– Да?

Я вошла в комнату, посмотрела на маму. От сильной и весёлой женщины осталась одна тень. Было горько и больно. А самое страшное – безвыходно.

– Садись, – мама похлопала по постели рядом с собой. Я послушно присела. – Я скоро умру.

– Мама! – попыталась возразить я, но замолчала, увидев её горькую улыбку.

– Я и так получила от жизни больше, чем мечтала. У меня есть ты. Конечно, мне хотелось бы видеть тебя счастливой, выдать замуж, нянчить внуков… Но не судьба. Я рада уже тому, что дожила до твоего совершеннолетия. И я знаю, что у тебя есть жильё, есть некоторые сбережения на счёту, есть… отец.

– Что?

– Да, дочка, – мама замолчала, может, вспоминая, а может, подбирая слова. А во мне сотни вопросов. Как так? Отец? Для меня это нечто из фантастики, неприменимое ко мне слово вообще. – Я бы сказала, что это было ошибкой, но это было лучшим, что случилось в моей жизни. Ведь у меня появилась ты. Но твой отец жил в другом городе и был… женат. Но все эти годы он ежемесячно переводил деньги на мой счёт. А вчера я ему позвонила. Он обещал, что не бросит тебя.

Я хотела знать все. Как его зовут, сколько ему лет, есть ли у меня братья и сестры.  Но мама утомилась, расспрашивать её было бы жестоко. А через одиннадцать дней её не стало. Я сидела одна, в пустой квартире – маму увезли. Смотрела в одну точку и даже не плакала, сил не было. Впереди были похороны. Впереди была целая жизнь, которая мне тогда казалась беспросветным мраком. Правильно, кстати, казалась.

И вот тогда в дверь позвонили. За дверью стоял тот, кто поспособствовал моему появлению на свет, а также оправдывал наличие у меня отчества. Папа. Я так и не смогла его так называть. Красивый взрослый мужик с такими же глазами, как у меня, казался невероятно чужим. От него пахло хорошим парфюмом, большими деньгами и жестокостью. Её я от него так и не увидела, но всегда чувствовала и боялась переходить грань, за которой он перестанет быть вежливым незнакомцем.

Маму похоронили, кошек раздали соседям, а меня увезли. В большой город и к другой жизни.

Я не знаю, где была жена, о которой говорила мама. Может, умерла, а может, они просто развелись. Отец жил в большом доме совершенно одиноко. У него был взрослый сын, появляющийся редко и пугающий меня так же, как и отец. Мои глаза на чужом лице казались страшными и жестокими.

Многочисленная прислуга, смотрящая за домом, очень быстро поняла, что я не могу сказать поперёк и слова. Меня не слушали, меня не видели в упор. Почти все своё время я проводила, забившись в свою комнату, чувствуя себя долбаной Золушкой, только без мешка пшена. Если я не выходила есть, никто этого даже не замечал. Я проваливалась в депрессию и не знала, как можно жить дальше вот так, совершенно никому не нужной. Отец, если натыкался на меня взглядом, смотрел недоуменно, словно пытаясь вспомнить, кто я такая и что вообще здесь делаю. Я медленно сходила с ума и мечтала залезть в петлю. Надеялась, что есть загробная жизнь, а там мама, бабушка, покой… Потом вспоминала, что самоубийцы попадают в ад, и снова терпела. Жила. Так прошёл почти год. Мучительный, долгий, невыносимый. А потом папа придумал, что со мной делать. Ненужную дочку можно выдать замуж, и пусть с ней мучается муж. Но это…уже совсем другая история.

Это все было давно. Так давно, что казалось – вечность прошла. Паршивая такая вечность. Которая привела меня в эту бетонную коробку под землёй. Стылую, безнадежную.  Я замерзла так, что начинала дрожать всем телом и стучать зубами. И не верилось, что там, наверху, лето, море плещется о сваи причала.

Я то проваливалась в сон, то просыпалась от холода. Порой не могла разобрать, где сон, а где явь. Видела Даньку на руках у мамы и глупо порадовалась, понимая, что это сон, глюк, мираж. Порадовалась, что мама все же понянчила внука. Что Даньке там не одиноко и не страшно. Это на мне грехов, что блох на собаке бродячей, а дети – они чистые, они попадают в рай. В конце концов, усталость и недосып последних дней победили, я уснула крепко, без сновидений. А когда проснулась, болел не только копчик, болело все тело – бетонная плита не самое удобное ложе. Все так же светила лампочка над потолком, в узкое оконце заглядывал серый рассвет. Я очень пожалела о своём пробуждении. Сейчас надо тянуть время, думать о чем-то, ходить из угла в угол, пытаясь согреться, слушать, раздадутся ли в коридоре шаги раскаявшегося Александра.

Не раздались. И Игнат наверняка погиб. И ищет меня полиция, как главную негодницу, посмевшую поднять руку на инвалида. Я застонала. Боже, боже, ну вот за что мне все это? Есть ли предел посылаемым мне испытаниям? А если нет, какой смысл жить? Я уже давно не та девочка, что боялась ада. Теперь-то я понимаю, что он тут. 

Пожалуй, будь у меня верёвка и табуретка, мои мучения закончились бы прямо этим холодным сырым утром. Но ни того, ни другого не имелось. Конечно, я слышала об умельцах, которые могут сделать это с помощью пояса от халата и дверной ручки, но, пожалуй, я не до такой степени отчаялась. Мысли мыслями, но к полудню я в который раз решила жить. Этому очень поспособствовало то, что тучи разошлись, а на улице, судя по всему, стояла жара, и у меня стало относительно тепло. Скорее, не так холодно.

