дымом. Тёплое плечо рядом – Веркино. Вот как закрутило. Так, что проще разрубить, чем распутать. Впрочем, я уже рубил, с плеча рубил, и ничего хорошего из этого не вышло.

В маленькие окошки робко заглядывает солнце. Утро совсем раннее, в комнате темно. Верка чуть ерзает. Вчера я занимался сексом на уровне слепой потребности, потому что иначе не мог. Не думая, бросился, словно в омут с головой. И думать бы, что совершил ошибку, но не думается. Вера рядом, тёплая, спящая, мягкая. Хочется нырнуть рукой под одеяло, по плоскому животу, чуть сжать грудь, поцеловать в голое плечо. Ужас как хочется, и эрекция, которая упирается меж её бедер, наливаясь пульсирующей болью, главное тому подтверждение. Так же пульсирует, бьётся в голове – сделай, сделай… я готов уступить. Залезть под одеяло с головой, растормошить сонную Верку, как раньше, пока Данька не проснулся. Закинуть её ноги себе за спину, толкнуться внутрь…Я почти решился, да. Но на озере глухо застрекотала моторка. Я вскочил, торопливо разыскивая на полу сырые брюки. Не факт, что это Витька, совсем не факт. И Сашка мог про домик знать, раз уж я знаю. Толкаю Веру, она просыпается мгновенно, сбрасывает одеяло. Голая, блядь.