Я услышала шум двигателей, когда сидела на полу и размышляла, каким способом мне убить Александра. То, что смогу, я не сомневалась. Убийство – дело такое, главное, себя переломить. А убить не сложно, я это знала. Я выскочила и бросилась к окну. До него я не доставала даже на цыпочках, вытянувшись во весь рост. Могла только коснуться руками рамы. Дома люди, подумала я. Посторонние. Надо попытаться привлечь к себе внимание. Я пыталась кричать, но сорванный ещё вчера голос не впечатлял. Открыла ящичек, понажимала на все рычажки и кнопки. Безрезультатно, даже моя лампочка не погасла. Попинала дверь и успокоилась. Надо думать, что можно сделать.

Придумала я только к вечеру. Тогда меня уже пошатывало от жажды, пересохшее горло болело. На улице темнело, я радовалась, мне на руку. Убегу, у меня есть заначка на чёрный день. Куплю новый паспорт, я даже знаю где. Но вот Максим… Все во мне переворачивалось при мысли о том, что я снова буду бегать, а он останется здесь и будет счастлив. Он не заслужил счастья, он не имеет на него права. Так же, как и я.

В карманах моего халата, вообще во всех моих карманах было много разной всячины. В данный конкретный момент набор не впечатлял. Полиэтиленовая обёртка от тампона, несколько шпилек, фантик. Если бы в двери был обычный замок, я бы попыталась открыть его шпилькой, когда-то меня этому учили. Но против засова со шпилькой не пойдёшь, а тарана у меня нет. Зато при помощи шпилек я за час, сломав пару ногтей, смогла открутить шурупы, которыми металлический шкафчик крепился к стене. Снялся только каркас, тонкий, ненадежный. Но я лёгкая, может, выдержит.

Для начала я разбила стекло этим же каркасом, слегка его помяв. Шум был просто оглушительный, я даже замерла от страха. Но никто не появился. Тогда я поставила его у стенки, залезла сверху, чувствуя, как прогибается подо мной тонкое железо. Повынимала осколки, самые большие, часть мелких застряла и не хотела вылезать. Подтянулась на руках, чувствуя, как впивается стеклянное крошево в кожу, оттолкнулась от опоры ногами. Кусок железа со стуком упал на бок, но мне было уже не важно. Я по пояс была на свободе. Несколько движений, и я, заплатив некоторым количеством крови, к счастью, незначительным, уже иду по земле и наслаждаюсь тем, насколько здесь тепло – пусть ночь, пусть сыро, зато тепло. Страшно хотелось пить, но я лучше ещё сотню километров пройду по пустыне, чем вернусь в этот дом.

Я огляделась – сейчас я была позади строения. Некоторые окна светились, похоже, Александр там. Мне не нужно звать на помощь. Мне нужно просто сбежать. Торопливо, прячась за кустами, я обошла дом. Добралась до ворот – заперто. Запрокинула голову. Не залезть, да ещё и колючая проволока поверху. Как я вообще согласилась работать в доме, в котором на заборе колючая проволока?

Я продиралась через сад в темноте и, по-моему, шумела, как стадо слонов. Дошла до сторожки – она пуста и запрета. Ивана нет. Пыталась пройти вдоль забора, но там, где он должен был вести к морю, начинался другой забор и непроходимые заросли.

Я бродила не меньше часа и совершенно отчаялась. А потом решилась. Добралась до тёмного пирса. Доплыву до мыса, до общего пляжа. А если не доплыву, то сдохну, тоже хороший расклад и даже не самоубийство. Песок пляжа был так мягок, мои исцарапанные босые ноги вязли в нем, морская соль попала в ранки и причиняла боль.

Пирс казался бесконечным, тёмное море пугало. Вспомнилась глупые россказни о русалках и прочей нечисти, что может таиться в глубинах. Я поежилась, стоя на самом краю. Нужно решиться и просто шагнуть.

– Та-дам! – раздался громкий голос.

Включился, ослепляя, прожектор, установленный на крыше беседки. Ко мне неспешным шагом шёл Александр.

– Я уже час смотрю, как ты по саду бегаешь. Кругом камеры, детка. Я даже ставил на то, что ты полезешь через забор, и приготовил пассатижи – выручать тебя из проволоки. А ты решила морем, так романтично.

Он говорил что-то ещё. Я не стала дослушивать. Оттолкнулась ногами, вытянула руки и нырнула в воду. Плыла широкими гребками, стараясь не появляться на поверхности до тех пор, пока лёгкие разрываться не начнут. Все порезы жгло огнём, но это даже подстегивало плыть быстрее. Я вынырнула на поверхность, жадно вдохнула воздух, не стала оглядываться, смотреть, где Александр, терять время. Под воду, снова под воду. Я даже поверила в то, что убегу, уплыву. Что мой противник не полезет в одежде в воду. Что просто понадеется, что я утону. Но я ошиблась. Волосы, проклятые волосы. Длинные, ненужные. За них он меня и поймал. Дёрнул, выволакивая наружу. Я сопротивлялась, нахлебалась воды, обжегшей горло. Но все равно была у берега уже через несколько минут. Он вытащил меня на песок, я упала, отплевывая воду. Повернула голову – море. Надо мной небо, чистое, чёрное. А на нем звезды, тысячи и тысячи звёзд. И луна висит, и от неё дорожка по воде, как на открытках. Красиво. Ну как же может быть так красиво, когда весь мир одно дерьмо?